Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)
- Пусть пока успокоятся, - на минуту растерявшись произнес он. Решительно подошел к бару, взял бутылку "Московской". - Давай-ка хряпнем по стакану нашей. - Проговорил он это тихо. Иван молчал. Выпили, не чокаясь. Минут через пять дамы вышли в столовую. Пудра прикрыла следы слез.
- Женщины поплакали, это же так естественно, - деланно рассмеялась Элис. Натянуто улыбнулась Сильвия.
- Ванечка, мне можно водки? - попросила она.
- И я, и мне тоже, - топнула ножкой Элис, но туфелька ее утонула в пушистом ворсе ковра. Они выпили разом, не дожидаясь мужчин. Потянулись друг к другу через стол и поцеловались.
- Еще! - потребовала Элис. - Мы тебе, Ванечка, желаем счастья. Счастье - это любовь. Сильвию ты любишь, значит, даже на самом краю света она будет в твоем сердце. А ты - в ее. Вот за это я хочу выпить эту рюмку до последней капельки! Vive l' amur!
И вдруг словно кто-то невидимый вложил в пасмурные, охваченные холодом отчаяния и растерянности души четверых по маленькому нежному солнышку. И все четверо одновременно почувствовали этот свет и это тепло. И улыбки стали не вымученными, и голоса естественно добрыми, создающими атмосферу понимания друг друга с полуслова.
- А я знала, что ты должен уехать за месяц до того сигнала, о котором я тебе рассказала, - Сильвия смотрела на Ивана тихо, ласково. - Я обычно на картах не гадаю. Но как-то вечером, когда я была совсем одна, против своей воли даже бросила на тебя карты. Да, Ванечка, я тут же увидела: дальняя тебе дорога. И скоро.
- Ты по-настоящему умеешь гадать? - заинтересовалась Элис. - Может, ты мне поможешь узнать, что на уме у моего Сержика, а?
Сергей загадочно улыбался, Иван смотрел на Сильвию напряженно, даже опасливо.
- Настолько может, что ты не захочешь ее всерьез просить об этом, сказал он, целуя руку Сильвии.
Около полуночи Иван и Сильвия стали прощаться.
- До завтра, дружище. Буду у тебя за три часа до посадки. - Сергей задержал Ивана в гостиной, пока женщины шушукались у выходной двери. - По моей линии уже дал цидулку в центр, что ты объективно помогал мне в работе. - Иван поморщился. - Ты зря так реагируешь. Сам знаешь, что дома творится. Головы летят и виноватых, и правых. И не знаешь, чьих летит более.
- Я вот сейчас, здесь, сидя за столом, придумала, что мне делать, Сильвия озорно сверкнула глазами, наклонилась к уху Элис. - Напишу письмо усатому диктатору, пусть он пошлет Ванечку директором русской школы в Париж.
- А что, идея превосходная! - Элис задорно тряхнула кудрями. - И я под этим письмом свою подпись могу поставить. Поможет!..
День выдался ненастный. С раннего утра моросил мелкий, частый дождь, к полудню превратившийся в ливень. Провожать директора приехали почти все преподаватели школы, Рут Клайнбух и Рэдьярд Клифф. "Видите, Нью-Йорк опечален вашим отъездом, - сказала Рут, передавая Ивану увесистый пакет. Здесь свежие отчеты о только что закончившейся конференции преподавателей средних школ штата". "Боюсь, он напишет в своей газете, - Рэдьярд мягко ткнул пальцем в живот Сергея, - что очередной анти-русской акцией Американской Администрации явилась организация внеочередного дождя в день отъезда директора советской школы. Между прочим, Иван, мы с Рут и еще человек двадцать из системы просвещения собираемся нагрянуть в Москву с ознакомительным визитом. Как думаешь, дадут нам визы?" "Развернем красный ковер!" - воскликнул Иван. "И тут красный!" - деланно скуксился Рэдьярд.
Сергей, пользуясь своими знакомствами, прошел до самой каюты.
- Со всеми обнимался, а Сильвии только скромно ручку пожал, - он легонько усмехнулся, вздохнул. - Эх, Ваня, Ваня, да беглого взгляда на вас достаточно, чтобы понять характер ваших отношений.
- Ну и что, прикажешь мне их на публике афишировать?
- Да нет, афишировать, конечно же, не надо. Но и выглядеть бoльшим монахом, чем настоятель Троицкого монастыря, у тебя не очень получается. Как бы с Сильвией еще одной истерики не приключилось. Ну, извини, это я так - к слову.
Он достал из заднего кармана брюк плоскую флягу, вынул из прикрепленной к переборке каюты вычурной деревянной подставки два стакана, налил в них виски: - Что ж, давай возьмем посошок на удачную дорогу.
Выпили, присели на диван. "Добрая, однако, каюта, - сказал Сергей, думая при этом явно о чем-то совсем другом. Продолжил, оглянувшись на дверь: - Утром пришло сообщение - еще трех сотрудников посольства, недавно вернувшихся домой, арестовали. Советника и двух первых секретарей. И... он ударил кулаком в ладонь и необыкновенно забористо выругался матом, чего Иван от него ни разу не слышал за все годы их знакомства, - я тебе не говорил, но ты все равно скоро узнаешь - моего предшественника здесь, Нодара тоже. Англо-американо-немецкий шпион! Брехня! Я же теперь знаю все его контакты. И через агентуру проверял - было задание. Все чисто, честный, преданный парень. Наш. Талант. Все равно - взяли, выбили признание. Знаешь, чей он в конечном счете получился агент? Японский. Японо-мать... Ты-то не дрейф. У тебя все чисто. "Чисто, да не очень, - мелькнула у Ивана мысль, про Сильвию наверняка консул пронюхал и донес. Не шпионаж, так моральное разложение пришьют".
