Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)
- Мясо - язык проглотишь! - нахваливал и впрямь отменное блюдо Иван. Довольная Сильвия скоромно улыбалась. По его настоянию пили водку, он прихватил из Нью-Йорка бутылку "Московской", которую купил в посольской лавке. Откуда-то со стороны водопада подошли лось с лосихой. Стали шагах в пяти от немало удивленных такой смелостью сохатого и его подруги людей. Огромными блестящими глазами доверчиво смотрели на едва красневшие угли, сидевших подле них двуногих.
- Прелесть какая! - Сильвия встала, протянула лосихе кусок булки. Та понюхала его, издала негромкий, глухой звук, но есть не стала.
- Ты дай ему, у них же патриархат! - засмеялся Иван.
- Ну да! - возмутилась Сильвия. Поколебалась с минуту и все же последовала совету Ивана. Сохатый подумал и с мягким царственным кивком принял угощение.
- Теперь и она возьмет.
- Надо же! - изумилась Сильвия. - Ты прав. Не всегда, не всегда! запротестовала она, видя, что Иван выбросил вперед развернутые ладони и склонил голову, как бы говоря этим: "Именно!" - Часто - да, но не всегда.
Лоси с явным удовольствием полакомились шоколадными вафлями. В знак благодарности лосиха дала себя потрепать по шее. Привязанные к ближним деревьям за повода лошади, щедро накормленные перед барбекью, тем не менее с немым неодобрением косили глазами на беспардонное попрошайничество лесных пришельцев.
По возвращении в поселок у Сильвии испортилось настроение. В последние месяца два это происходило с ней довольно часто. Приняв душ, она облачилась в шаровары и свитер из мягкой шерсти, уселась перед горящим камином и широко раскрытыми глазами стала наблюдать за танцующими языками пламени. Все попытки Ивана как-то растормошить ее, просто разговорить наталкивались на безучастное молчание. Он налил в коньячные рюмки ее любимый "Реми Мартин". Но она к нему даже не притронулась. Наконец, свернулась калачиком в кресле и задремала. Иван бережно взял ее на руки, перенес на кровать. Сел за письменный столик, достал отчет о педагогической конференции в штате Алабама и о коллоквиуме в университете Беркли о работе с особо одаренными детьми. Но ему не работалось. Сильвия жалобно постанывала во сне, взбрасывала руки, временами учащенно дышала. Он подходил к ней, успокаивая, гладил голову. Под утро, когда уже забрезжил робкий рассвет, она очнулась ото сна, потянулась, улыбнулась совсем детской улыбкой. Протянула к нему руки: "Ванечка, как хорошо, что ты здесь. А то я тебя совсем было потеряла - во сне. Обними меня, любимый. Крепче, еще. Вот так! Как хорошо, что это был всего лишь сон!..."
Четырнадцатое июля, день взятия Бастилии, французская диаспора Нью-Йорка (совсем небольшая по сравнению с ирландской, итальянской или еврейской) отмечала широко и шумно. С утра в различных аудиториях проходили встречи по профессиям - от булочников и поваров до промышленников и профессоров. Симпозиумы или научные конференции проводились по двум обязательным темам: "Жанна Д'Арк - величайшая француженка" и "Наполеон Бонапарт - величайший француз". Вечером на берегу Гудзона и в Гринвич-Вилледже устраивался отменный фейерверк. Все французские ресторанчики, как правило небольшие - на двадцать пять-тридцать человек, резервировались заранее и в этот вечер в них слышалась лишь французская речь. Сильвия заказала в ближайшем от нее "Mon Ami" несколько столиков и пригласила всех преподавателей школы. Улитки, лягушачьи лапки, артишоки, буйволиный язык в винном соусе - все это для ярославских и воронежских мужиков и тамбовских и рязанских баб было в диковинку. Даже для завуча. Даже для директора. Пиршество было в разгаре, когда к центральному русскому столику, за которым разместились Валентина, Иван, Женя и Сильвия, подошел высокий, сухой старик. В петлице темного пиджака мерцал орден Почетного Легиона.
- Генерал Этьен де ла Круа, - представила его Сильвия. - Герой Вердена.
Иван встал, обменялся с генералом рукопожатиями.
- Мы сердечно вам благодарны, господин директор, - заговорил по-английски с обычным французским акцентом генерал, - за то, что вы приютили нашу девочку, - он обласкал Сильвию отеческим взглядом. - Мы вместе с ее отцом воевали против бошей и в Эльзасе и на юге. И нашу делегацию в Версаль вместе сопровождали. Старинный род. Знаю: дворянство у вас нынче не в чести. Но и вам будет небезынтересно узнать, что было написано на их гербе. А написано было вот что: "Честь и правда превыше жизни". Желаю всем вам, друзья, гаргантюанского аппетита!
