Марк Колосов - Товарищ генерал
В полку было много шахтеров. Комиссар полка Коваленко, сам бывший шахтер, исподлобья глядел на Ельникова. Ему уже давно не нравился Ельников. Теперь, когда Ельников без уважения обращался с политработниками полка, эта непризнь усилилась.
Глядя на своего комиссара, политработники тоже как бы утвердились в предчувствии чего-то недоброго. Все, что происходило здесь, было так стремительно и самый характер совещания был таков, что возражать было невозможно. Их мнения не спрашивали.
И произошло то, что нередко бывает, когда верное чутье, присущее простым людям, оттесняется. Люди, заглушая в себе это свое чувство, как бы снимают с себя ответственность, как бы говорят себе: "А может быть, я ошибаюсь?! Этот человек знает больше меня. Буду поступать, как он велит!"
Полк Климова, продолжая наступать без своего командира, терял лучшие силы. И неизвестно, как долго это продолжалось бы' если бы вдруг не прекратился неприятельский огонь и населенный пункт, за овладение которым шла эта упорная борьба, не был оставлен противником.
Не только этот населенный пункт, но и все следующие селения без сопротивления оставлял враг, — везде дымились развалины виднелись пепелища, валялись разбитые пушки, танки, автомашины, бензиновые канистры, походные кухни. Тучи бумаг и газетных листов с готическими буквами и свастикой, как воронье, кружились в воздухе.
Еще не знали бойцы, кому они были обязаны таким поворотом дела, но уже разнесся слух, что Харитонов в Ростове, что две кавалерийские дивизии ворвались в Ростов с севера, а части 56-й армии-с востока. Передавали, что Климов, прибыв к Харитонову, был тут же назначен командиром кавалерийского полка и на плечах противника первым ворвался в Ростов. Только сейчас видела пешая разведка, как он промчался во главе полка через соседнюю станицу с шашкой наголо, вдогонку удирающим на Таганрог фрицам. Его ординарец, у которого захромала лошадь, разговорился со своим бывшим однополчанином.
— Та это ж мы вас, хлопцы, выручили! А то бы до сих пор грызли бы вы цю оборону, — сказал он. — Придется до вашего ветеринара вести коня. Хотел бы я видеть тех шоферов, что насмехались, когда я на коне до вашего комдива ездил. Не они ли мне говорили, что конь есть пережиток капитализма! А конь, вишь, свое слово сказал!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда наши войска встретили упорное сопротивление дивизий Клейста, выведенных из Ростова на смену разбитым дивизиям, и когда ясно обозначилось, что наше наступление приостановилось, Харитонов пребывал в недоумении: как быть? Его правый фланг увяз, а левый бездействовал.
Между тем разведчики двух казачьих дивизий, приданных Харитонову, установили, что перед левым флангом на всем протяжении от Новошахтинска до Ростова нет прочных укреплений, нет танковых частей, а северо-восточная часть города, обороняемая немецкой пехотой, еще не превратилась в прочный узел сопротивления.
Оставались считанные часы, чтобы решить вопрос, всю важность которого в то время Харитонов еще не сознавал, но, действуя, как повелевали ему ум и совесть, Харитонов сделал то, что делает в таких случаях каждый честный, умный советский человек, когда он остается наедине с вопросом, требующим скорого решения, и нет у него ни времени, ни возможности согласовать этот вопрос.
Харитонов колебался: поддерживать ли ему увязшую 37-ю армию или превратить свою сковывающую группу в ударную?
Если в эти считанные часы не сделать то, что Харитонов решил сделать, завтра это, может быть, уже нельзя будет сделать, Ростов будет превращен Клейстом в узел сопротивления. Клейст сможет продержаться в нем до подхода свежих подкреплений.
То, что Клейст не защищался против 9-й армии, означало только, что он знал схему нашей операции, и, если бы идею превращения левого фланга своей армии в ударный Харитонов начал согласовывать с вышестоящим штабом, он только потерял бы время.
Он побывал у кавалеристов. Командиры двух казачьих дивизий обрадовались его решению. Их подразделения рвались в Ростов.
27 ноября казаки двинулись вперед и в этот же день с ходу заняли станицу Аксайскую-пригород Ростова.
Дрогнула фашистская пехотная дивизия СС "Адольф Гитлер".
Этим не замедлили воспользоваться части нашей 56-й армии, находившиеся восточнее Ростова, и выступили на подмогу. Завязались уличные бои.
