Владимир Войнович - Монументальная пропаганда
В двенадцать ночи в дверь постучали. Аглая открыла. На пороге стояла Ида Самойловна Бауман в застиранном фланелевом халате, с папильотками из газетной бумаги в непросохших еще волосах.
- Извините за беспокойство, - сказала она, - но вы не могли бы чуть потише? У меня мама нездорова и никак не может заснуть.
- Захочет - заснет, - сказала Аглая. - Мы на фронте под артиллерийским огнем спали и под бомбежкой.
И захлопнула дверь.
- Кто там был? - спросил Диваныч.
- Никто, - сказала Аглая. - Давай вот эту. - И начала, раскачиваясь из стороны в сторону:
От края до края, по горным вершинам...
В дверь опять постучали. Аглая думала, что снова пришла соседка, недовольно открыла и увидела перед собой Георгия Жукова с аккордеоном на шее и двумя бутылками водки в руках.
- Ты что? - спросила она удивленно.
- А вы чего празднуете? - спросил он.
- А тебе не все равно?
- Мне все равно, но у меня тоже повод есть. Сын родился, а выпить не с кем. Четыре с половиной кило. Вот такой! - он развел руки с бутылками, показывая приблизительный рост своего потомка, и потом, чем больше пил, тем шире раздвигал руки, как рыбак, изображающий пойманного сома.
- Заходи, - разрешила Аглая.
Глава 10
Тем временем у Ревекки Моисеевны развивался очередной приступ стенокардии. Дочь накапала ей тройную дозу валокордина и теперь сидела рядом с ней на кровати, не зная, что делать. Телефона у них, разумеется, не было, а бежать за скорой помощью далеко и бесполезно. Прошлый раз ее спросили: "Сколько вашей маме лет? Восемьдесят два? Мы к таким старым не ездим".
Ида Самойловна держала мать за руку. Приступ, кажется, проходил, валокордин подействовал, старуха стала засыпать. Но только она стала засыпать, как за стеной опять раздалась песня, теперь уже в сопровождении аккордеона и гораздо громче, чем прежде. Опять начали "На просторах родины чудесной", потом без остановки затянули "От края до края, по горным вершинам, где горный орел совершает полет, о Сталине мудром, родном и любимом, прекрасные песни слагает народ".
Ида Самойловна взяла старую туфлю и постучала каблуком в стену.
В это же время Марк Семенович Шубкин сидел за пишущей машинкой и писал очередное послание в Центральный Комитет КПСС. Прежде всего он поздравил товарищей Брежнева и Косыгина в связи с избранием их на высокие посты первого секретаря ЦК и председателя Совета Министров СССР, написал, что целиком одобряет мужественное и своевременное решение партии, направленное на недопущение нового культа личности теперь уже не Сталина, а Хрущева. Осудил волюнтаристские решения Хрущева во внутренней и внешней политике, но в то же время выражал надежду, что партия не допустит возвращения к сталинизму, не оправдает сталинских злодеяний и полностью отменит цензуру.
Его машинка стучала громко, но сейчас ее стук не был слышен, потому что музыка и пение звучали еще громче.
В третьем часу ночи Ида Самойловна, накинув поверх халата пальто, побежала в милицию. Там как раз находился участковый капитан Анатолий Сергеевич Сараев, до недавнего времени тоже живший в доме номер 1-а по Комсомольскому тупику, переселенный в порядке улучшения жилищных условий в новостройку. Нахождение Сараева в столь позднее время в отделении объяснялось тем, что они вместе с дежурным старшим лейтенантом Жихаревым отмечали день рождения последнего. По случаю чего, сидя за стеклянной перегородкой, наливали из алюминиевого чайника в кружки того же металла конфискованный самогон и пили его, закусывая хлебом, ливерной колбасой и луком, нарезанным толстыми кружками. Говорили о разных насущных вещах, как то: есть ли жизнь на других планетах, чем отличается зебра от лошади и скоро ли будет введена для милиции новая форма одежды.
Ночь была относительно спокойной. В камерах предварительного заключения находились только трое задержанных: мужик, по пьянке забивший свою жену граблями, и двое стиляг из приехавших на уборку урожая студентов. Его арестовали за то, что отрастил слишком длинные волосы, а ее - за то, что пришла на танцы мало того что в джинсах, так еще с изображением американского флага на заднице. Мужик по водворении в камеру забрался на нары и впал немедленно в спячку, студентка поплакала и тоже заснула, а студент стучал в дверь, бузил и качал права, требуя, чтобы его немедленно отпустили.
- Утром пострижем обоих наголо и отпустим, - пообещал Жихарев.
- Не имеете права! - кричал из-за двери студент. - В каком законе написано про длину волос? В конституции? В уголовном кодексе? В программе КПСС?
- Не ори, а то отмудохаем, - сказал Сараев добродушно.
- Что? - закричал студент. - Не имеете права! Только попробуйте! Я на вас в суд подам!
