Зинаида Гиппиус - Роман-царевич
И ничего, справилась.
Были и поцелуи (слава Богу, мало), и благословения в графинином будуаре, бабушкины и отцовские. Потом разговоры длинные.
Роман Иванович держал себя просто, с большим достоинством, несколько даже строго, и Литта была ему за это благодарна. Наедине они не оставались, — как спросить его о Хованском? А вечер шел к концу.
Свадьбу решили сделать очень скромную, — графиня сама сказала: «нечего с этим выставляться, не такие времена, чтобы о пирах думать», — и сейчас после нового года: теперь не успеешь, пост через две недели.
Этого Литта не ожидала, забыла о посте. Два месяца ее муки. С облегчением и почти с нежностью взглянула она на Романа Ивановича, когда он сказал:
— Мне надо будет отлучиться по делам из Петербурга, на месяц или полтора. Как ни грустно. Дела нуждаются в устройстве.
Слава Богу, хоть не будет этого официального жениховства. И она заспешила:
— Да, да, я знаю. Конечно, поезжайте. Вы когда, скоро?
— Думаю недели через две-три. В декабре буду обратно.
— А наше собрание в четверг? — начала графиня.
Заговорили о собрании.
Литта тихо встала. Тихо вышла в соседнюю, полуосвещенную гостиную. Глядела в незавешанные окна, голубые от уличных фонарей. И не слышала, как подошел к ней Роман Иванович. Он уже простился с графиней, уходил.
— Юлитта Николаевна…
— Постойте. Мне надо вам сказать несколько слов. Нет, нет, не об этом, это уж все решено. Кончено. А вот… Что вы о Хованском знаете? Что за нелепая история? Это ваша Габриэль? И что будет? Что надо делать?
Бледный — в голубом отсвете окна Роман Иванович казался еще бледнее. Красивые брови его сжались. Но он улыбнулся.
— Пусть это вас не беспокоит. Передайте Катерине Павловне, что все устроится через несколько дней. Вам я скажу больше: да, это Габриэль, — из чистого идиотства и легкомыслия. Но она обезврежена, и самой ей ничего не грозит. Я ее отправил в Лондон с верным человеком и в верные руки. Не скоро выберется оттуда.
— Но… как же это?
— Устроилось. Жаль, надо бы неделей раньше… Алексей был бы цел.
— А теперь? И какие это бумажки? Серьезные? Прокламации?
— Я сам не ожидал. К счастью, Габриэль мало знает, и если попалось ей что-нибудь, то случайно. Это она за свой страх возилась с Алексеем… И на чужой счет, — прибавил он зло. — Ну, могло и хуже выйти.
— Но… какие же это были прокламации?
Роман Иванович помолчал.
— К сожалению, если я верно успел узнать, нехорошие. Насчет войск и присяги… Ну, это потом, все равно… Так, видите ли, может кончиться высылкой Алексея. Больше ничем.
— Ах, Боже мой!
— Оставьте. Хуже могло быть. А это ничего. Катерину Павловну успокойте, главное, — пусть сидит смирно. Устроится. До завтра, милая… Юлитта Николаевна.
Почтительно нагнулся, взял ее руку и поцеловал.
Сделал это так просто. Так естественно и твердо. Что же? Ведь он «жених». Он и завтра придет. И послезавтра. И опять руку поцелует.
Он пришел и завтра, и послезавтра, и много дней подряд приходил. Наедине с Литтой он был совершенно так же почтителен и строг, как при других. Со строгой нежностью целовал ей руку — Литта привыкла, ведь так надо.
Иногда они долго беседовали в гостиной, в уголке, и на графинин взгляд казались очень нормальными, приличными женихом и невестой.
На собрание Литта не пришла: сказалась больной, с молчаливого согласия Романа Ивановича.
— Графиня была весьма недовольна вашим отсутствием, — передавал Литте Сменцев на другой день вечером, когда они сидели вдвоем в гостиной против двери графининого маленького салона. — И знаете, лучше в следующий раз не пропускайте. Стоит ли? Чрезмерная у вас нервность. Не ожидал. Явление любопытное и крайне поучительное. Его надо понимать.
Литте сделалось стыдно.
— А что было?
— Этого не расскажешь. Ну, Федька явился. За ним телохранитель в синей блузе до пят, босой и с жезлом. Федька был не в ударе, все о вас спрашивал и скоро уехал.
— Вот видите. Это опять бы целоваться полез. Не могу я…
Роман Иванович усмехнулся, пожал плечами.
— И нервность и брезгливость. Однако вы барышня, Юлитта Николаевна. С добрым чувством советую: следите за собой.
Так много было в словах его снисходительной насмешливости, что Литта вспыхнула и рассердилась. Не на него — на себя. Ведь он прав. Захотелось сказать, как дети говорят: «да, да, не буду больше». Но пролепетала:
— Пусть барышня. Что вам за дело?
А он опять пристыдил ее:
— Не капризничайте. Мечтаете о серьезных делах, а сами ребячитесь. Мне… очень жаль.
