Всеволод Крестовский - Деды
В это время санки подъезжали к чекушинской гауптвахте. До платформы оставалось шагов сорок, не более.
– Караул – вон! – крикнул часовой у фронта[260], узнав императора.
И на его призыв из караулки выбежало человек десять измайловцев, которые спешно построились впереди сошек[261].
– Слушай, на пле-чо! Слушай, на краул! – скомандовал своему взводу старший унтер-офицер и, став на свое место, принялся салютовать алебардой[262]. Но этот салют «по-новому» выходил у него и неловко, и смешно.
Государь приказал кучеру остановить лошадь.
– Что за негодница стоит это за старшего?! – крикнул он, мгновенно приходя в сильное негодование. – Дела своего не смыслит! Да, никак, пьян еще!
И действительно, наружность унтер-офицера отличалась далеко не воинственным видом. Брюзгливое лицо с плаксивым выражением глядело совсем по-бабьи, а несуразная одутловатая фигура на тоненьких ножках являла в себе нечто весьма комическое в этом военном костюме, и особенно с этой алебардой, которая была ей не по росту и, видимо, затрудняла собой неловкого воина.
– Несносный вид!.. Подите и прогоните его с платформы! – приказал государь Черепову.
Тот соскочил с запяток и побежал на гауптвахту. Но каково же было его удивление, когда, подбежав ко фронту, узнал он в несуразном унтер-офицере Прошку Поплюева.
"Вы какими судьбами?!" – чуть было не воскликнул Черепов, но воздержался, зная или скорее даже чувствуя, что на него наверное пристально смотрят теперь сзади два гневных глаза.
– Его величество изволил приказать унтер-офицеру убраться прочь с платформы, – сообщил он Прохору самым официальным тоном.
– Как?… С платформы? От фронта?… Меня?! Не можно тому быть, ваше благородие; я здесь начальство и стою на своем законном посту, – столь же официально возразил ему Поплюев.
– Его величество, говорю, самолично приказать изволил – прочь с платформы!
– А я говорю, что быть тому никак нельзя, и его величество приказать сего не может! Отстранитесь, ваше благородие, не мешайте мне делать салютацию и не стойте перед фронтом – сие порядок нарушает!
Черепов, пожав плечами, побежал обратно к санкам. В коротких словах он передал государю ответ Поплюева.
Павел Петрович, очевидно пораженный такой неслыханной дерзостью, два или три мгновения не произносил ни слова и, только глядя на Черепова, тяжело пыхтел и отдувался.
Это было у него обычным признаком сильнейшего гнева.
– Подите и сделайте то, что вам повелено. Арестуйте его сейчас же! – отчетливо отделяя слова, но не повышая голоса, сказал император.
Черепов снова побежал на платформу и сообщил приказание.
– Не верю, ваше благородие! – твердо возразил Поплюев. – И быть никогда не может такого приказания! Разве вы не знаете, что, прежде чем арестовать меня, вы должны сменить меня со вверенного мне поста? Извольте сменять, а тогда уже арестуйте.
Черепов опять побежал к саням и передал ответ унтер-офицера.
Это озадачило государя, но ненадолго. Подумав, он улыбнулся с довольным видом.
– А ведь прав! – заметил император. – И даром что пьяный, а лучше нас, тверёзых, знает свое дело! Молодец, унтер-офицер! – крикнул он Поплюеву. – Спасибо за знание порядка службы!
– Рад стараться вашему императорскому величеству! – закричал со своего места Прохор.
Государь приказал поворотить лошадь и шибко поехал прочь от гауптвахты; Черепов едва успел вскочить на запятки.
Довольно долго ехали молча, и все это время Павел, казалось, погружен был в какое-то раздумье.
– Жаль! – как бы про себя подумал он наконец вслух. – Очень жаль, что пьян… А кабы не это, быть бы офицером…
– Да он не пьян, ваше величество, – решился заметить Черепов, домекнувшись, что дело идет, вероятно, о Прохоре.
– Ты говоришь, не пьян? – повернув вполоборота голову, нахмурился император.
– Точно так, ваше величество. Это уж он сроду так: мать-натура одарила его толиким невзрачием, и потому он сдает на пьяного, а он трезвый и дело свое в самой точности понимает.
– А вам, сударь, отколь он известен?
– Соседи по имению, ваше величество.
– Дворянин?
– Так точно, ваше величество, дворянин Прохор Поплюев.
– Поплюев?… Тьфу! какая фамилия!..
– Фамилия точно что пасквильная, но человек хороший, и столь великую приверженность питает к воинскому делу, что даже у себя в имении учредил из дворовых людей мушкетеров с карабинерами, обмундировал их и очень деятельно обучал артикулу и гарнизонной службе.
