Михаил Шолохов - Они сражались за Родину (Главы из романа)
- Пришли узнать, когда выступать будем.
Старшина облегченно вздохнул. Не без труда расставаясь со своим прежним решением, тяжело вздохнул и Лопахин. А Некрасов со свистом втянул в себя воздух, зашептал:
- Чего воду мутишь? Говори ему сразу! Говори прямо, нас он на испуг не возьмет!
- Все сказано! - отрезал Лопахин и повернулся к старшине: - Командуй сбор, а то как бы твоя плотницкая артель не расползлась по швам...
Переход в пятнадцать километров сделали с одним небольшим привалом на полпути и часам к шести вечера, едва стала спадать гнетущая жара, вступили в хутор, просторно раскинувшийся по заросшему вербами суходолу.
Отсюда до хутора Таловского, где находился штаб дивизии, было всего лишь около семи километров, но еще при входе в хутор старшина Поприщенко объявил, что ночевать будут здесь. Кто-то из бойцов недовольно проговорил:
- Рано становиться на ночевку! Перекурим, отдохнем малость и к заходу солнца притопаем в Таловский. Слышь, старшина?
Еще кто-то добавил:
- Целый день не жрали! Там хоть к комендантскому котлу подвалимся...
Поприщенко сердито фыркнул в серые от пыли усы, строго оглядел говоривших:
- А ну, прекратить разговорчики и обсуждения! С голодными босяками я не могу являться к полковнику. Ясно? Станем на ночлег, и чтобы к ночи у меня все было чин по чину: рванье на обмундировании зашить, заштопать, у кого обувка в жалостном виде - привести в порядок, оружие - само собой, до зеркального состояния, а также помыться, щетину соскоблить, чтобы к утру были у меня как стеклышки. Строго проверю. Ясно? А что касается подзаправиться - добуду в колхозе. Тут тоже не чужая держава, и чтобы по дворам у меня не шастаться, мы не нищие. Ясно? И полк свой я позорить не позволю, ясно и понятно!
Колхозного председателя застали в правлении колхоза. Старшина вошел в дом, бойцы присели в холодке, некоторые устало потянулись к колодцу. Прошло минут пятнадцать, а в доме все еще звучали голоса: рассудительный и словно бы упрашивающий - старшины, и другой, тенористый, как видно, председателя, все время на разные лады упрямо повторявший: "Не могу. Сказано, не могу. Не могу, товарищ старшина!"
- Что-то они никак не столкуются. Иди, Лопахин, старику на выручку, посоветовал Копытовский.
Лопахин, давно и внимательно прислушивавшийся к доносившимся из дома обрывкам разговора, встал и решительно зашагал к крыльцу.
В небольшой комнатке, у окна с крест-накрест приклеенными к стеклу полосками газетной бумаги, сидел председатель колхоза - молодой рослый мужчина в старенькой армейской гимнастерке и сдвинутой на затылок, выгоревшей добела пилотке без звездочки. Правый порожний рукав гимнастерки был у него небрежно заткнут за пояс. Старшина поместился против него, почти вплотную придвинув табурет, касаясь своими коленями колен председателя, и, всячески стараясь придать своему хриплому баску как можно больше убедительности, говорил:
- Ты же бывший фронтовик, а в понятие не берешь наше положение, рассуждаешь, извиняюсь, как несознательная женщина...
Председатель недобро поблескивал узко посаженными серыми глазами и молча кривил губы. Его явно тяготил этот разговор. Лопахин поздоровался, присел на край скамьи.
- А в чем у вас дело? Об чем торгуетесь? Не поворачивая в его сторону головы, председатель ответил:
- А в том, что старшина ваш просит выписать ему продуктов из колхозной кладовой, а я не могу этого сделать.
- Почему?
- Ха! Почему? Да потому, что в кладовой пусто. Ты думаешь, вы первые через хутор бежите?
- Мы не бежим, - сдержанно поправил его Лопахин, чувствуя, как закипает в нем злость к председателю, к его холодным, узко посаженным глазам, к самоуверенному тенористому голосу. "Забыл, как на фронте живут, отвоевался вчистую, отъелся, а теперь ему чужая нужда - не беда, теперь ему и ветер в спину", - думал он, с острой неприязнью глядя сбоку на крутую красную председательскую шею, на тугие чисто выбритые щеки.
- Вы не первые бежите и, видать, не последние, - упрямо повторял председатель.
- Повторяю, мы не бежим, - резко сказал Лопахин. - Это во-первых, а во-вторых, мы - последние. После нас никого нет.
- А нам от этого не легче! Какие раньше вас прочапали - все подчистили, как веником подмели!
Председатель повернулся лицом к Лопахину, хотел что-то еще сказать, но Лопахин опередил его вопросом:
- Ты на фронте был?
- А руку мне телок отжевал, по-твоему?
