Инна Кинзбурская - Дорога на высоту
-- Габи, -- спросил муж, -- а что, нельзя было придумать что-нибудь другое? Например, насыпать мусор в мешки и спускать вниз на веревках. И относить к воротам, а не засыпать весь двор.
Он посмотрел на мужа так, будто тот свалился с луны.
-- Но ведь -- дети, -- вмешалась я, -- они дышат этой... -- я попыталась на иврите найти подходящее слово и не нашла. Но Габи и так понял меня, махнул рукой:
-- Ничего. -- Это временно. Зато будет большая квартира.
Чего не вытерпишь ради великой цели!
Габи был деятелен и непоколебим. Он вообще был -- мужчина. В России бы сказали -- мужик, в смысле представитель именно этой половины рода человеческого. Смуглый, черноволосый, как и большинство выходцев с Востока, он был среднего роста, но крепок, широк в плечах, руки крупные, сильные. Он умело держал в руках лом, лопату, топор, легко взбегал по лестнице, неся маленькую дочку вместе с коляской и сумку с продуктами, которую только что забрал у жены.
У них была дружная трудовая семья. Нам вообще повезло: в доме, где мы снимали квартиру, не дрались, не скандалили, полицию к нам не вызывали. Крики и вопли неслись из дома напротив, полицейскую машину мы видели там нередко. А у нас жили мирно.
По утрам соседи из квартиры, что была над нами, все уходили из дома. Раньше всех на работу отбывал глава семьи, во дворе он появлялся только под вечер. Жена его, Шуламит, очень женственная, приветливая, улыбчивая, выходила полчаса спустя, она провожала в ясли, садик и школу троих своих детей и тоже шла на работу. Возвращалась она после полудня с обеими дочками, мальчик приходил из школы самостоятельно. Ему уже минуло шесть лет, он считался взрослым и даже ходил в ближайший магазин за хлебом.
А девочки у них были просто красотки, особенно меньшая. Она смотрела на нас прекрасными черными глазами, казалось, все понимала, но ничего не говорила, хотя шел ей уже третий год.
-- Вот... не хочет говорить, -- за улыбкой скрывала тревогу Шула.
Габи был спокоен:
-- Ничего, заговорит. -- У него не могло быть что-нибудь не в порядке.
Зато старшая, тоже черноглазая и кудрявая проказница, была болтушка. Иногда, снисходя до меня, она рассказывала об их семейном житье-бытье и вообще обо всем. Она говорила быстро-быстро, нимало не смущаясь тем, что я почти не понимаю ее ивритскую скороговорку. Но это я поняла:
-- Вот к Песаху закончим ремонт... -- как-то сказала она.
Я прикинула, сколько времени осталось до Песаха, усомнилась, спросила:
-- Почему ты решила, что до праздника вы закончите?
-- Папа сказал.
Этот разговор был у нас с девочкой потом, когда перестройка затянулась, она шла уже больше года, и мы изнемогали.
А пока антенна валялась во дворе. Приехал хозяин.
-- Как это с точки зрения закона? -- спросил его муж. -- Все-таки это наше имущество. Он должен компенсировать.
-- Я не хочу с ним ругаться, -- сказал Эли, и вам не советую. Лучше я сам куплю вам новую антенну.
Хозяин наш небогат, и его готовность оплатить соседский вандализм, лишь бы не вступать в конфликт, была нам непонятна.
Странный человек Эли, совсем, как наш кот. Хотя почему -- странный? Может, люди и должны быть такими, а не хватать друг друга за глотку.
Когда Ирина нашла Йоси, маклера, который обещал осчастливить нас квартирой, я спросила:
-- Ты видела хозяина? Он не мошенник? Не обманет?
-- Ах, мама, -- сказала Ирина, -- ты бы на него посмотрела. Он сам боится, чтобы его не обманули.
Хозяин нам понравился сразу. Было ему лет сорок. Высокий, плотный, даже полноватый, с курчавыми чуть седеющими волосами, широким добрым лицом, он не был похож на тех израильтян, которых мы до сих пор встречали. Потом мы узнали, что он инженер-электрик, конструктор, но не работает, у него плохо со зрением, потому и носит все время темные очки. За компьютером сидеть нельзя, другой работы нет.
Квартиру, которую мы снимали, он не так давно купил для своей старенькой мамы, но когда пришлось бросить работу, забрал маму к себе, а квартиру решил сдавать. Позже он стал преподавать в какой-то технической школе, но тогда мама его заболела, она лежала дома, и все деньги уходили на оплату сиделок, которые ухаживали за больной и днем, и ночью.
Мама, правда, была непохожа на своего сына. Пока она еще не слегла, звонила нам по телефону и, вспоминая русские слова, которые знала давно, когда еще до рождения Эли жила в старом Вильно, давала нам указания по благоустройству квартиры. Но Бог с ней, со старой и больной женщиной. Эли боролся за ее жизнь. Она ему мать.