– О?! Стало быть, любит?
– Отменно любит, ваше величество.
– И точно человек хороший?
– Беззлобный, ваше величество; чудак он немножко, но щедр и хлебосолен.
– А каков с крестьянами? Это главное.
– Да вот графу Харитонову хорошо известен он по ближайшему соседству; так граф однажды, как-то при случае, сказывал мне в разговоре, что с крестьянами он ничего себе, жалеет, и живут они у него в достатке и не печалуются на тягости.
– Ну, вот это мне очень приятно слышать! – с видимым удовольствием заметил император. – А вам, сударь, спасибо за то, что не оставили в заблуждении моих на его счет мыслей. Благодарю вас!
В это время санки подкатили к Салтыковскому подъезду Зимнего дворца.
Черепов быстро соскочил с запяток и, вытянувшись во фронт у самых дверей, приложил по форме левую руку к полю своей треугольной шляпы.
– А вы, кажись, порядком-таки продрогли, сударь, – заметил государь, выходя из саней и мимолетно взглянув в посинелое с холоду лицо офицера.
– Отнюдь нет, ваше величество! – поспешил бодро ответить Черепов. – Погода прекрасная, и я с удовольствием готов бы еще…
– Ага! Понравилось, сударь! – засмеявшись, перебил его император. – Видно, хочется быть полковником? Ну нет, брат, больше не надуешь! Пока довольно с вас и этого. Прощайте, сударь.
И государь скрылся за дверью подъезда.
Черепов вскочил в сани первого попавшегося извозчика и, посулив ему рубль на водку, велел гнать как можно скорее на Садовую улицу, к графу Харитонову-Трофимьеву.
Там о нем сильно беспокоились. Графиня Лиза в присутствии отца весело вертелась перед трюмо, осматривая на себе новую парадную робу из черного бархата, когда Аникеич, войдя с таинственным и испуганным видом, тихо доложил графу, что сейчас-де прибежал вестовой и сказывает, будто с нашим адъютантом, с Василий Иванычем, несчастье.
– Что такое? – встревожился Харитонов.
– Императору на улице попался, и сейчас его, значит, в солдаты и в крепость…
– Что ты врешь, старый дурак! О ком говоришь-то?! – недоверчиво и с досадой вскричал граф.
– Сами извольте допросить вестового, – пожал старик плечами. – Коли я вру, стало, и он врет.
Призвали вестового.
Тот, ошеломленный еще всем, что случилось с ним за несколько минут на набережной Мойки, рассказывал, насколько мог и умел, все обстоятельства внезапной встречи с государем.
– Последнее слово их было "в крепость!" – с тем и поехали, – заключил свой отчет гвардеец.
Графу не верилось. Все это казалось так несбыточно, так странно…
– И ты не бредишь? – спросил он, колеблясь между сомнением и верой…
– Извольте взглянуть: на мне офицерская шпага, – как на доказательство, указал вестовой на свое оружие. – Это шпага вашего сиятельства господина адъютанта.
Дальнейшие сомнения были бы напрасны. Граф тотчас же отпустил вестового, которому по приказанию государя должно было немедленно бежать и сообщить обо всем полковому начальству.
– Бедный Черепов!.. Несчастный молодой человек! – в глубоком огорчении и в сильной тревоге повторял он, ходя по комнате и долго не замечая присутствия в ней своей дочери.
Но наконец, случайно вскинув глаза в ее сторону, граф увидел Лизу и остановился с невольным выражением вопроса и удивления.
Графиня Елизавета, вся бледная и скорбная, стояла безмолвно и неподвижно, как будто на нее столбняк нашел.
– Что с тобой?! Лиза!.. Лизонька! – с беспокойством подошел к ней граф. – Да откликнись же!.. Что ты!
– Это я виновата… моя записка… Это я погубила его, – с трудом и почти шепотом проговорила девушка.
– Ну полно, дружок! – начал было граф. – Могла ль столь пустая записка…
– Нет, нет, это моя вина… моя, – настойчиво и быстро перебила Лиза и вдруг порывисто схватила отца за руку.
– Папушка! Голубчик!.. Если любишь меня, спаси его! – с воплем и мольбою вырвалось из ее груди.
– Ах, милая, я рад бы сам, да нет путей сего исполнить! – с глубоким вздохом пожал граф плечами.
– Как – нет путей?! Как – нет?! Твой путь прямой: ступай к государю и проси его, поезжай сейчас же!.. Он тебя любит, он для тебя сделает это… Проси, моли его, – ну что ему стоит!.. Ведь не преступник же Василий Иванович!
– Преступник устава воинской формы.
– Ах, бог мой!.. И что такое вся эта ваша воинская форма?! Ну и за что?… За что же?…
