М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
— Вставайте, баринъ! говорила Лукерья часа черезъ три. Самоваръ совсѣмъ заглохъ и обѣдать пора…. Подавать обѣдать? Обѣдать подавать?! спрашивала громко она, толкая легонько Могутова.
— Самоваръ простылъ? съ просонья спросилъ Могутовъ. — Ну, ничего….
— Обѣдать уже пора. Подавать вамъ обѣдать?
— Хорошо…. Да заразомъ уже подбросьте угольковъ въ самоваръ, такъ я обѣдъ чаемъ запью. Можно?
— Можно. Отъ чего нельзя? можно. Только я васъ буду просить, баринъ, чтобы обѣдъ вамъ подавать въ два часа. У насъ чиновниковъ много квартируетъ, такъ черезъ полчаса всѣ сразу привалятъ и всѣмъ имъ сразу подавай. Ѣсть хотимъ! кричатъ, а насъ всего двѣ. Ну, а допрежъ чиновниковъ, я вамъ и обѣдъ сразу подамъ, и самоварчикъ приготовлю.
— Ладно, голубушка!.. Экъ разоспался на новомъ мѣстѣ! говорилъ Могутовъ самъ себѣ, когда Лукерья взяла самоваръ и вышла. Спалъ, и отъ дней ранняго дѣтства, все, все, какъ живое, пронеслось предо мной…. Дорога отъ Москвы не приснилась, да тамъ сниться нечему…. А что-то будетъ здѣсь?… Что-то приснится, какъ буду уѣзжать отсюда?…
— Вотъ и обѣдъ. Вамъ на второе котлеты или грудинку? Я на первое супъ принесла, съ дороги супъ лучше. Такъ вамъ грудинки? А вы не чиновникъ будете?
— Нѣтъ, я не чиновникъ.
— А кто же вы будете?
— Кто я? Техникъ.
— Тек-ни-къ? вопросительно протянула Лукерья.
— Проще сказать, — рисовальщикъ. Вотъ если кому домъ нужно построить, фабрику или кирпичную печь завести, такъ я все это могу сперва нарисовать, а потомъ и научить, какъ сдѣлать.
— Рисовальщикъ!.. Значитъ, рисовальщикъ будете?
— Да! Если у васъ кто будетъ рисовальщика спрашивать, такъ вы, голубушка, его прямо ко мнѣ приводите. И дешево, и сердито всякое дѣло нарисую.
— Ладно, ладно…. Рисовальщикъ!.. У насъ часто спрашиваютъ прошенія писать, а вотъ рисовальщика, кажись, ни разу не спрашивали?… Ишь повалили чиновнички наши! за дверью уже говорила Лукерья.
III.Дѣйствительно, въ это время изъ всѣхъ присутственныхъ мѣстъ «повалили чиновники», какъ говорила прислуга номеровъ полковницы Песковой. Чиновники, чиновная аристократія, каковы: совѣтники, управляющіе палатами, предсѣдатели и члены судовъ, правители канцелярій, прокуроры и ихъ товарищи и т. д. и т. п., уѣхали, или медленно пошли домой часъ тому назадъ, и ихъ движеніе изъ присутственныхъ мѣстъ хотя и было замѣтно, но не очень бросалось въ глаза массою или числомъ; за ними вышли секретари, чиновники особыхъ порученій, столоначальники, казначеи, экзекуторы и т. д., и т. п. Представителей этого сорта чиновниковъ было уже очень и очень порядочное число; но благодаря ихъ солидной походкѣ, ихъ приличнымъ костюмамъ, ихъ нескученности во время движенія по улицѣ, благодаря ихъ тихимъ разговорамъ, умѣреннымъ жестамъ и скромнымъ, солиднымъ взглядамъ, ихъ выходъ изъ присутственныхъ мѣстъ и движеніе по улицамъ на квартиры не очень бросались въ глаза. Но послѣ нихъ, какъ ребятишки изъ школы, какъ народъ изъ собора послѣ архіерейской службы, гурьбой