Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков
(Что из этих обещаний я выполнил?!)
Я просил Бога помочь мне в этом, я просил Его сохранить мне ту духовную свободу, которую я получил здесь и которая дает гораздо больше счастья, чем та, к которой тянутся люди.
Я просил дать мне свободу, но в глубине души, я сознавал, что я не искренен и потому я не всегда был свободен, — Любовь к любимому человеку связывала меня с миром. От всего, кроме нее, я мог отказаться, но она меня тянула в жизнь.
Я не могу воздержаться, чтобы не рассказать случай, который произошел со мной в ночь с 3-го на 4-е декабря, и который я предоставляю комментировать кому и как угодно.
Я сидел тогда с К-м. Мы легли спать. Прошло около часу. К-в спал, я слышал что он спит. Вдруг на меня напал нечеловеческий, я подчеркиваю, нечеловеческий ужас. Первым моим желанием было разбудить К-ва, но ужас был так велик, что я как-то понял бесполезность этого. Я начал молиться, то есть всем усилием воли старался идти к Богу. Первый приступ ужаса начал проходить, но за ним наступил второй и затем третий, менее сильные. Я все время молился.
И затем, также внезапно, я почувствовал необыкновенную, немирскую радость. Это было неземное блаженство. На стене появился образ Богоматери. Голос внутри меня говорил:
Теперь ты можешь просить ее, что хочешь. Желаний у меня не было...
16-го марта, после обеда, меня вызвали в канцелярию.
Барышня, введя меня в помещение, передала меня служащему, сидевшему за письменным столом.
«Прочтите и распишитесь», сказал он мне, передавая какую-то бумажку.
Бумажка была коротенькая. — Петроградская коллегия Г.П.У. на заседании такого-то числа «слушала» дело Бессонова, признала его виновным по ст. ст. 220-ой, 61-ой и 95-ой Уголовного кодекса С.С.С.Р. и «постановила» приговорить Бессонова к высшей мере наказания — расстрелу, с заменой 3-мя годами заключения в Соловецком лагере особого назначения.
Ст. 220 — хранение оружия, которого у меня не было.
Ст. 61 — участие в контрреволюционной организации, в которой я не состоял, и ст. 95 — побег.
Сразу является несколько вопросов. Почему ст. ст. 61 и 220 и почему расстрел заменен, говоря правильно, каторжными работами.
Но в Советской России на вопрос почему — не отвечают. И в данном случае я тоже ответить не могу, я только констатирую факт. Говорят: «Был бы человек, а статья найдется».
Прочитав эту бумажку я, как всегда, от подписи отказался и попросил провести меня к Ланге. Мне нужно было хоть постараться получить что-нибудь из одежды.
Меня ввели к нему в кабинет. По-видимому он двигался по службе, так как кабинет был теперь более комфортабелен, чем тогда, когда я бывал у него.
Весь большой письменный стол был завален бумагами и книгами. На одной из них я прочел: «История Императорского Александровского Лицея». Как я потом узнал, он вел дело лицеистов, из коих 50 человек было расстреляно и много сослано на Соловки и в другие места.
Между делом, я спросил его почему он «пришил» мне 220-ую ст., о которой ни звука не было сказано на допросе.
«А я даже и не знал, что у вас 220-я статья», ответил он мне.
Вот как реагируют в советской Pocсии на вопрос «почему». Я передаю голый факт.
Наш разговор продолжался. На первом допросе он мне сказал, что если бы я, бежав из Сибири, явился бы сразу в Г.П.У., то мое дело бы разобрали, и я бы не нес наказания за побег.
Основываясь на этих словах, я теперь полушуткой сказал ему, что если я теперь убегу, то приду прямо к нему на квартиру.
За все время допросов, мне кажется это единственный раз, когда он обозлился искренно. Глаза его остановились на мне, руки у него задрожали, но он сейчас же сдержался и только более чем обыкновенно злобным тоном ответил мне:
«Я вам этого делать не советую. До свидания».
Но свидание наше не состоялось. Мне объявили, чтобы к 8-ми часам вечера я был готов с вещами. Вещей у меня не было. Зато времени было много, и я мог перед новой жизнью подвести итог.
Как и все время во мне шла борьба духа и материи.
Знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения. Самая тяжелая большевицкая каторга... Соловки, с которых нет возврата... Зимой, без одежды, без помощи извне... Вот мой удел... Страшно. Не выдержу.
Нет... Ничего... Выдержишь... — Сейчас ты более чем когда-либо силен духом. Верь, что Бог лучше тебя знает, когда нужно послать облегчение. Он тебя не оставит, и эту перемену в жизни ты должен принять с радостью. Сейчас ты с Богом — Совестью внутри себя идешь в мир. Оглянись назад, посмотри на что были направлены все твои стремления раньше и куда ты идешь сейчас. Взвесь, что бы ты предпочел, эти 6 месяцев, или все блага мира?
