Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз
Каким бы продуктом бюрократической системы Ефим Шлайн не являлся, он со своим опытом работы мог бы, имей достаточно времени, докопаться до предательства Дубровина. Или Марты Воиновой. Или и Дубровина, и Воиновой. Или оправдать обоих и покаяться в душе перед ними.
Обычно составляется повременная карта с анализом сведений и оценкой их достоверности о том или ином периоде жизни проверяемого. Временные куски, сведения о которых оцениваются низко, проверяются ещё раз по результатам операций, к которым подозреваемый привлекался. Такие сопоставления выявляют самые сомнительные периоды в жизни человека. По этим периодам далее проводят углубленную проверку. К предателю, таким образом, подбираются, может быть, не столь быстро, как хотелось бы, но неотвратимо.
Это грязная работа. Охотник за предателями превращается в параноика, становится ущербной личностью. Одаренные достигают совершенства в искусстве ладить со всеми, выставляться искренними и откровенными. На деле же самый одаренный в силу этой одаренности и подозревает абсолютно всех. День ото дня, не жалея сил и времени, он превращает себя в законченного мерзавца. Если разведка просто грязное ремесло, то контрразведка - ещё и гниющая помойка, где завоняют любые святые мощи.
Шлайн мог оказаться предателем. А Дубровин - героем. Хотя пока все представлялось ровно наоборот. Что в этом особенного? Круги, доверяющие или не доверяющие Дубровину, поручили ему одну часть игры в отношении Бахметьева, а Ефиму Шлайну, которому они тоже доверяют или не доверяют, другую часть той же игры. Это и есть подвох, с мрачными предчувствиями из-за которого Шлайн явился на встречу со мной в Банном переулке. Только и всего.
Такие вот мысли на исходе дня и перед решающим, как говорится, сражением.
...Я бы многое отдал за перемену обувки. Сапоги я снял, включил обогрев в салоне "Форда" на полную мощность и направил струю теплого воздуха на ступни в мокрых носках. Господи, не хватало ещё простудиться. Впору разуть прохожего.
Я попытался рассмотреть в зеркало заднего вида кончик своего горевшего уха. Комок запекшейся крови висел на мочке серьгой.
Подвальные окна пансионата светились, когда я парковался на стоянке, где не оказалось ни одной машины. "Форд" одиноко торчал на площадке, освещаемой оранжевым фонарем с выгнутого дугой столба. Задубевшие остатки сапог мне едва удалось натянуть на влажные носки.
Я проверил "ЗИГ-Зауэр", переложил запасную обойму в нагрудный кармашек сорочки под пиджаком.
Дежурная в вестибюле смотрела телевизор и не обратила внимания на мою обувку.
Спускаясь в теплую влажную котельную, ещё на узкой лестнице я услышал голоса. Из каморки Линька Рэя какая-то женщина визгливо кричала по-русски:
- Нет, нет, раз он такой эстонец, пусть сыграет теперь "Вильяндисского лодочника"! Вот пусть сыграет! Вот тогда и посмотрим, какой он эстонец!
- И сыграю...
Квадратная голова Линька Рэя торчала над сверкающим перламутровым аккордеоном, размером с поставленное на попа пианино. Рэй смотрел красными, в темных кругах, глазами на дверь, которую я открыл, и меня не видел. Шевелил толстыми губами, припоминая то ли мотив, то ли слова заказанной музыкальной пьесы. Или песни?
Тощая женщина в черной кружевной кофточке с просвечивающим малиновым бюстгальтером одной жилистой рукой удерживала на весу стакан с бренди, а другой, скрытой столешницей, возможно, шарила у Рэя в штанах.
Вполоборота к двери восседал, судя по оранжевому комбинезону, напарник Линька в засаленной пилотке с кокардой советской армии. Он впихивал маринованный гриб в пасть коричневой собачки, извивавшейся на его коленях.
- Не станет Мукки жрать твой деликатес, парень, - сказал я.
Услышав кличку, Мукки повел влажным носом в мою сторону, шевеля крупитчатыми ноздрями. Я угадал. Это он мотался под ногами, когда я выходил из Домского собора, чтобы увидеть как подсаживают в "Лендровер" Чико. И сказал женщине, приоткрывавшей от удивления рот в размазанной губной помаде:
- Здравствуйте, мадам. Кто бы мог подумать, такая богомолка - и вот на тебе: пьянка с мужиками. Ай-яй-яй! Опрометчивое поведение, крайне! Я могу наябедничать кюре...
Меха аккордеона сжались, издав рев и шипение.
- Господин Шемякин? Вот нежданный гость-то... Заходите. Мы ваш коньяк испытываем. На женщине! Ха-ха! Действует!
Тощая выдернула руку из-под стола.
Я сделал указательный палец крючком и поманил котельщика.
- Поговорить нужно.
- Можно, отчего же...
Он поставил аккордеон на табуретку. "Пассионата" - значилось латиницей на перламутровом корпусе.