Сказав это, генерал чокнулся бокалом с Иваном и через плечо в полголоса бросил Сильвии: "Пардон, но вряд ли они знакомы с нашим Рабле". И он уже было двинулся дальше к другим столикам, но Иван шестом его остановил. Постучал ножом по бокалу, сказал, перекрывая застольный гам:
- Кто из вас читал "Гаргантюа и Пантагрюэль", поднимите руки?
Тотчас руки всех, сидевших за русскими столиками, взметнулись вверх. Сильвия скороговоркой сообщила генералу о содержании опроса. Тот, смущенно улыбаясь, прижал правую руку к груди.
- Я иногда нет-нет, да и перечитаю те страницы, на которых великий сатирик живописует методы образования, - заметил Иван. - И зная наперед, что будет далее, все равно не могу сдержать улыбки. Особенно поражает языковая изобретательность автора. А какой он изумительный рассказчик!
- И шутку, порой острую и злую, мастерски вплетает в идею! - заметила Валентина.
- В нашей литературе такого романа, пожалуй, нет, - вздохнул Женя.
- Зато ни в какой другой литературе нет такого романа, как "Война и мир", - обиженно воскликнула Валентина. - Или "Униженные и оскорбленные".
- Разные вещи, - словно извиняясь, не сдавался Женя.
- Есть пьесы, - примиряюще сказал Иван. - Например, "Недоросль" Фонвизина. Есть "Очерки бурсы" Помяловского. Мировая культура тем и прекрасна, что взаимообогащает народы. И чем лучшие творения ее более национальны, тем выше уровень эмоционального воздействия и весомее вклад в интеллектуальную сокровищницу человечества.
- Пушкин предельно национален, - запальчиво возразил Женя. - И гений! Вряд ли кто решится это оспаривать. Однако, допустим, Байрона знает весь мир, а Пушкина - только Россия. Ну, еще два-три славянских государства.
- Это по существу неверно, - вмешался в разговор Джексон. - То есть, здесь смешивается несколько проблем. И одна из важнейших - качественный перевод. Пушкина знают и в Англии, и во Франции, и в Испании, и в Германии. Да, не так, как Байрона. Смею утверждать - он более национален, чем британец. И сложнее для перевода. Уверен, покорение планеты Пушкиным - лишь вопрос времени.
- Как и рождение гениальных переводчиков, - улыбнулся Иван.
- Кстати, в Америке по-настоящему популярным Александр Сергеевич вряд ли будет даже через сто лет, - Женя оглядел своих коллег хмурым взглядом. Негритянская родословная не позволит.
- Друзья, - Иван жестом предложил всем налить бокалы вина (вином праздничного дня в ресторане "Mon Ami" было марочное бордо урожая двадцать пятого года), - по свидетельствам очевидцев, при штурме Бастилии было освобождено всего шесть заключенных.
- Семь, - упрямо вставил Женя.
Иван хмыкнул, продолжил:
- Тем более. А мы выпили пока только за пять. Генерал, Сильвия, их соплеменники, собравшиеся здесь, могут расценить это как неуважение французской революции. Да здравствует Третья Республика!
- Да здравствует Парижская Коммуна, - негромко сказал Женя и одним глотком осушил бокал. Поняв его тост, Сильвия одобрительно подмигнула: "Charmant!" - и пригубила "Реми Мартин".
Некоторое время спустя, в один из тех "сказочно-счастливых вечеров", которые неспешно протекали в интересных, познавательных для обоих беседах, перемежавшихся походами в кино и милыми домашними трапезами, Сильвия вновь завела разговор о Франсуа Рабле.
- Скажи откровенно, - спросила она, - тебя он интересовал только с точки зрения его педагогических воззрений?
- Понимаешь, читая Бюде, Лютера и Эразма Роттердамского, Мольера, Вольтера и Бальзака, Ожье, Франса и Роллана, я неизменно находил и заметное совпадение педагогических идей, обусловленных сходством мировоззренческих позиций, и существенное влияние романа Рабле на творчество живших после него писателей и философов. Во всяком случае из великих гуманистов он мне и близок по духу (в конце концов, его роман рассчитан на низы, плебейский по стилю, написанный языком гибким, сочным, грубоватым, опрокидывающим "рафинированный вкус"), и интересен профессионально по содержанию.
- Но в книге очень много латинизмов и эллинизмов!
- Дорогая, я не знаю французского...
- Не скромничай.
- Почти не знаю. Но, судя по переводам (их несколько), язык необыкновенно красочный и яркий, насыщенный восхитительными вульгаризмами и забавными провинциализмами.
- Особенно много их из его родной Турени. И лично меня, - Сильвия капризно скривила губки, - это раздражает. Равно как и безостановочные введения в повествование отрывков и цитат, особенно из древних авторов.