Юрий Коваль - Суер
- Некоторое количество культуры и нищим не повредит, - сказал вдруг Хренов, очень, кажется, довольный тем, что его причислили к элите.
- Они потрясены, потому что ни хрена не понимают, - влез Кацман. - Им надо было просто написать: НАСТАЛА НОЧЬ!
- Вот это поистине гениально, - сказал я. - Представляете себе: приплывает фрегат на остров нищих, те тянут свои несчастные длани, а на фрегате вдруг средь бела дня надпись: НАСТАЛА НОЧЬ! Такая фраза может привести к массовым самоубийствам. Тут уж рухнет последняя надежда. У меня хоть и в небе, но все-таки крепдешин.
- А может, наш вариант, ЖУТКОЕ ДЕЛО? - скромно кашлянул старпом.
- Знаете, что такое ЖУТКОЕ ДЕЛО? - спросил капитан.
- Что?
- Это когда старпом с Хреновым прозу пишут.
- Слушаю, сэр, - сказал Пахомыч и отошел в сторону.
Мичман Хренов немного поник. Он не знал, как тут быть - то его к элите причисляют, то прозу писать не велят.
Все-таки он решил, что лучше уж быть причисленным к элите, а проза, хрен с ней, потерпит.
- Да я, сэр, так просто, - сказал он. - Забава... шутка пера...
- Оно и ясно, - сказал Суер, насвистывая "Лунную сонату". - А писать надо проще, - дружески похлопал он меня по плечу, - брать все-таки пример с классиков.
- Постараюсь, сэр! -гаркнул я. - Например, с Льва Толстого. Прикажите веревочному написать что-нибудь из прозы этого мастера. Ну например, первую фразу романа "Анна Каренина":
ВСЁ СМЕШАЛОСЬ В ДОМЕ ОБЛОНСКИХ. Нищие на острове очень обрадуются. Там много интеллигентов.
"Лунная соната", насвистываемая капитаном, зазвучала угрожающе. Он выпускал в меня трель за трелью:
ху-ду-ду,
ху-ду-ду,
ху-ду-ду,
пам!
пам!
пам!
Пожалуй, это была наша первая серьезная ссора за все время плаванья. И все из-за чего, из-за этих копеек, которые я некстати ввернул в разговор.
Кроме того, я прекрасно понимал, что "Лунная соната" - это прелюдия! Да, прелюдия к посещению острова нищих. Капитан ни за что, никаким образом не хотел сходить на берег. Страсти и страдания, которые неслись к нам, безумно терзали его, одарить всех он не мог, но и не подать руки просящему не мог тоже. Все эти разговоры насчет цензуры и первой фразы были оттяжкой действия. Капитан надеялся, что какой-нибудь шторм отбросит нас от берега, на который высаживаться не тянуло.
Я тоже не рвался в шлюпку. Я понимал все трудности пребывания на этом острове скорби и описания его. Но я побывал на всех открытых нами островах! И Суер, и лоцман, и старпом все-таки по одному островку пропустили. Как открыватель я был на первом месте, и место это собирался держать изо всех сил.
- Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!
Пам! Пам!
- А мне, сэр, очень нравится, - сказал вдруг юнга Ю, которого давным-давно никто не принимал в расчет, и надо сказать, что он все время держался очень скромно. - Мне очень нравится: плывет наш фрегат по Великому океану, и на нем флажками написано:
ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
- Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!
Пам! Пам!
- Это же чудесно, - продолжал юнга. - Все встречные корабли, да и люди на островах, будут радоваться. Иные просто посмеются, а другие задумаются о Великом океане, третьи подумают, что мы чудаки, зато уж всякий поймет, что корабль с такими флажками никому не принесет вреда.
- А вы, господин Ю, оказывается, лирик, - сказал Суер-Выер. - Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Я и не думал! Ху-ду-ду! Замечал склонности к философии, но лиризма не отмечал. Пам! Пам! Пам!
- Лирик - это вы, сэр, - поклонился юнга. - Я бы насвистывал "Патетическую сонату", с вашего позволения.
- Ладно, - сказал Суер. - Пусть надпись пока поболтается на веревках, а нам пора на берег. Подадим милостыню по мере возможностей. Кто со мной?
После разных заминок и подсчетов кошелька в шлюпку зились, кроме капитана, старпом и мы с лоцманом. Возьмите и меня, капитан, - попросился юнга - Денег у меня нет, но вдруг да здесь мой папа. Я чувствую что он недалеко.
Ху-ду-ду!
Ху-ду-ду!
Пам!
Пам!
Пам!
Глава LXVIII. Остров нищих
Воющая, орущая, свистящая толпа окружила нас и стала хватать за полы халатов, за рукава, за орденские ленты.
- Дай! Дай! Крепдешину! - орали многие.
- Жидкого тела! Жидкого тела!
Каким-то образом некоторые узнали, что у Кацмана есть два фейерверка. Они дергали лоцмана за фалды с криком:
- Подай фейерверк! Подай фейерверк!
