Алексей Писемский - Взбаламученное море
— Ну да, да! — говорил этот новый гость, входя в гостиную, и потом прямо подошел к генералу.
— Сейчас, ваше превосходительство, накупил кос, ремней, граблей!
— Так, так, прекрасно! — говорил покровительственно генерал.
— Нельзя, ваше превосходительство, ни у отца, ни у матери моей, ни у деда не бывало, — а у меня овес сам-пятнадцать пришел.
— Прекрасно! прекрасно! Военный человек на все, выходит, способен.
— На все, ваше превосходительство! — подхватил весело вошедший господин.
В душе Александра невольно шевельнулась зависть.
«В самом деле, военный человек не способнее ли на все?» подумал он.
Вошла Спирова, в чепце с бантами и шелковом платье. Дама эта была хоть и худощава, но чрезвычайно, должно быть, полнокровна.
— Ух, как жарко в церкви! — сказала она.
— Да, — подтвердил генерал.
M-me Спирова вынула батистовый платок и стала им обмахиваться, произведя при этом сильный запах пачулей.
Александра и это удивило.
«Здесь и духи эти модные знают?» — спросил он себя мысленно.
Между тем господина в pince-nez он опять уже увидел на площади, толкающегося посреди мужиков.
«Счастливец! А наше отвратительное университетское образование, к чему оно готовит человека?» — подумал Александр.
Хозяйка, наконец переодевшись в более легкое платье, но по-прежнему в блондовом чепце и буклях, появилась, в сопровождении своих приживалок.
— Что же вы, подавайте! — сказала она, кивнув привычно-строгий взгляд на стоявших у притолок лакеев.
Те мгновенно схватили со стола подносы и стали подносить небольшому числу гостей.
— Кушай, батюшка! — сказала старуха, садясь около генерала.
— Ем! — отвечал тот.
Он, действительно, не дав еще унести подноса, взял и наложил себе на тарелку паштета.
— Кто это? — спросил он хозяйку полу-на-ухо, показывая на Александра.
— Аполлинарии Матвеевны сынок! — почти крикнула ему та. Генерал был сильно глуховат.
Александр выходил из себя от такой нецеремонной рекомендации: опять и везде упоминалась Аполлинария Матвеевна, но старый генерал, лично им заинтересовавшийся, больше еще ему нравился. Он решил с ним заговорить. Заметив, что невдалеке от него осталось свободное место, он подошел и сел.
— Вы не были у обедни? — спросил его довольно ласково старик.
— Нет, я приехал довольно поздно… уж к великому таинству.
— К какому это великому таинству? — спросил генерал, сделав руками знак удивления.
— Да в обедне-с.
— В обедне есть великий выход, а не таинство… Как же вы этого не знаете, молодой человек? а-а-а! — сказал, качая головой, старик.
Александр, и сам очень хорошо видевший, что, по торопливости своей, соврал, сначала было заспорил, что есть…
— Да нет же! Неужели вас и этому не научили? а-а-а! — произнес решительно генерал.
Александр готов был провалиться сквозь землю, но, к вящщему еще страданию его, лакей раскрыл зеленый стол. Иона Мокеич разнес карты себе, хозяйке, генералу и князю Подольскому. Они сейчас же сели, оставив Александра с дамами.
Разговаривать со Спировой и двумя приживалками Александр решительно не хотел, но те, впрочем, и сами скоро ушли во внутренние комнаты, так что он остался совершенно один.
Он ходил, глядел в окно, сидел на месте, подходил к игрокам, и все это так глупо, что он готов был этого проклятого Иону прибить за то, что он привез его к подобным скотам. Наконец судьба как бы сжалилась над ним: к крыльцу подъехал экипаж с дамами, с которыми Александр непременно решил познакомиться и даже начал за ними ухаживать. Они вскоре вошли в гостиную; мать как-то исподлобья и злобно посматривала на всех, а дочери, сначала одна, а потом другая, вернули хвостом перед хозяйкой и затем скрылись вместе с маменькой.
К крыльцу подъехал еще экипаж. Генерал, вытянув свой взгляд на окно, проговорил:
— Это, должно быть, гг. офицеры!
Из тарантаса, в самом деле, вышли три офицера. Один из них, и собой очень невзрачный и далеко уж не умного лица, шумно вошел в гостиную, расцеловал у хозяйки ручку, сел около нее и стал учить ее играть в карты, а двое других, тоже очень развязно поклонившись хозяйке, через пять же минут, как видел Александр, разговаривал с барышнями, на секунду вернувшими хвостами в гостиной.
