Владимир Короленко - Том 3. Рассказы и очерки
Но река молчит… Жерех из омута не проявляет никаких определенных намерений.
— Послушай, Степан, — спрашиваю я, чтобы прогнать дремоту, — ты вот тут сидишь по ночам, над водой, близ омута. Неужто не видал ничего этакого?
— Нежити? Не… бог миловал, не видал никогда. — Степан слегка зевает. — В прежние времена водилось их тут много… всяких. А теперь, видишь ты: жилья больше, церкви тоже понастроены, — в леса он подальше ушел, так мы считаем…
Он тихо смеется.
— Этто недели с две испужался я-таки… действительно что, порядком струсил… этак же вот на сеже сидел… На селе первые петухи еще не скричали. Только слышу — по лесу на той стороне шум и сучья трещат; да шум, скажу тебе, бойкий, так и ломит… Что, думаю, за притча?.. Потом стихло. И вдруг, гляжу: ходит черное здоровенное по берегу, над омутом. Вижу — ходит, а что именно — не могу разглядеть, потому темно под лесом-те. Вдруг — бултых в воду, в самую омутину. Глянул я на воду, на светлое-то место, — и обомлел: плывет тебе по реке рогатой; да и рога-те каки-то страшные! С нами крестная сила! Перекрестился, протер глаза-те. Что ты думаешь?.. Лось! Да еще не один, а два. Другой на берегу остался, повернулся ко мне, вытянул морду, да что-то скричал товарищу. Вот ведь скажу тебе, Владимир, — вовсе на речь похоже, только слов не поймешь… Ну, думаю, что будет… Так я понимаю, что обо мне это они. Тот выплыл на-берег, на песок, подошел к сеже к самой, смотрит с берега на меня. Самец, видно: посмелее, а она боится. Говорил он ей, говорил: дескать, ничего, не бойся ты этого мужика. Вишь, он на сеже сидит. Потом ударил копытом — опять назад, к товарищу. Значит, она дура, все боится. Известно, баба. Заробела. Плывет он по реке, а я думаю: ну-ко, он подойдет под сежу-то да рогами и толканет. Жерди не больно чтоб крепкие, — чебурахнусь я в воду, стопчет он меня… Нет. Поговорили, посоветовались друг с дружкой… как ударят опять по лесу! Охо-хо… И ударили по лесу-те, братец мой… и пошли они…
Пока он засыпающим голосом продолжает рассказ о своих ночных посетителях, дремота, качавшаяся на летучих крыльях над моей головой, спускается ниже… На сеже, над рекой, водворяется сон. Степан смолк и слушает только руками… До меня доносит таинственный шопот леса. Ему придает особенную важность то, что он один говорит среди общего молчания… Его шорох навевает какие-то сумрачно-странные фантазии. Кто-то будто тихо плывет в глубине, подкрадываясь к нам… Шипя, подымаются из воды чудовищные лапы… Качаются мостки. Вода закипает и вздымается кверху, доски подо мной качаются, опрокидываются, в голову что-то стучит, сердце колотится в груди, — и я лечу в темную бездну…
— Держи, держи!.. Вишь, подлец, вишь, подлец, чего делает… Ах, ты господи! Подержи шест, Владимир… Шест подержи!
Я открываю глаза. Вода действительно кипит подо мной, мостки действительно качаются… Степан торопливо передает мне шест и быстро спускается в лодку. Сеть шипит, вьется в воде, и кто-то усиленно дергает шест из моих рук.
— Чего делает!.. Нет, чего делает, господи боже! — говорит Степан почти с испугом. — Завьет сеть за корягу, все-ё изорвет. Не-ет, погоди, не-ет, шалишь!..
Подо мной начинается суетливая возня. Степан уже в лодке, и его ботничок, узкий и востроносый, извивается над водой, точно хвост водяного чудовища. Сам Степан говорит сдавленным голосом, кому-то грозит и кого-то ловит, суясь чуть не по самые плечи в воду.
— Ту-у-ут, — произносит он наконец окончательно умирающим голосом. — Волоки потихонечку сеть-то к себе, Владимир. Так… потише. Ну и боец, ну и боец!.. Настоящий Александра Маркидон, право, Александра Маркидон!
Из воды, поблескивая в темноте извивающимся туловищем, появляется сам Маркидон, огромный жерех, с выпученными глазами. Счастливый Степан продолжает беседовать с ним, но уже самым дружеским тоном.
— Ма-аладчина! Прямо тридцать фунтов считай… Маленько ты меня, братец, и самого-то в воду не утянул… Да нет, — ты боец, да и Степан молодец. Ну-ко, ну-ко, в мешок полезай…
Боец глупо выглядывает на свет божий своими стоячими глазами, еще раз взмахивает хвостом и исчезает в мешке.
Дремал я, должно быть, не долго: белое облачко, глядевшее с зенита, все еще заглядывает на нас, зацепившись за черную зубчатую линию берегового леса, между тем как за ним, толпясь и погоняя передних, ползут остальные.
