Анатолий Курчаткин - Солнце сияло
Но меня больше всего интересовал, конечно же, человек-маска. Оказывается, так выглядел ветеран подпольного рока, легендарный гитарист, которого рвали на свои студийные записи десятки самых различных групп, и когда Юра назвал его имя, оно даже всплыло у меня в памяти. И оказался он совсем не так стар, как мне показалось по его виду, - немного старше тех, кого я определил как "среднего возраста".
- Это он на колесах сидит, уж сколько лет - что ж ты хочешь, - сказал в объяснение мне Юра. Когда кайф наркотиком ловишь, то спиртное не лезет.
О самом Бочаргине Юра рассказал мне уже раньше. Бочаргин был накоротке со всеми: и с тем же Гребенщиковым, и Макаревичем, и разбившимся Цоем, они звали его в свои группы, но Бочаргину было дороже собственное творчество. Он только полгода как вернулся в Россию, больше двух лет прокантовавшись по заграницам, прошел через лучшие студии, познакомился с Джоном Диланом и Элтоном Джоном, подружился с Питером Гэбриэлом, а "Пинк Флойд" взял для исполнения его композицию, но они полезли в материал, стали кроить его под себя, и Бочаргин понял: нечего отдавать свое в чужие руки, нужно записывать самому.
- Дайте мне денег - и я переверну мир, - все так же сидя с засунутыми в карманы джинсов руками и выпяченной грудью, мрачно откомментировал Бочаргин чье-то сообщение, что запись саунда последнего альбома "Ганз энд роузиз" стоила триста тысяч английских фунтов. - Попробовали бы они без денег пропереться. А нам приходится.
Я поднялся и направил свои стопы к выходу из комнаты. Надо сказать, меня жгло любопытство. В Клинцах и я сам, и все мои знакомые жили даже если и в тесноте, но в собственных домах, и хотя на примере квартиры Ульяна и Нины я и познакомился с коммуналкой, все же, по сути, это была уже бывшая коммуналка. А той знаменитой московской коммунальной квартиры из песни Высоцкого - на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - я никогда не видел.
Выйдя из комнаты, я очутился в просторной, большой зале. Она находилась в центре квартиры, и из нее вели двери во все остальные комнаты. Висело два велосипеда на стене один над другим, так что верхний - совсем под потолком, стояла непонятного назначения, в каких у нас в Клинцах хранят зимой на морозе квашеную капусту, большая, потемневшая от времени кадушка, громоздились древние три или четыре гардероба, и еще сундуки, колченогие столы, стулья, ведра со швабрами, тазы...
Один из двух коридоров, ответвляющихся от залы, привел меня в темный тупик, мрак которого уверенно свидетельствовал об общественном назначении помещений, должных здесь находиться. В туалете чешуей щетинилась краска на стенах, был усыпан бородавками конденсата металлический сливной бачок, вознесенный над унитазом на двухметровую высоту. Два упитанных таракана с длинными самоуверенными усами, не боясь света, неторопливо совершали променад поперек одной из боковых стен, с очевидностью полагая эти пространства своей вотчиной, дарованной им Создателем для кормления.
Второй коридор вел на кухню. После влажных пещер туалета и ванной я увидел пещеру сухую. В этой сухой пещере с дочерна закопченным потолком около одной из двух газовых плит священнодействовала над чугунным котлом, гудевшим на красном огне, пожилая троглодитка в застиранном халате из байки. Услышав мои шаги, она обернулась, молча перетерла в сознании мое приветствие - и заорала:
- Нечего здесь! Вон отсюда! Жрете у Бочара водку и жрите, а сюда чтобы - ни!
Квартира и Бочаргин удивительно дополняли друг друга. Он был похож на нее, она на него.
- Поссал? - спросил меня, когда я вернулся в комнату, тот среднего возраста, что был бас-гитаристом и играл с Бочаргиным.
- И более того, - ответил я, не показывая вида, что внутри меня так всего и передернуло.
- Тогда давай покажи, что там у тебя в загашнике, - разрешающе сказал Бочаргин. Будто я и в самом деле просил, чтобы он послушал меня.
- Вот ту композицию, которую тогда, у себя, играл. Вот эту, воспроизвел Юра тему. Воспроизвел точно, нота в ноту, как на уроке сольфеджио. Музыкальная память у него была отменная.
У меня было такое сопротивление садиться за синтезатор Бочаргина, стоявший в дальнем углу и закрытый куском траурной черной материи, что я еле удержал себя от отказа. Я не отказался, потому что меня стали бы уламывать, меня уламывали бы - а я отказывался, и это выглядело бы так, будто я набиваю себе цену.