- Подожди, - сказал Жихарев Сараеву и вошел в камеру, из которой тут же послышались крики:
- Что ты делаешь? Бандит! Фашист! Гестаповец! Я буду жа...
На этом крики прекратились, и Жихарев вернулся к столу, слизывая кровь с кулака.
- Об очки поцарапал, - объяснил он Сараеву. И пожаловался: - И что за люди! Сами спокойно не живут и других нервируют.
Он налил себе и своему другу по очередной порции. Выпили, закусили, поговорили о женах и о тещах, о преимуществах ижевских мотоциклов перед ковровскими, и, разумеется, главное политическое событие без внимания оставлено не было.
- Хрущева поперли, - сказал Жихарев.
- Поперли, - согласился Сараев, после чего оба долго молчали и думали, не зная, что сказать.
- Да-а, поперли, - наконец повторил Жихарев.
- Да, - согласился Сараев.
И опять долго молчали.
- Теперь, - предположил Жихарев, - Сталин с ними со всеми разберется по-свойски.
- Как же он разберется, когда мертвый? - усомнился Сараев.
- В том-то и дело, что не мертвый, - сказал Жихарев.
- В каком отношении? - спросил Сараев.
- В отношении того, что не мертвый, а живой, - сказал Жихарев и поведал коллеге со слов своего шурина, который в Кремле работал официантом, что Сталин в 53-м году не умер, а сделал вид, что умер. А сам скрылся из виду, сбрил усы, надел на себя лохмотья и, как раньше сделал Александр I, ходит по России, собирает милостыню, а сам смотрит, как народ живет и продолжается ли строительство коммунизма.
- Параша! - оценил сказанное Сараев, и в это время перед ним возникла его бывшая соседка Ида Самойловна с жалобой на Аглаю Степановну Ревкину и ее шумных гостей.
- Толя, - сказала Сараеву Ида Самойловна. - Я вас очень прошу, пожалуйста. Вы ведь знаете мою маму. Вы знаете, как она больна. А эти люди среди ночи орут во все горло.
Сараев вытер рот рукавом, посмотрел на часы и пообещал, что придет, разберется.
- Скоро придете? - спросила Ида Самойловна.
- Скоро, скоро, - нетерпеливо ответил участковый и, как только она ушла, высказал Жихареву свое мнение, что его сообщение есть, как говорится, художественный свист, о чем Сараев может лично свидетельствовать. Будучи в марте 53-го года курсантом школы милиции, был он направлен в Москву и лично находился в оцеплении на Пушкинской улице у выхода из станции "Охотный ряд" метрополитена имени Лазаря Кагановича, а ночью им, милиционерам, разрешили подойти к гробу.
- И я его мертвого видел вот так, как тебя.
- Как это, как меня? - попытался обидеться Жихарев. - Я ведь не мертвый.
- Не в том, что мертвый, а что рядом я с ним стоял. Метр от него или даже полметра. Вот я здесь стою, а он здесь лежит. - Сараев даже откинулся назад, чтобы изобразить лежащего покойника, но, будучи не совсем трезвым, потерял равновесие и упал бы, да Жихарев вовремя подхватил.
- Так вот, - продолжил Сараев, поставив спину вертикально, - лицо его, как твое, видел. И был он совсем мертвый. Не дышал, не моргал, но подмазанный, и цвет, как у живого, а сам чистый мертвяк.
- Я не спорю, что мертвяк. Только мертвяк не Сталин, а народный артист Геловани. Его поклали заместо.
- Живого? - в ужасе спросил Сараев.
- Зачем живого? - пожал плечами Жихарев. - Скажешь тоже - живого. Звери, что ли - живого в гроб? Усыпили и поклали.
- Ну, ежли усыпили, это ништо. За деньги, небось?
- За большие, - сказал уверенно Жихарев. - Он же народный артист всего СССР. Им знаешь, скоко плотют?
- Скоко? - спросил Сараев.
- Много, - сказал Жихарев и вздохнул.
Сараев, наклонив чайник, добавил самогону себе и товарищу. Молча чокнулись, выпили, крякнули, закусили.
- Ну, хорошо, - сказал Сараев, крепко подумав, - этого поклали в гроб. А Сталин куды ж подевался?
- Ну, я ж тебе говорю! Ушел. Никому ничего не сказал. Одному только Молотову оставил записку.
Ни одному слову Жихарева капитан Сараев не поверил, но спорить дальше не стал, тем более что выпито было все и время было довольно позднее. Однако по дороге домой он вспомнил, что недавно задержал на вокзале одного нищего старика, которого хотел доставить в милицию, но тот откупился, дав четвертной. Что Сараева нисколько не удивило, он давно знал, что нищие в массе своей люди богатые. Теперь, вспомнив про нищего, он вспомнил и то, что в облике нищего было что-то необычайное, что он ему кого-то напоминал, и теперь он подумал, что нищий напоминал ему... Однако все это глупость, сказал Сараев себе самому, глупость и ничего более, и в это время как раз услышал из открытого окна громкое пение.