- А ну-ка цыц! - гаркнул Пахомыч. - Разойдись по местам! Сядь! Прось культурно! Кому говорю?! Заткнись! Не ори! А то сейчас Чугайлу с борта привезу! Он тебе подаст крепдешину в харю!
А остров меж тем пейзажем своим был гол как сокол, местами только валялись на песке обломки мраморных колонн и постаментов.
Нищие поняли, что хором нас не возьмешь, разошлись с легким ворчанием по своим законным местам и расселись в некотором скромном порядке.
Первым в этом чудовищном ряду сидел человек с деревянной рукой. Рука эта абсолютно бездействовала, а только тянулась к нам, однообразно приговаривая:
- Подайте человеку с деревянной рукой!
- Подайте Древорукому!
- Подайте Рукодревому!
- Подайте бедному человеку, который ничего не имеет, кроме деревянной руки!
Суер подал целковый.
Старпом - гривенник.
Я подал подаяние.
Лоцман Кацман подал прошение об отставке подавать.
- В чем дело, Кацман? - спросил капитан. - Сейчас не время шуток, я бы сказал: кощунственных!
- Подаю, что могу, - отвечал лоцман. - Кстати, этот человек богаче меня. При наличии деревянной, вырезанной, скорей всего, из жимолости, руки, у него имеется и две других: левая и правая.
Наш деревянный нищий действительно, отложив в сторону резьбу по дереву, свободно философствовал двумя другими руками, пересчитывая подаяние.
- Что же получается, голубчик? - сказал старпом. - Вы нас обманули? Надули? У вас две живых руки, а вы нам подсунули деревянную!
- Зато смотрите, какая резьба! - воскликнул нищий. - Сейчас уже так никто не режет! Кроме того, я не подсовывал, я только показал вам деревянную руку и попросил подаяние. Вернуть гривенник?
- Милостыня есть милостыня, - сказал Пахомыч. - В конце концов, ваша третья рука всего лишь деревянная.
Дружески попрощавшись с троеруким, мы двинулись дальше и скоро подошли к человеку, который сидел в пыли и посыпал пеплом главу свою.
- Подайте на пепел! - приговаривал он.
- А что, у вас мало пеплу? - спросил старпом.
- Кончается. Я, конечно, как посыплю, потом собираю, но ветер развеивает, и расходы пепла имеются.
Старпом подал гривенник.
Суер целковый.
Я подал подаяние.
Лоцман подал прошение о помиловании.
Пеплоголовый прочел прошение лоцмана, достал из кармана синий карандаш и одним взмахом написал поперек:
ОТКАЗАТЬ!
Распрощавшись хоть и с пеплоголовым, но находчивым в смысле лоцмана нищим, мы направились дальше.
Довольно скоро из кустов конкордия послышался тоскливый призыв:
- Подайте нищему духом!
Раздвинув хрупкие ветви, мы увидели человека, на вид совершенно нищего духом. У него были полые глаза, сутулые веки,
присутствующее в дальних странах
выражение лица, грубые ступни кожаных полуботинок,
вялые квадраты клеток на ковбойке,
локти, две родинки,
медаль.
- Ну, может, у вас есть хоть немножечко духа? - спрашивал Суер.
- Нету ни хрена, - отвечал нищий, - вы уж подайте милостыню.
- А как же вы живете с духом-то с таким?
- Мучаюсь ужасно. Главное, что я не только нищий, я еще и падший. Падший духом, понимаете? И так-то духу нет, а он еще и падает!
Старпом подал гривенник.
Суер целковый.
Я, как обычно, - подаяние.
Лоцман подал руку.
- Это еще что такое? - спросил нищий духом, увидев руку лоцмана.
- Моя рука, друг, - отвечал Кацман. - Вот что поднимет ваш дух сильнее злата!
- Вы думаете? - засомневался нищий духом, рассматривая лоцманскую хиромантию.
- Да вы пожмите ее.
Нищий духом осторожно взял лоцманскую ладонь и пожал бугры Венеры и Мантильский крест, растерянно оглядываясь по сторонам.
- Ну как? - спрашивал лоцман. - Маленько поднимает?
- Да вроде нет, - отвечал нищий духом.
- Ну тогда и хрен с тобой, дружище. Если уж моя рука бессильна никакие червонцы не помогут.
Мы приблизились к человеку, который монотонно топтал одну фразу:
- Подайте беженцу! Подайте беженцу!
Вид у него был загнанный, как у борзой и зайца. Не успели мы подойти он вскочил, затряс руками и плечьми и, эдак дергаясь, кинулся стремглав бежать с криком: "Отстань! Отстань, проклятый!" Пробежав круг с двести ярдов, он пал на землю.
- Подайте беженцу! - задыхался он.
- От чего вы бежите, друг? - доброжелательно спросил Суер-Выер.
- Я бегу от самого себя, сэр, - отвечал нищий, обливаясь потом.
- И давно?
- Всю жизнь. И никак не могу убежать. Этот противный "я сам" все время меня догоняет. Да вы поглядите.
Он снова вскочил с места и закричал самому себе: "Отстань! Отстань, мерзавец!" - и рванул с места так, что песок брызнул из-под копыт.