А сам Эли был удивительным человеком. Он безропотно уступал свой кусок.
Однажды, приехав к нам, он обнаружил, что Габи заодно с перестройкой оттяпал кусок территории его, Элиного, двора: проложил по двору широкую бетонную дорожку, не спросив разрешения у хозяина. Просто Габи и его детям так удобнее было ходить.
-- Как ты можешь терпеть? -- недоумевала я.
-- Бог с ним, -- махнул рукой хозяин. -- не хочу ругаться. С ним же говорить бесполезно.
-- Ладно, -- сказала я, -- хочешь терпеть, твое дело. Но мне в кухне стало совсем темно.
Эверест из строительного мусора затмил белый свет в кухонном окне.
-- Нужно, чтобы он вывез эту свалку.
Эли с сомнением покачал головой и обещал завтра что-нибудь придумать. Утром он приехал и вкрутил в кухне маленькую люминесцентную лампочку.
-- Пусть горит все время, можешь не выключать, она берет совсем мало энергии.
-- А если он засыпет нас полностью? -- спросила я. Меня поражали оба -- и сосед, и хозяин.
-- Ну, -- улыбнулся Эли, -- не засыпет.
Напрасно Эли был так оптимистичен. Квартиру нашу все-таки частично замуровали.
На третьем этаже с одной стороны, как раз той, что смотрела на наш двор, Габи решил сделать солярий, плоскую бетонную крышу, окруженную барьером. С этого барьера, когда его бетонировали, падали вниз мокрые серые комья. Они покрыли всю землю под нашими окнами и залепили жалюзи балкона. Я их предусмотрительно закрыла, но открыть было теперь уже невозможно.
-- Габи, -- сказала я, -- надо убрать.
Он взял метлу и изобразил уборку. Повозил тряпкой по пластинам жалюзи. Немного поскреб. Жалюзи не открывались.
Пришел Абрам, увидел это головотяпство, не вытерпел, взорвался, он терпеть не мог такую работу.
Он кричал на Габи со всем темпераментом представителя нашего благословенного народа, но Габи, слава Богу, тоже принадлежал к этому народу, да к тому же родители его приехали сюда не из какой-то там Европы, как Абрам, а с Востока. Из всего, что он выплеснул, я поняла только, что нечего Абраму лезть не в свои дела, квартира не его, пусть хозяин и беспокоится. И вообще Абрам человек плохой, а мы с мужем люди хорошие, не шумим.
Но от сотрясения воздуха жалюзи не сдвинулись.
Появился Эли, собственноручно попытался отбить серые глыбы. Он провозился долго, махнул рукой, сказал:
-- В другой раз.
Жалюзи были забетонированы намертво.
x x x
Наконец сооружение конструкции будущих хоромов было закончено. Мусор высыпан, бетон вылит, теперь соседи будут отделывать свое жилище, решила я, это уже тихая и не такая опасная для меня работа, можно перевести дух и в очередной раз вымыть квартиру.
Но успокоилась я преждевременно.
Неожиданно приехал хозяин.
-- Габи решил сначала побелить дом снаружи, -- сказал он нам.
-- Что? -- произнесли мы с мужем в один голос. В наши головы это не укладывалось. Но -- деньги его, пусть красит.
-- Он хочет, -- продолжал хозяин, -- чтобы я вошел с ним в долю и заплатил за побелку первого этажа.
Ну и ну!
-- А сколько это стоит?
Хозяин назвал сумму. Муж свистнул.
-- И ты согласен?
-- Я не знаю, что делать.
Впервые, подпираемый нами, хозяин проявил твердость.
-- Нет, -- сказал он соседу, -- хочешь красить, крась только второй и третий этажи.
Габи был возмущен, но -- что делать? -- покрасил только верхнюю часть здания.
И вот мы стоим с Абрамом посреди нашего двора и смотрим на стену, недавно сверкавшую свежей краской. По ней бегут серые, грязные потоки.
-- Да-а... -- произносит Абрам, -- совсем головой не работают.
-- Понимаешь, -- говорит муж, -- крышу делали летом и забыли, что зимой бывают дожди.
На солярии не сделали ни скоса, ни воронки для стока воды, не поставили сливных труб. Первый же дождь пролился, как ему вздумалось, он смыл со стены сверкающую свежесть, просочился сквозь щели и к нам на балкон. Стена, смежная с гостиной, вымокла, и мокрота проступила в комнате черными пятнами плесени.
Мои силы кончались.
И вдруг все стихло. Рабочие уже который день не появлялись в квартире над нами, никто не стучал, не гремел, не сыпал.
-- Ты что, уже все закончил? Квартира готова? -- спросил муж у Габи.
-- Если бы... -- грустно ответил Габи, он выглядел сникшим. -- Мы уже потратили... -- он сказал, сколько, сумма была немалая. -- Все, что отложили. Пришлось прервать работы, искать деньги.
