Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

В вершине дерева, за ветку уцепясь,
    Червяк на ней качался.
Над Червяком Сокол, по воздуху носясь,
  Так с высоты шутил и издевался:
«Каких ты, бедненький, трудов не перенес!
Что́ ж прибыли, что ты высоко так заполз?
Какая у тебя и воля, и свобода?
И с веткой гнешься ты, куда велит погода».—
    «Тебе шутить легко»,
Червяк ответствует: «летая высоко,
Затем, что крыльями и силен ты, и крепок;
Но мне судьба дала достоинства не те:
    Я здесь на высоте
Тем только и держусь, что я, по счастью, цепок!»

   «Ну сто́ит ли богатым быть,
  Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить
   И только деньги лишь копить?
  Да и на что? Умрем, ведь всё оставим.
Мы только лишь себя и мучим, и бесславим.
Нет, если б мне далось богатство на удел,
Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,
    Чтоб жить роскошно, пышно,
И о моих пирах далеко б было слышно;
  Я, даже, делал бы добро другим.
А богачей скупых на муку жизнь похожа».
  Так рассуждал Бедняк с собой самим,
В лачужке низменной, на голой лавке лежа;
  Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез,
Кто говорит — колдун, кто говорит — что бес,
  Последнее едва ли не вернее:
   Из дела будет то виднее,
Предстал — и начал так: «Ты хочешь быть богат,
Я слышал, для чего; служить я другу рад.
Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле;
Но вынешь лишь один, уж там готов другой.
    Итак, приятель мой,
  Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.
Возьми ж — и из него без счету вынимай,
   Доколе будешь ты доволен;
     Но только знай:
Истратить одного червонца ты не волен,
  Пока в реку не бросишь кошелька».
Сказал — и с кошельком оставил Бедняка.
Бедняк от радости едва не помешался;
Но лишь опомнился, за кошелек принялся,
И что́ ж? — Чуть верится ему, что то не сон:
   Едва червонец вынет он,
Уж в кошельке другой червонец шевелится.
«Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится!»
    Бедняк мой говорит:
«Червонцев я себе повытаскаю груду;
   Так, завтра же богат я буду —
   И заживу, как сибарит».
Однако ж поутру он думает другое.
«То правда», говорит; «теперь я стал богат;
    Да кто́ ж добру не рад!
И почему бы мне не быть богаче вдвое?
     Неужто лень
  Над кошельком еще провесть хоть день!
Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу,
Но если накупить могу я деревень,
Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?
  Так, удержу чудесный кошелек:
  Уж так и быть, еще я поговею
     Один денек,
  А, впрочем, ведь пожить всегда успею».
Но что́ ж? Проходит день, неделя, месяц, год —
Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;
  Меж тем он скудно ест и скудно пьет;
Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.
  День кончится, и, по его расчету,
Ему всегда чего-нибудь недостает.
   Лишь кошелек нести сберется,
   То сердце у него сожмется:
  Придет к реке, — воротится опять.
«Как можно», говорит: «от кошелька отстать,
Когда мне золото рекою са́мо льется?»
  И, наконец, Бедняк мой поседел,
    Бедняк мой похудел;
Как золото его, Бедняк мой пожелтел.
Уж и о пышности он боле не смекает:
Он стал и слаб, и хил; здоровье и покой,
Утратил всё; но всё дрожащею рукой

  Из кошелька червонцы вон таскает.
  Таскал, таскал… и чем же кончил он?
На лавке, где своим богатством любовался,
   На той же лавке он скончался,
Досчитывая свой девятый миллион.

   Булатной сабли острый клинок
   Заброшен был в железный хлам;
   С ним вместе вынесен на рынок
  И мужику задаром продан там.
  У мужика затеи не велики:
  Он отыскал тотчас в Булате прок.
Мужик мой насадил на клинок черенок
И стал Булатом драть в лесу на лапти лыки,
А дома, за́просто, лучину им щепать;
То ветви у плетня, то сучья обрубать
Или обтесывать тычины к огороду.
  Ну, так, что не прошло и году,
Как мой Булат в зубцах и в ржавчине кругом,
   И дети ездят уж на нем
      Верхом.
   Вот еж, в избе под лавкой лежа,
   Куда и клинок брошен был,
  Однажды так Булату говорил:
  «Скажи, на что́ вся жизнь твоя похожа?
    И если про Булат
Так много громкого неложно говорят:
  Не стыдно ли тебе щепать лучину,
   Или обтесывать тычину,
  И, наконец, игрушкой быть ребят?» —
«В руках бы воина врагам я был ужасен»,
Булат ответствует: «а здесь мой дар напрасен;
Так, низким лишь трудом я занят здесь в дому:
    Но разве я свободен?
Нет, стыдно то не мне, а стыдно лишь тому,
  Кто не умел понять, к чему я годен».

    «Поди-ка, брат Андрей!
Куда ты там запал? Поди сюда, скорей.
    Да подивуйся дяде!
Торгуй по-мо́ему, так будешь не в накладе».
Так в лавке говорил племяннику Купец:
  «Ты знаешь польского сукна конец,
Который у меня так долго залежался,
Затем, что он и стар, п подмочен, и гнил:
Ведь это я сукно за английское сбыл!
Вот, видишь, сей лишь час взял за него сотняжку:
    Бог о́лушка послал».—
«Всё это, дядя, так», племянник отвечал:
«Да в олухи-то, я не знаю, кто́ попал:
Вглядись-ко: ты ведь взял фальшивую бумажку».
Обманут! Обманул Купец: в том дива нет;
    Но если кто на свет
    Повыше лавок взглянет,—
Увидит, что и там на ту же стать идет;
  Почти у всех во всем один расчет:
   Кого кто лучше проведет,
   И кто кого хитрей обманет.

  На корабле у Пушек с Парусами
   Восстала страшная вражда.
Вот, Пушки, выставясь из бортов вон носами,
   Роптали так пред небесами:
   «О, боги! видано ль когда,
Чтобы ничтожное холстинное творенье
Равняться в пользах нам имело дерзновенье?
Что́ делают они во весь наш трудный путь?
   Лишь только ветер станет дуть,
   Они, надув спесиво грудь,
  Как будто важного какого сану,
  Несутся гоголем по Океану
И только чванятся; а мы — громим в боях!
Не нами ль царствует корабль наш на морях!
Не мы ль несем с собой повсюду смерть и страх?
  Нет, не хотим жить боле с Парусами;
Со всеми мы без них управимся и сами;
Лети же, помоги, могущий нам Борей,
  И изорви в клочки их поскорей!»
Борей послушался — летит, дохнул, и вскоре
  Насупилось и почернело море;
Покрылись тучею тяжелой небеса;
Валы вздымаются и рушатся, как горы;
Гром оглушает слух; слепит блеск молний взоры;
Борей ревет и рвет в лоскутья Паруса.
  Не стало их, утихла непогода;
   Но что́ ж? Корабль без Парусов
  Игрушкой стал и ветров, и валов,
  И носится он в море, как колода;
   А в первой встрече со врагом,
Который вдоль его всем бортом страшно грянул,
Корабль мой недвижим: стал скоро решетом.
  И с Пушками, как ключ, он ко дну канул.

   Держава всякая сильна,
Когда устроены в ней все премудро части:
  Оружием — врагам она грозна,
  А паруса — гражданские в ней власти.