Помолчали. Глядя на покрасневшее лицо девушки, на ее дрожащие, опущенные ресницы, Сменцев думал, что попал верно, что она сейчас его, а не себя считает правее, что его замечание, его суд — ей важны, она уже считается с ним. Да, но опасно перетянуть струну.
— Юлитта Николаевна, — сказал он как ни в чем не бывало. — А дела-то наши выясняются. Сегодня за верное узнал…
— Какие дела?
— Алексеевы. Недели полторы еще посидит, а затем самым тихим манером его вышлют… не бойтесь, только за границу, без шума. Что за беда, человек состоятельный. В свое время вернут. Вы предупредите Катерину Павловну заранее. Наверно, с ним поедет.
— Господи! Да как возможно? Из-за такого вздора.
— Это на чей глаз. Времена теперь, сами вы знаете, тугие. А та бумажка, которую у него нашли, острее других. Да хотите взглянуть? Я вам ее принес.
Литта вспыхнула от любопытства и удовольствия.
— Здесь нельзя, — прошептала она, взглянула на раскрытую дверь в маленький салон; там графиня восседала за рабочим столиком, а насупротив (только что явился) сидел старый, молчаливый генерал — из благочестивых.
— Нельзя; бабушка — она зоркая. Начнутся расспросы. Лучше после, когда будете уходить, передайте мне.
Роман Иванович улыбнулся, хмуря брови.
— Нет, я вам не оставлю. Не оттого, что боюсь обыска у графини, — прибавил он шутливо и ласково. — А мне эти штучки сегодня же понадобятся. Вам показать очень хотел.
— Ну, тогда дайте.
И Литта решительно встала.
Он протянул ей несколько сложенных вдвое листков. Отойдя с ними к лампе, Литта принялась за чтение.
Сменцев оглянулся на дверь салона: графиня была занята своей broderie [17] и генералом, не смотрела в их сторону. Тихо встал Роман Иванович и пересел на другой стул, ближе: всматривался внимательно в серьезное лицо девушки. Она, читая, по-детски шевелила губами, — ему это понравилось.
«Сейчас, наверно, примеряет к своему Михаилу, — подумал Сменцев, — что бы он сказал, как бы ему понравилось?»
Это были, действительно, листки, из-за которых пострадал Алексей. Роман Иванович считал их удавшимися, но не хотел спешить, велел отпечатать как можно меньше. В Париж думал пока свезти, да вот Литте показать. Очевидно, Любовь Антоновна не усмотрела, и несколько экземпляров попало к Габриэль. Не может до сих пор Сменцев без холодного бешенства вспомнить о Габриэль. Экая дура! Почте доверила. Ну, теперь все экземпляры у него. В свое время можно, кое-что изменив, перепечатать.
— Вот, возьмите, — сказала Литта, протягивая бумажки назад Роману Ивановичу.
Лицо у нее зарумянилось и глаза блестели.
— Я не знаю, мне очень нравится. Очень. Это вы сделали?
Роман Иванович уклончиво пожал плечами.
— База историческая. Не читали знаменитый «Катехизис» декабриста Муравьева для солдат? В этой же форме написано, и содержание приблизительно то же, только менее идеально. У нас есть и вариант, еще суженный и совсем конкретный. Сейчас не захватил.
— Хорошо, что присягу не отрицаете, а громадное значение ей даете и совсем другое содержание, — задумчиво проговорила Литта. — Помню, Флоризель мне сказал…
— Что сказал?
— Нет, ничего, так, о солдатах тоже. Молодые ведь мужики они, и присяга для них, для большинства, первое важное переживание. Они о ней долго еще думают. Первое — как это? — ощущение важности слова. Для многих — религия тут своя завязана.
— Ну, конечно. Крепкий узел… завязан. И нитей не надо рвать, а затягивать другим узлом, — свободы.
— Мне хотелось бы иметь эти листки…
— Нельзя. Потом. Это ведь не шутки, Юлитта Николаевна.
Помолчал и прибавил, — совсем тихо:
— У меня есть верная оказия. Хотите Ржевскому написать?
Литта встрепенулась.
— Ах, да… Можно?
— Покороче. И самое необходимое. О… о планах ваших, ближайших, будете упоминать?
— Не знаю… Нет, не буду, — решительно сказала она. — Не буду, не стоит, ведь уж недолго, и лучше я сама… Правда?
Графиня позвала их из маленького салона.
— Конечно, — сказал Роман Иванович, вставая. — Дня через два приготовьте письмо. А Катерину Павловну завтра же предупредите.
Литта хотела было спросить его еще о многом: и о том, что Флорентий, и куда и когда «по делам» уезжает сам Роман Иванович… но не спросила, не посмела. Она боролась упрямо с нарождающимся вниманием, интересом к тому, что он делает, боролась во имя сохранения своей позиции: верит настолько, что принимает от него услугу — и конец. Услуга важная, она связывает, но… когда-нибудь, чем-нибудь Литта надеется отплатить. Отказаться ведь все равно нельзя. Выхода нет иного.