повалили изъ каждаго присутственнаго мѣста «чиновнички». Тутъ были и молодые, и старые, высокіе и низкіе, черные, русые, рыжіе, худые, толстые, бородатые и безбородые, и съ юношески приличными физіономіями, и съ испитыми, истасканными, худыми лицами, и толстыми, темно-синими носами на одутловатыхъ, обрюзглыхъ лицахъ… Тутъ были и прилично-одѣтые, и очень бѣдно, но чистенько, и очень бѣдно, и неряшливо до неприличія…. Но при всемъ этомъ наружномъ различіи, у нихъ было и много общаго. Во-первыхъ, у всѣхъ были кокарды на фуражкахъ, и только у самаго незначительнаго числа, теряющагося въ массѣ, фуражку замѣняло что-то въ родѣ ермолки, но все-таки съ кокардою. Во-вторыхъ, у всѣхъ были на лицахъ, въ жестахъ, движеніяхъ и разговорахъ торопливость и веселость. Они весело и торопливо, толкая одинъ другаго, выходили и разсыпались большими группами въ разныя стороны отъ присутственныхъ мѣстъ; потомъ, далеко еще до своихъ домовъ, они успокоивались, въ головахъ у нихъ шевелились невеселыя мысли, пропадала охота входить въ домъ, но каждый день, предъ выходомъ изъ присутствія, они чуть не кричали: шабашъ, бѣжимъ! и бросали перья, и, не дописавъ слова въ бумагахъ, не дочитавъ строки, не доскобливъ буквы или пятна, «валили» по домамъ. Въ третьихъ, у всѣхъ…. Но когда-нибудь, а, можетъ быть, даже въ дальнѣйшемъ продолженіи сего романа, мы познакомимся съ мыслями, думами, житьемъ-бытьемъ этихъ «чиновничковъ», отъ начала ихъ служебной карьеры до конца оной, познакомимся и съ ихъ праздникомъ, и съ ихъ буднями, горемъ и радостями, — а теперь обратимся къ молодому чиновнику съ бойкимъ видомъ, который для Могутова и его спутника обратился весь въ услугу, и при томъ въ услугу безкорыстную, происходившую только отъ его живаго темперамента и отъ его всегдашняго желанія знать и первому протрубить по городу новости дня.
Какъ только правитель канцеляріи начальника губерніи, выйдя изъ канцеляріи, съ тростью въ рукѣ, въ цилиндрѣ и въ черной енотовой шубѣ съ бобровымъ воротникомъ, который, дѣйствительно, «морозной пылью серебрился», такъ какъ былъ настоящій камчатскій, — какъ только правитель завернулъ за уголъ площади, бойкій молодой чиновникъ чуть не опрометью выскочилъ изъ канцеляріи и запорхалъ по улицѣ. На немъ была новенькая съ кокардой фуражка, чистенькое полузимнее драповое пальто и сапоги безъ галошъ, но отлично вычищенные, такъ что въ нихъ бы скорѣй согласилась смотрѣться деревенская красавица, чѣмъ въ то маленькое зеркальце, которое ей куплено на базарѣ въ селѣ и въ которомъ ея полныя щеки кажутся ей худыми, совсѣмъ не такими, какъ у Галки, на которую засматривается Сива, хотя Сива и не думалъ засматриваться на Галку, а засматривается на нее, хотя ея щеки и не кажутся ему худыми, такъ какъ онъ, Сива, «надысь» говорилъ ей: «Экая ты сдобная, дѣвка!.. Губы ажно тонутъ, ажъ не оторвешь опосля этого». — «Будя, пострѣлъ!» отпихивая рукою цѣлующаго парня, сказала она. — «Да и жирныя у тя щеки, дѣвка!» сказалъ Сива, и при этомъ ажъ плюнулъ….
