Лидия Чарская - Во имя любви
И он твердыми шагами подошел к чемодану, блестевшему во мраке своими металлическими застежками, рванул ремни, точно боясь раздумать, и, отбросив крышку, вынул револьвер.
В ту минуту, как рука его, дрожащая и горячая, коснулась холодного дула, тихий, подавленный крик замер у окна.
Он быстро обернулся и выронил оружие.
Прямо, смотря на него широко раскрытыми, испуганными глазами, грудью прижавшись к подоконнику, стояла Наташа.
Она, очевидно, слышала его шаги и стоны, вырванные нестерпимо нравственной болью, и поспешила к нему.
Теперь она вся дрожала, следя за ним преданными глазами насмерть раненого животного, и слова ее глухо срывались с трепещущих губ.
— Сережа! Ах, Сережа! Господь с тобою! Что ты задумал, Сережа! А мама, а я! И не жалко тебе… Ах, Сережа! Сережа!
И она плакала навзрыд, стараясь заглушить судорожные рыданья, боясь разбудить весь дом, и издали крестила его дрожащей маленькой рукою.
И только сейчас понял Сергей, глядя в это милое, бледное измятое слезами лицо, на что способна выносливая душа русской женщины. Понял какое глубокое горе нанес он этому бедному сердцу, уступившему его без жалобы и слез…
А он, жалкий и несчастный смел ли он заполнять это бедное сердце — прекрасное и великое в своем великодушии? Смел ли он навязывать ему свое горе, так постыдно сразившее его и толкавшее на самоубийство? Нет, тысячу раз нет! Он не нанесет ей нового удара, не заставить плакать милые, любящие глаза.
— Наташа! Клянусь Богом, Наташа! — мог только пролепетать он, потому что спазма сжала и душила его горло.
— Ты будешь жить, ты должен жить, для мамы, для меня, для всех нас, — говорила она, дав ему выплакаться на ее коленях. — В жизни — задача. Ее разрешить надо, но трудно. Ты мужчина — не мальчик, Сергей… и ты поймешь меня… Я живу и даю счастье, потому что я любила и люблю, потому что у меня есть горе — моя ноша, которою я горжусь, и которая не смеет облегчаться смертью. Так не мне же, слабой девушке, быть тебе примером! Надеюсь, ты понял меня?
Да, он понял ее — такую светлую и прекрасную в своем гордом сознании правды!
И любовь, струившаяся из ее глаз, открыла, осенила его и он почувствовал весь ужас, всю мелочь и ложь своего постыдного ничтожества.
А теплый и свежий эфир июльской благовонной ночи брезжил светом пробуждающегося утра.
V
Сергей Крутинин еще спал тяжелым и неспокойным сном, обливая подушки холодным потом, когда Михаил и Наташа вышли из дому.
Они пробирались узкою межою между двумя полями золотистых колосьев.
Лицо Наташи носило следы бессонной ночи…
Она только что рассказала своему жениху все случившееся с Сергеем, и теперь шла спокойная и как бы уравновешенная после всех ее волнений.
Крутинин выслушал девушку молча, и только его побелевшие губы выдали его беспокойство.
Когда она кончила, он с чувством пожал ее руку. Этим немым пожатьем он благодарил ее за брата.
А кругом них рябили легкою рябью золотые колосья шалостью маленького свежего ветерка, разогнавшего тучи с начинавшего было хмуриться неба. Серый копчик выскочил на межу, но, увидев людей, шарахнулся в сторону…
Движением локтя, прижимавшего руку его спутницы, Михаил остановил ее.
— Наташа! — пытливо вглядываясь в ее лицо, открытое воздуху и солнцу, спросил он, — хочешь, все будет по-старому и я уступлю ему место?
Она твердо и громко ответила: «Нет», — в то время, как по ее измученным за последнюю ночь чертам пробежала минутная судорога, но глаза были так же ясны, как и висевшее над ними голубым пологом небо.
Тогда он покачал головою и сказал совсем тихо:
— Как ты его любишь!
— Да! — так же тихо и просто, в тон ему ответила она.
И вдруг заплакала.
А голубой день улыбался им навстречу лучами солнца и неба, даря жизнь то ясную и легкую, то замысловато-трудную с ее странными и прихотливыми зигзагами.