- Давай прощаться, - он крепко обнял Сергея, - время. Не то пойдешь со мной до самого Ленинграда.
- И с какой великой охотой пошел бы! Эх, Ваня, дома и солома едома. Ну, до побачення! Привет Никите. Об "Обворожительном" не беспокойся, буду лелеять и беречь его как... как Элис.
Из письма Ивана Сергею.
Январь. Вопреки опасениям, таможня вовсе не свирепствовала. Довольно пожилой джентльмен (другого слова и не найти) доброжелательно меня принял. "Мол, диппаспорт - он и в Африке диппаспорт. Проходите, дорогой товарищ". Я было уже и прошел. Да надо же такому случиться - с ежедневным обходом объявляется начальник таможни. Этот, прямо скажем, не совсем джентльмен. Но все-таки - выслушал, что дипломат, заметил при сем: - "Это он там, за кордоном дипломат, в СССР все граждане равны". Все же согласился: "Проходите без досмотра". А тут один молоденький помощничек шепчет ему что-то и начальник задает мне вопрос: "Пластинки есть?" Есть, говорю. "Какие?" Всякие - Карузо, Джильи, Гобби, целые оперы в исполнении труппы театра "Ла Скала". "А наших исполнителей?" Шаляпин, Вертинский. "Вот, пожалуйста, будем устраивать рекламу господину народному артисту и салонному певцу - холую белогвардейщины. Этих пластинок много?" Ставлю на стойку два чемоданчика специально для пластинок. Помнишь, мы были с тобой в ресторане "Медведь"? Вертинский весь вечер пел. А на следующий день мы купили на Бродвее по комплекту всех его вещей, больше ста пластинок. Так вот - у меня этого комплекта больше нет. Все пластинки перебил при мне лично начальник таможни. "Закрытое постановление ЦК, понимаете? Приравнивается к печатной контрреволюции!" И Шаляпина всего грохнули. Но в вещах и книгах не рылись, и то хорошо.
С работой получилось так. Когда я приехал, Надежда Константиновна хворала. Отчитывался я сначала в Наркомпросе. Крупской не было и никто мне там никаких предложений не делал. Потом с отчетом меня вызвали на коллегию Наркоминдела. Сразу же после заседания приглашает начальник кадров и говорит: "Пойдете в аппарат?" Говорю - я не карьерный дипломат. "Вы нам подходите. Наркомат наполовину пустой. Завтра приступаете к работе. Пока и.о." И.о. - чего? "Зав третьим западным отделом. С руководством согласовано". Приступил. В отделе три человека. Это со мной. А должно быть шестнадцать. Чувствуешь, каково? Проходит три месяца. Сижу как-то вечером, работы - прорва, прихожу ни свет, ни заря, ухожу заполночь. Звонок. Слушаю. "Ванечка, где ты? Как ты? Куда тебя занесло?" Надежда Константиновна! Лечу к ней, сидим часа три, рассказываю про свои одиссеи. На следующий день привожу ей свои наметки построения храма просвещения - Академии Педагогических Наук. "Ванечка, да какой же из тебя чиновник наркомата? Ты же прирожденный педагог, учитель, просвещенец!" И вот я только что назначен директором Московского педагогического института. С Надеждой Константиновной встречаюсь каждую неделю. Идея Академии захватила ее всецело. Пока держим все в тайне. План грандиозен, но его могут запросто угробить, если преждевременно обнародовать. Пока идея все еще во чреве разработки и противники, завистники, злопыхатели - разные, всякие - могут похоронить не родившееся дитя. Теперь, Серега, терпение и труд!
В институте приняли меня с интересом. С одной стороны, и ты это знаешь, моя уважительность (не показная, всамделишная) к любому труду уборщицы и академика, с другой - создание в коллективе атмосферы нетерпимости ко всякого рода подсиживаниям и оговорам из элементарной зависти, стремления сделать карьеру любыми средствами. Ты не представляешь, каким ядовитым цветом разросся этот мерзкий чертополох! Мутный поток анонимок и доносов калечит и топит честных, прекрасных людей, а их авторы благоденствуют в безнаказанности. Я подобрал несколько вопиющих примеров и предложил секретарю парткома провести общее открытое партсобрание. Повестка дня: "Честь и порядочность коммуниста". Я сам выступил докладчиком и прямо зачитал несколько облыжных заявлений и назвал имена авторов. Если скажу, что поднялась буря, значит ничего не скажу. Мне тут же один из обозначенных пакостников приклеил ярлык "американский шпион". Собрание продолжалось более пяти часов. А на следующее утро позвонил первый секретарь МК Щербаков (ты знаешь - он сменил Никиту) и сказал "Молодцы! По партийному поступили, по-сталински. Так держать!" Кстати, после этого собрания многие видные ученые из МГУ и других вузов обратились ко мне с просьбой предоставить им работу в нашем институте. А я исподволь присматриваюсь, прикидываю насколько он сможет быть полигоном будущей академии. Похоже, очень даже сможет...