— Будет ли дождик, даст ли господь? — говорит Степан, крестясь и опять усаживаясь на сеже… Эти слова остаются в моей памяти, как последнее впечатление первой ночи, проведенной мною на Керженце. Я укладываюсь кое-как на неудобных мостках… Подо мною плещет глубина, таинственная, черная, бездонная… А просыпаясь от чуткой дремоты, я вижу над собой фигуру Степана. Она огромна, высится над лесами и головой уходит в фосфорические облака, которые толпятся все гуще… В руках у Степана вожжи, на которых он держит реку…
Потом вое смешивается, и я ничего не вижу и не слышу.
* * *— Ну-ко, проснись, Владимир… Солнце, гляди-ко, здымается… Ну-ко-ся… А мне бог счастья послал…
Я просыпаюсь… Слегка хмурое утро… Лес стоит весь черный, грузный… Степан в ботнике тянется на цыпочки и дергает меня за ногу… На берегу Дарья Ивановна с девочкой развешивает сеть, и на отмели в большом мешке что-то трепыхается бойко и густо.
— Вставай, вставай, Владимир, — весело говорит Дарья Ивановна. — Ты вот спал на сеже, а бог на твое счастье вишь чего послал…
Степан вялой походкой идет к дому, неся на плече рыбу… Он великодушен и не выказывает торжества… Марьюшка бежит сзади, поддерживая конец мешка.
Только дождя ночью все-таки не было…
V
По Керженцу. — Городинка
Из Покровского мы отправились рано в дальнейший путь.
Утро туманное, серенькое. В воздухе свежо и сыро; синеватая мгла стелется над водой, ютится в темной чаще леса. На реке кое-где расплываются круги от редких капель дождя, который лотошит также по широким листам елошника (ольхи) и осины. По временам вся поверхность реки закипает от частых капель, но ненадолго.
— Ну, прощайте-ко, дай бог в час добрый, — говорит Степан, сталкивая нашу лодку. Вся семья вышла провожать нас на берег.
— Вам дай бог дождя.
— Дай господи… Вишь ты, ветер и не дыхнет. Знать, не даром облачно сделал господь: может, будем с дождем. Этто вам в Меринове перетаскивать лодку придется, мельница там…
Через час мы плывем по пустой реке, и Покровское давно исчезло за первой излучиной. Небо все хмурится, лес начинает шуметь, ветер нет-нет и закачает его вершины. Порывы его все чаще. Видно, надеждам Степана все-таки не суждено сбыться.
Керженец вьется, точно змея. Ни вчера, ни сегодня мне не попадалось еще ни одной прямой и длинной водной аллейки, какими мы любовались порой даже на извилистой Ветлуге, когда река кажется улицей, а далекая встречная лодка точно висит в воздухе.
Здесь перед глазами небольшой клок воды. Впереди не улица, а водный тупик. Сзади тоже. И всюду сомкнулся лес, сурово тесня и взгляд и воображение. За мысом — новая излучина. За ней — новый мыс… В памяти остается впечатление какого-то сгущающегося сумрака, задумчивой суровости, непрошенных воспоминаний… Есть что-то аскетическое в пустынной лесной раскольничьей реке…
Шум мельницы. Впереди виднеются открытые шлюзы, с кипящим и бушующим порогом. Из-за стога сена, невдалеке от мельницы, появляется удивленная мужицкая фигура. На наши вопросы он рекомендует попробовать переправиться прямо через порог шлюзов и с разинутым ртом, с удивленными глазами следует за нами по берегу, глядя, как нас подхватывает быстрое течение. Мельница несется нам навстречу, лодка летит на гребне струи, стучит дном на пороге; нос виснет на воздухе, перевешивается, корма поднимается, лодка зачерпывает бортами, и в несколько секунд — мельница за нами.
Впереди Мериново, глухая деревушка на самом берегу. На песке какая-то баба бучит белье, для чего с помощью здоровенных коряг, наваленных в кучу, развела громадное огнище, дым от которого далеко тянется над лесом.
К нам она обращена спиною. Куча деревенских ребят уже заметили нас и отчаянно кричат ей что-то и машут руками. Баба оглядывается и остается с поднятым вальком в руке, точно окаменелая…
— Какая это деревня? — опрашиваю по возможности кротко, когда наша лодка поровнялась с нею.
— Me… Мериново это, — выдавливает она из себя едва слышный ответ.
— А это у вас чей дом? — указываю я новую постройку… — Купецкой, что ли?
— Каки купцы у нас, — торопливо отвечает она. — Нету купцов… Бе-едный народ у нас, ваше благородие…
Она тревожно оживляется.
— Беднота все, просто непокрытая беднота… Каки у нас богачи! Нету… Да вам кого? Что вы за люди будете?
Она опасливо подходит к берегу, с тревожным вниманием оглядывая наши фигуры… Из-за плетней на нас смотрят широко открытые глаза деревенской детворы, готовой вспорхнуть всей стаей при первом нашем подозрительном движении. С косогора самые избы, кажется, пугливо щурятся, беспомощные и робкие… Едва мы отъехали несколько саженей, как баба приобрела способность движения и быстро пустилась в гору, — сообщить деревне о подозрительном нашествии. На одном из моих племянников — кадетская фуражка с красным околышем, и это, очевидно, еще усиливает тревогу… «Старая вера» подозрительна… Конечно, не без основания…