- Отступать приходилось?
- Всяко было, но такого, как сейчас, не видывал.
- Пойми, дорогой человек, еловая голова, не могу же я свой народ голодным оставлять, - сказал старшина. - Я за каждого из них в ответе перед командованием. Ясно? Ты пиши накладную, а там что-нибудь найдется, нам много не надо.
Для вящей убедительности старшина положил руку на колено председателя, но тот отодвинул ногу, улыбнулся мирно и просто.
- Эх, старшинка, старшинка! Беда мне с тобой, старик! Ведь русским языком тебе говорю: ничего в кладовой, кроме мышей, нет, а ты не веришь. И ты меня за ногу не лапай, я не девка, да и нога у меня на просьбы не чувствительная, она на протезе... Вот мое последнее слово: килограмма два пшена выдам - и все, а хлеба по дворам добудете.
- Куда же мне два килограмма на двадцать семь активных штыков, считай, на весь полк? А заправлять кашу чем? И по дворам за хлебом я солдат не пущу: мы не нищие. Ясно?
Лопахин взглянул на удрученное лицо старшины, с грохотом отодвинул скамью... Старшина предостерегающе поднял руку:
- Лопахин, не горячись!
- Пошли в кладовую, - коротко сказал председатель.
Твердо наступая скрипящим протезом на половицы, он направился к выходу. Поприщенко охотно последовал за ним. Замыкающим шел Лопахин.
Возле амбара председатель пропустил вперед старшину, взял Лопахина за локоть.
- Погляди сам, горячка, что у нас осталось. Черного амбара не имею и скрывать от вас ничего не хочу. Ребята вы, видать, боевые, славные, и я бы овцы, скажем, не пожалел вам на варево, но весь скот - и крупный и мелкий отправили вчера в эвакуацию по распоряжению района. Осталось только то, что принадлежит личному пользованию колхозников. Свою бы овчишку отдал, но у меня в хозяйстве - только жена да кошка.
Лопахин молча помог отомкнуть большой висячий замок, шагнул в полутемный амбар. Только в одном небольшом закроме, в уголке, сиротливо кучились сметки пшена. Видя нерешительность Лопахина, старшина строго сказал:
- Действуй!
Перегнувшись, багровея со стыда и напряжения, Лопахин смел лежавшим на дне закрома гусиным крылом пшено на середину, выпрямился.
- Тут его килограмма три будет или около этого.
- Ну и забирайте все, нам его на развод не оставлять, - добродушно сказал председатель, не сводя с Лопахина подобревших, почти ласковых глаз.
Пока Лопахин горстями ссыпал пшено в вещевой мешок, старшина достал из кармана просолившийся от пота тощий бумажник и, шевеля пыльными усами, стал отсчитывать замасленные рублевки.
- Сколько по твердой цене? - спросил он, исподлобья глядя на председателя. Тот, смеясь, махнул рукой.
- Нисколько. За сметки не берем.
- А мы даром не берем. Ясно? - Старшина положил деньги на край закрома, чинно сказал: - Благодарствуем за уважение. - И пошел к выходу.
- Мыши твои деньги съедят, - все так же посмеиваясь, сказал председатель.
Старшина не ответил. За дверями он отозвал в сторону Лопахина, шепнул:
- Почин есть, а дальше что? В сказке солдат из топора кашу варил, так то - в сказке, а мы как будем, шахтер? Жидкая кашка без заправки и хлеба то же самое, что свадьба без жениха, а ребята голодные до смерти! Прямо безвыходное положение, - грустно заключил старшина.
Безвыходное положение? Нет безвыходных положений! Так, по крайней мере, всегда считал Лопахин, и, быть может, последняя фраза старшины и заставила его принять опрометчивое решение... Веселые огоньки зажглись в светлых бесстрашных глазах Лопахина. Черт возьми, как он раньше не подумал об этом, как мог он опустить руки, имея на руках такой козырь, как свой неизменный успех у женщин, свою неотразимость, в которую верил всем сердцем? Лопахин бодро похлопал приунывшего старшину по плечу, сказал:
- Главное, не робей, Поприщенко! Положись во всем на меня. Сейчас все организуем. На сегодня многого не обещаю, буду знакомиться с обстановкой и вести разведку боем, а уж завтра утром накормлю вас всех - во! - И приложил ребро ладони к раздувшимся ноздрям.
- А что ты придумал? - осторожно осведомился старшина. - Может, какую беззаконную пакость?
- Все будет согласно закона, даю честное бронебойное слово, - заверил Лопахин и широко улыбнулся. - В этом деле страдаю один я. Придется мне поколебать свои нравственные устои, но уж поскольку они и до этого давно расшатанные - готов пострадать ради товарищей.
- Ты говори толком и не морочь мне голову.
- А вот сейчас узнаешь. Товарищ председатель, на минутку!