Так вот он выход. Тяжело...
Соловецкие острова
Все тот же двор... Конвой... Вокзал... Но все не то... Я сам не тот...
Что ж изменилось?
Все. И отношение к людям... И к себе, и к фактам и к судьбе... Все новое...
Я как-то мягче, чище стал. И люди будто изменились. На путь Христа я твердо встал и не сойду... Ему я покорюсь...
Не выдержишь! Ведь ты же сдал... Ведь нет уж сил...
Ведь ты на каторгу идешь. Нужна борьба... Не выдержишь!.. Мне разум говорил.
Но я спокоен был. Я силу чувствовал и знал: — Пока я с Ним и Он со мной, — я победитель.
Дверь вагона раскрылась и в коридоре послышался топот ног нескольких человек...
Что-то вносили... В дверях замялись... Шла руготня...
«Да ну... Нечего там канителиться!.. Вали ее на пол!..»
Что-то тяжелое, мягкое, шлепнулось об пол и потом стукнулось.
«Берись за веревки!.. Тащи!..» Опять послышался голос.
И опять топот ног...
Я подвинулся к решетке и увидел: по узкому коридору, выставив вперед руку, боком, маленькими шажками шел конвоир. На правой руке у него была намотана веревка, и он тащил за собой беспамятную, в разорванном на груди платье, связанную по рукам и ногам женщину.
В моем вагоне их было восемь.
При вывозе из тюрьмы, эта не давалась взять... Тогда ее избили, связали и, несмотря на сильный мороз, так, как она была, в одном платье, положили на сани и привезли. По дороге она потеряла сознание.
Другая, во время пути, рассказала нам свою историю:
Она крестьянка. Вдова. У нее был грудной ребенок. За недостатком хлеба, вместе с ребенком она ушла из деревни и нанялась уборщицей в школу. Заведующий школой был коммунист. Вскоре же после ее поступления, он начал к ней приставать. На связь она не пошла, и он ей отомстил. — Ее обвинили в контрабанде, арестовали, долго держали в тюрьме и около года тому назад сослали в Соловки. Не желая расставаться с ребенком, она взяла его с собой. Детей там держать не разрешается, и с обратным этапом, ее отправили в Псков, уверив, что дело там пересмотрят, и ее может быть оправдают. В Пскове ее вызвали как бы на допрос. Ничего не подозревая, она, передав ребенка своей товарке по камере, пошла к следователю. Он задал ей какие-то вопросы и быстро отпустил в камеру. Ребенка своего она больше не видела. И вот теперь, ее уже второй раз везут в Соловки.
Она просила ей помочь. Я передаю ее просьбу.
Везли нас скоро. Наши вагоны были прицеплены к пассажирскому поезду. Через три дня утром мы прибыли в гор. Кемь.
Здесь нас должны были передать на ветку и отвезти за 12 верст на Попов Остров, соединенный с материком дамбой и железнодорожным мостом. Это был один из островов Соловецкого лагеря особого назначения. Наша каторга.
Часа в два дня, дверь в вагон шумно растворилась и в него, в полушубках, валенках, с револьверами на боку, ввалились два каких-то типа. От обоих пахло спиртом. За панибрата поздоровавшись с начальником конвоя, один из них сейчас же обратился к нему с вопросом:
— Ну как?.. Баб привез?.. Показывай! — И они вместе подошли к отдалению женщин.
Среди них была видная блондинка: ея мужа расстреляли, а ее сослали на 10 лет. Дорогой она держала себя скромно, плакала и видимо была очень удручена.
— Ну-ка ты! Повернись! — Обратился к ней один из типов. Блондинка продолжала сидеть спиной к решетке.
— Тебе говорят... — Повторил он.
— Всю дорогу морду воротит. — Сказал начальник конвоя.
— Ну ничего, пооботрется. А недурна! — Мотнув головой проговорил он и пошел по вагону.
— Ты за что? Ты за что? — Спрашивал он идя по коридору. — Вы за что? — спросил он одного из ехавших со мной офицеров, остановившись у нашего отделения.
— По 61-ой статье... За контрреволюцию, — ответил тот. — А, значит по одному делу. Приятно... На сколько?
— На три года.
— Мало!.. Я тоже был на три, два отсидел, еще три прибавили. Итого четыре. Ну до свидания. — Прибавил он и, хлопнув дверью, в сопровождении другого типа, вышел из вагона.
«Это ваш будущий командир полка и заведующий карцерами» сказал нам, указывая по их направлению один из конвоиров. «Поехали ловить шпиона... Сегодня бежал из лагеря. Тоже бывший офицер»... Прибавил он.
Я ничего не понимал. Бывший офицер! Он же командир полка! Он же арестованный. Ловит беглецов. С Соловков можно бежать. Почему он сам не бежит? Трудно было на мой взгляд совместить это, и понял я это только на Соловках.