- Вы тоже, - сказал я женщине.
- Я вас первый раз вижу.
- В котельной, - ответил я. - А в Таллинне вы рассматривали меня часа три, последний раз в Домском соборе, не далее как вчера. Не припоминаете?
- Ерунду-то не городи! Глаза налил?
- Вставай и пошли, - сказал я ей.
Линьк разбирался с рукавами засаленной дубленки.
- Оденьтесь, - приказал я тощей. - Прогуляемся через бор.
- К брату? - спросил Линьк.
Я кивнул. Показал пальцем на свою обувку.
- Сними ботинки и отдай господину, - приказал Линьк напарнику.
Второй котельщик расшнуровал и стащил с ног армейские говнодавы. Лягнув одной, потом второй ногой, я сбросил свои опорки. Ботинки подошли.
В эту ночь сосновый бор стоял тихо.
Луна высвечивала коричневые прогалины, усыпанные прошлогодними иголками. Мукки, с которым хозяйка, наверное, не расставалась никогда, тянул поводок и норовил задрать лапку на пеньки.
Нас ждали. Огни виллы вовсю горели за соснами. Определенно, Линьк мигнул напарнику, и упреждение о моем приходе поступило.
- Господин Шемякин, здравствуйте, - сказал Гаргантюа Пантагрюэлевич, спускаясь к крыльца и протягивая руку. - Приятно иметь дело с людьми, которые блюдут финансовые обязательства. Деньги передали. Чем могу быть полезным еще?
- Многим, - сказал я, пытаясь определить, сколько человек находится у него в доме.
Мукки, натянув поводок, становился на дыбки, сучил лапками в воздухе, снова опускался на землю и внюхивался в штанины спортивного костюма с не застегнутыми молниями на икрах и белые, казавшиеся грязными даже ночью, кроссовки Ге-Пе. На плечи толстяк накинул плед, свисавший, как бабий платок.
- Смотрите-ка, - сказал Ге-Пе, - она меня так обнюхивает...
- Проверяет, не тебя ли произвела на свет божий, - сказал я.
- Вы хотите сказать, что...
- Что ты - сукин сын, ваше превосходительство.
- Смело!
- А куда деваться? Я дал тебе пять штук зелеными. Ты показал Тургенева, а когда я взял след, ты умышленно пугнул его. Сдал через нашего общего знакомого полиции и упрятал, таким образом, в изолятор, где мне его не достать. А потом побеспокоился и обо мне. Во что тебе обошелся парень с "Уивером" и роликовой доской, а? Посчитал, что он грохнет меня, а его грохнет полиция, которой ты его и меня сдал через того же нашего общего знакомого? А? Удивительно, что ты ещё разговариваешь со мной. Ведь я, по твоим расчетам, покойник. Так?
Женщина оттащила Мукки, Линьк Рэй растворился в темноте.
- Не переигрывайте, господин иностранец, - сказал тихо Ге-Пе. - Вы заплатили за показ. Вам и показали. Об остальном не договаривались.
- Не договаривались, что стукнешь на Чико Дубровину? - спросил я, доставая "ЗИГ-Зауэр" и напирая на Ге-Пе, пятившегося к черной яме пустого бассейна. - Что по заказу Дубровина ты устроишь, чтобы меня грохнули из "Уивера"?
На крыльце зажгли галогенный прожектор. Толстяк вытягивал меня на свет. Выставлял перед окном для кого-то за шторой?
- Что ж, не тогда, так теперь, - сказал он ещё тише. - Вам конец теперь и сейчас.
- Это не страшно, - сказал я. - Всего лишь перейти, поэтически говоря, на другой берег, обменявшись улыбкой со встречным. В данном случае, к несчастью, с тобой, твое превосходительство... Это стихи из букваря, по которому меня учили. "Ода к скелетообразной даме накануне покоса". Кажется, такое название... И на другой берег ты отправишься вместе со мной, падаль.
- Что вы хотите, господин Шемякин?
- Назови человека, через которого ты сдал Чико полиции.
- Так необходимо?
- Это избавит нас обоих от преждевременной кончины, - сказал я. - Твое сообщение дает шанс на существование, это - раз, возродит наши союзнические узы, два, и будет способствовать дальнейшему обогащению наших высоких предающих друг друга сторон.
- На том свете, разве что...
Он блефовал, конечно.
- Кто прикрывает Чико? Кто прикрывает Чико? - рявкнул я, схватил Ге-Пе за плед и притянул на дуло "ЗИГ-Зауэра".
Я чувствовал: если удастся остаться для всех загадкой, ликвидацию мою отложат.
Расчет Ефима Шлайна, притащившего меня в Таллинн, срабатывал. Этот толстяк, Дубровин, Чико, блондины с белесыми бакенбардами, местная полиция и все остальные, интересовавшиеся теперь мною, - представления не имели из какого резерва меня вытащили и кто я такой.