Но когда я подошел к синтезатору, снял с него покрывающий траур, увидел золотую латиницу, складывающуюся в волшебное слово "Emulator III", я физически ощутил, как внутри словно бы выстрелила пружина, метнула меня в воздух, и я поплыл-полетел по нему - как это бывает иногда во сне. Тысячу лет я уже не сидел за синтезатором. Тем более за таким. Вернее, за таким настоящим профессиональным синтезатором, на котором можно было сэмплировать хоть мычание коровы и стрекот кузнечика, - я вообще не сидел ни разу.
Уяснить, как он включается, как на нем ставится обычное звучание фоно, - на это ушло минуты полторы. Потом я прошелся по клавиатуре, пробуя ее упругость, приноравливаясь к ней, и с ходу въехал в ту самую композицию, о которой говорил Юра. Она отнюдь не принадлежала к тем, которыми я гордился, особо любил. Но мне было понятно, почему Юра попросил начать именно с нее. Я в ней порядком оттянулся, перемесив кучу стилей, как коктейль в миксере, возгнав их сначала в рвущую душу патетику, а затем над каждым безжалостно проиронизировав, вплоть до срывов в конкретную музыку и, судя по Юриным рассказам, такой микс был близок к тому, что делал сам Бочаргин. Конечно, играя вживую, без сэмплов, я не мог преуспеть в передаче конкретных звуков, но все же представление о них давало и фоно, а соль в конце концов была в ином.
Я играл, не думая ни о Бочаргине, напряженное лицо которого, когда уходил взглядом в левую часть клавиатуры, ловил периферическим зрением, ни о легендарном гитаристе с лицом-маской, оказавшемся наркоманом, я играл не для себя даже, я играл потому, что это был синтезатор. Такое мощное, убойное современнейшее орудие для извлечения звуков. Атомная бомба музыкальных инструментов.
- Хорош! - прорвавшись сквозь окружавшее меня облако атомного взрыва, донесся до моего слуха голос Бочаргина.
Я решил, это относится к разговору, возникшему за столом.
- Хорош, сказано! - снова прорвался в рождаемое мной атомное облако голос Бочаргина.
Теперь я понял, что обращается он ко мне, не к кому другому.
Моя композиция уже перевалила за середину, но до конца оставалось еще не меньше трети, и мне, естественно, раз уж я играл, хотелось доиграть. Я согласно кивнул, показывая, что услышал его, но новый крик Бочаргина заставил меня остановиться:
- Тебе сказано, не понимаешь? Хорош! Концерт нам, что ли, устраивать вздумал? Мы тебе сами устроить концерт можем!
- Бога ради, - пожал я плечами. Старательно делая вид, словно требование Бочаргина прервать игру меня ничуть не задело.
С преувеличенной медлительностью в движениях я выключил синтезатор, набросил на него обратно его траур и прошел к столу на свое место.
Во взгляде Бочаргина, каким он глядел на меня, была злоба.
- Ну? - сказал он со своей квадратной мрачной чугунностью. - Думаешь, все теперь должны бросать чепчики в воздух: ах, он явился?! Никто тебе ничего не должен. Пожри сначала говна, прежде чем конфетки есть.
Стыдно признаться, но я потерялся. Он мне выдавал, а я не знал, что ответить. Я не был готов к подобной агрессии. Чем я, собственно, заслужил ее?
Я посмотрел на Юру. Юра сидел, уставясь в стакан с водкой перед собой на столе, словно наблюдал там нечто захватывающее.
- Извините, - сказал я Бочаргину, - но я не понял вас. Вы бы могли повторить?
Конечно, я сказал это с внутренней издевкой. Но право, она была куда меньше, чем недоумение, которое я испытывал.
Маска лица у легендарного гитариста пришла в движение. Казалось, морщины на лице пытаются поменяться местами.
- Ты тут, слушай, косы нам не заплетай! У нас, гляди, стрижка под "ноль". - Он провел ладонью по своей лысой голове, похлопал по торчащей горбатой костью макушке. - Ты что, у кого прешь, тому хочешь продать? И пропрешься, думаешь? Тут место занято, без тебя тесно, тебе что, уступить должны? Никто тебе ничего не должен, слышал? Сам сбивай сметану, сам! Давай-давай! Не потащит тебя никто на загривке!
Только позднее, ощутимо спустя, мне станет по-настоящему ясно, о чем говорили Бочаргин с ветераном рока. А тогда я только хлопал глазами и ушами и что осознавал - так лишь оскорбительность их слов.
Я встал, взял со стула рядом с диван-кроватью, где возвышались богдыханами Бочаргин с ветераном рока, свою куртку и молча двинулся к двери.
- Опять ссать? - произнес мне в спину бас-гитарист Бочаргина.
- Хочешь подержать? - приостановился я на пороге.
- Да ты! - рванулся ко мне бас, не выпуская из рук стакана.
Я уже приготовился к рукопашной, сосредоточив свое внимание на стакане, который мог быть использован как холодное оружие, но бас дал себя удержать, и я без помех покинул гостеприимную комнату Бочаргина.