В ночь на 28 ноября другие части 56-й армии форсировали Дон с юга и заняли Нахичевань.
Ниже по течению Дона, возле железнодорожного моста, переправился полк ростовского народного ополчения.
Тогда дрогнула и побежала и 60-я моторизованная дивизия гитлеровцев.
Напрягая последние силы, Клейст пытался удержать наседавшие на него с трех сторон советские войска. Единственная его цель теперь была-прикрыть отход из ростовского мешка на Таганрог.
Но было уже поздно. Отступление превратилось в бегство.
24 ноября генерал-майор Лучинин выехал в 37-ю армию для координации ее действий с другими армиями Южного фронта по освобождению Ростова.
Что операция будет развиваться успешно, он не сомневался.
Начальник оперативного управления штаба фронта Казанский так обстоятельно и красноречиво изложил план операции, что ничего лучшего нельзя было придумать.
Но как только Казанский кончил говорить, детали улетучились из головы Лучинина. Осталась только схема направления главного удара.
Лучинин успокаивал себя тем, что все командующие армиями получили каждый свою задачу и ничего не может произойти страшного для дела оттого, что он, представитель штаба фронта, нетвердо помнит, кто что должен делать.
Если бы из-за него могло пострадать дело, он бы не простил себе этого, потому что по натуре своей был честный человек, но и сейчас, как и всегда, он не хотел ничем расстраивать свое обычное расположение духа.
Свою задачу Лучинин видел в том, чтобы не мешать людям выподнять их задачу. Для этого всегда надо быть на людях в бодром, благодушно-шутливом настроении. Видя его, люди уверятся, что вышестоящий штаб их не оставил своим вниманием. Этим и оправдывалась его миссия.
Разобраться в том, что делалось во всех соединениях, было немыслимо, даже если бы Лучинин и был в силах все это упомнить.
А быть приветливым, спокойным и добродушным во время самых сложных моментов боя Лучинину было нетрудно потому, что это было в его характере, и потому, что он, потеряв нить того, что происходит, не терял уверенности, что другие эту нить не потеряли.
Когда наступление затормозилось, Лучинин со всех сторон слышал только одно — что нужны подкрепления. Подобно тому как работнику столовой кажется, что люди только и делают, что едят, так и Лучинину казалось, что у всех на уме только подкрепления.
Лучинин не догадывался, что все говорили с ним только об этом потому, что это теперь зависело только от него, и потому, что этим одним словом можно было оправдать все недочеты.
С того момента, как требование подкреплений показалось Лучинину общим требованием, он в этом духе информировал Казанского. Тот приказал ему проехать на правый фланг 9-й армии удостовериться, действительно ли она слабо поддерживает соседа.
Здесь от Гущина Лучинин тоже услышал, что необходимы подкрепления. Гущину и в самом деле казалось, что стоит поднажать-и полки выйдут на оперативный простор. Так путнику кажется, что лес поредел и должен скоро кончиться, надо поднажать, но, поднажав, он видит, что лес не кончается.
Тогда Лучинин решил поехать к Харитонову, чтобы заставить его усилить свой правый фланг. Когда Лучинин наконец увидел Харитонова, Ростов был уже освобожден.
Наступление трех южных армий напоминало весеннее половодье. Никто не требовал подкреплений, а все думали о том, как не упустить Клейста. В это именно время, когда Харитонов был озабочен тем, что не успевал догонять Клейста, Лучинин наконец нагнал Харитонова, и первое, что он сказал, были слова упрека, что Харитонов не поддерживает свой правый фланг.
— Как же не поддерживаю, когда он уже вон где! — указал по карте Харитонов. — Вот куда махнул!
— Оно вроде и так… — замялся Лучинин, — но в то же время и не совсем то, что следует… согласно плану операции!
Харитонов объяснил причину, побудившую его активизировать свой левый фланг.
— Ты лучше посоветуй, как догнать Клейста! Сейчас только узнал, что пехотинцы самочинно захватывают грузовики из-под
продуктов и создают моторизованные отряды. Распорядился отдать им весь грузовой транспорт! — закончил Харитонов.
Он говорил это таким тоном, в котором одновременно слышались и убеждение в правильности того, что он делает, и беспокойство: будет ли он правильно понят?
Ему, дисциплинированному человеку, страшнее всякого наказания представлялось то, что все это могло выглядеть как недисциплинированность.