Бойкій молодой чиновникъ скоро допорхалъ къ небольшому домику на главной улицѣ города, на которомъ (не на городѣ, а на домикѣ) красовалась громадной величины вывѣска: «публичная библіотека». Онъ вошелъ прямо съ улицы въ корридоръ домика, а изъ корридора, дверями съ такой-же надписью, — въ небольшую комнату, уставленную кругомъ шкафами съ книгами; изъ этой комнаты, чрезъ отворенную дверь, видна была еще комната и въ ней столъ съ газетами и шкафы съ книгами, но въ обѣихъ комнатахъ читальщиковъ и обмѣньщиковъ книгъ не было. Въ первой комнатѣ сидѣлъ у окна, подлѣ стола, худенькій старичекъ, въ очкахъ, въ коротенькомъ, потертомъ, жиденькомъ пиджакѣ, и держалъ раскрытую газету почти у самаго своего тонкаго, но очень длиннаго и неправильнаго носа.
— Здравствуйте, папаша!.. Какъ ваше здоровье, и здоровье дорогой Лидіи Казиміровны?… Что новенькаго, папаша? ласково и не громко спрашивалъ у старичка бойкій молодой чиновникъ.
— Онъ имъ покажетъ! Онъ имъ носъ утретъ! Я давно говорилъ, что если онъ захочетъ, то все повернетъ на старое мѣсто! Повернетъ, навѣрное повернетъ! заговорилъ старикъ не сразу и какъ-бы не обращая вниманія на бойкаго молодаго чиновника.
— Кто это, папаша?… Вѣроятно, Бисмаркъ?…
— Бисмаркъ!? Какой Бисмаркъ! Далеко драчливому воробью до орла, а синицѣ до ястреба…. Пій IX, а не Бисмаркъ! Непогрѣшимый святой папа, а не Бисмаркъ! Вотъ на-ка прочти, прочти вотъ здѣсь! и старикъ положилъ газету на столъ и, не глядя на бойкаго чиновника, горячо тыкалъ пальцемъ въ газету.
— Мнѣ некогда, папаша…. робко сказалъ чиновникъ.
— He-когда!.. Какой я тебѣ папаша? сердито сказалъ старикъ, какъ бы разсердясь на молодаго чиновника, отказавшагося читать газету.
— Вы не сердитесь, папаша!.. Конечно, я еще не женился на Лидіи Казиміровнѣ, но вѣдь я женихъ…. Послѣ пасхи будетъ свадьба….
— Ну, тогда и будешь звать папашей! все еще сердито проворчалъ старикъ. Онъ посмотрѣлъ на часы. — Два, шабашъ! По домамъ! принявъ менѣе сухой видъ и вскочивъ на ноги, сказалъ онъ.
— А я, папаша, пришелъ сообщить вамъ новость…. Я вамъ всегда первому новости сообщаю…. Хотите, папаша, послушать?
— Ну, говори, да скорѣе, а то домой спѣшить надо, уже мягко совсѣмъ сказалъ старикъ.
— Къ намъ, папаша, сегодня привезли съ жандармами молодаго человѣка, на видъ такого суроваго и сердитаго!.. Въ бумагѣ,- секретной бумагѣ, папаша! — сказано, что онъ вредный членъ общества въ нравственномъ и правительственномъ отношеніяхъ и чтобы за нимъ у насъ полиція строго-престрого наблюдала.
— Я такъ и зналъ! живо вскрикнулъ старикъ. Онъ, нужно замѣтить, такъ начиналъ почти всякую серьезную рѣчь, а серьезною его рѣчь была всегда, когда онъ хотѣлъ и начиналъ говорить о томъ, что прочелъ въ газетахъ. — Вотъ на-ка, сейчасъ только что прочелъ! Сей-часъ только что прочелъ, какъ въ Питерѣ молодежь отличилась! Вотъ на-ка, прочти! и онъ опять тыкалъ пальцемъ въ газету.