Видимо, между всеми этими людьми были общие интересы и протекала общая жизнь; один только герой мой был тут как отрезанный ломоть.
За обедом все уселись по приличным им местам — даже Иона затесался чуть не рядом с хозяйкой, а Александр очутился в самом заднем конце, между попами. В продолжении всего обеда он был мрачен до неприличия.
Когда встали наконец из-за стола и в лакейской заиграли полковые музыканты, привезенные офицерами. Александр сейчас же взял шляпу и подошел к хозяйке.
— Чтой-то батюшка, куда это? — спросила та его.
— Матушка не так здорова.
— А! — произнесла старушка, как видно, совершенно приняв в уважение подобную причину.
Александр сел в коляску.
Кучер Фома и гайдук Петр были мрачны.
Они никак не ожидали, что барин так скоро уедет с праздника, а потому не успели еще обойти деревню и закатить хорошенько.
— Когда ж на поседки-то? — крикнул александру с балкона Иона Мокеич.
— После как-нибудь, — отвечал тот и велей скорей ехать.
«Что ж это такое?» — рассуждал он сам с собою, проезжая довольно темным лесом.
Он очень хорошо понимал, что был в самом аристократическом деревенском кругу.
«Или они глупы, или я!» — решал он мысленно.
Они! — позволяем мы себе успокоить молодого человека.
11
Иона Мокеич дома
Александр, не зная, чем себя занять, начал беспрестанно думать о красивой женщине, виденной им на базаре в Дубнах. Раз, после обеда, он вдруг надел на себя полный охотничьий костюм, велел оседлать себе лошадь и поехл к Ионе Мокеичу.
Циник жил от них верстах в десяти.
Въехав в перелесок и подъезжая к одному из овражков, Александр стал попридерживать своего довольно сердитого коня. Тот от этого еще больше и красивее стал раскидывать свои передние ноги. Когда надобно было подниматься из оврага, Александр вдруг опустил поводья, нагнулся над седлом и, крикнув, выхваил свой охотничьий нож и понесся марш-марш! Потом вдруг опять останавливал лошадь сразу и снова несся. В эти минуты он воображал себя черкесом — доказательство, что еще был молод душою.
Дмитровка — жилище Ионы Мокеича — находилось в сельце, состоящем из нескольких домов бедных дворян. Его же собственно усадьба отделялась от прочих высоким тыном и отличалась довольно большим садом, в котором прятался хоть и низенький, но довольно широкий дом, и оттого несколько таинственною наружностью как бы говорил, что он заключает в себе хоть и старого, но великого грешника.
Иона Мокеич увидал Александра еще из окна.
— А, солнышко, красное! — сказал он, отворяя ему двери.
Сам он был одет в каких-то турецких шароварах, в туфлях и ермолке.
Александр был в первый еще раз у него в доме.
— Это вот моя гостиная, а это моя пустынническая спальня, говорил Иона, вводя гостя в свое довольно уютное помещение. — А там, продолжал он совершенно тем же тоном, показывая на заднюю половину дома: — там мой сераль.
— Сколько же жен у вас? — спросил Александр.
— Три всего… по состоянию, братец!.. Что делать, больше не могу, — отвечал Иона, пожимая плечами.
— Это что такое! — продолжал Александр, останавливаясь перед довольно большою, масляными красками написанною картиной, изображающей нагую женщину.
— Подарение твоего отца! — отвечал Иона Мокеич. — Этакого, говорит, сраму нигде, как у Ионы, в комнатах и держать нельзя! Но это, брат, что! А вот где штука-то! — прибавил он и, взяв Александра за руку, ввел в спальню и там показал ему уже закрытую занавеской картину.
Александр сейчас же отвернулся.
— Что за мерзость! — произнес он: — хоть бы вы рисовать-то велели получше, покрасивее, а то чудовища какие-то!
— По состоянию! — отвечал и на это Иона: — но что тут, друг сердечный, рисованье! — продолжал он: — одно только напоминание, а там уж, как это по-вашему, по-ученому сказать, добавлять надо своими фантазериями!
— А что ж мы на поседки едем? — спросил Александр.
— Непременно. Марфуша! — крикнул Иона Мокеич, приотворив маленькую дверь в соседнюю комнату: — дай-ка нам наливочки!
— Что! к чему это? после обеда!
— Наливки-то? Да ведь ее всегда можно; это не водка, — успокоил его Иона Мокеич.
Марфа, лет двадцати девка, с толстыми губами и грудями, принесла на подносе бутылку наливки и две рюмки, и все это поставила на стол.
— Честь имею рекомендовать; это главная моя султанша! — объяснил о ней Иона Мокеич.
