Инна Кинзбурская - Дорога на высоту
-- Понятно, -- сказал муж. -- Эрез усовершенствовал систему слива.
-- Господи, -- воскликнула я. -- Вещи!
Над душевой, между ее потолком и полом второго этажа находились антресоли, удобный закрытый стенной шкаф. Там в картонных коробках мы хранили теплую одежду.
Я бросилась за стремянкой -- спасать вещи. Через несколько минут все валялось на полу в прихожей. Я яростно сдирала раскисший картон с мокрого тряпья.
Муж приволок Эреза.
-- Не волнуйтесь, -- сказал Эрез, -- это не из туалета. Это чистая вода.
И то -- слава Богу!
Потолок истекал белой жижей.
Покоя больше не было.
x x x
Но если вспоминать все, как было, то покой кончился еще раньше, и Эрез тут был не при чем. Об этом я еще расскажу. А сейчас мне хочется окунуться в ту короткую паузу тишины и покоя, которая выпала нам именно здесь, в этом старом серого цвета доме на тихой улице небольшого городка.
Мы вычистили и выбелили в квартире все углы и стены. Хуже было с антиквариатом, но и с этим мы справились. Однажды старинные кресла рухнули под нашими телами, и наш добрый хозяин смирился, расстался с мыслью продать эту рухлядь, доставшуюся ему вместе с квартирой, и разрешил ее выкинуть. Это было сделано немедленно, пока хозяин не передумал. В доме появились тоже не новые, но без аромата старины средства для сидения. Что-то нам подарили знакомые старожилы, что-то подобрали на улице. Люди побогаче часто меняют мебель, и надоевшую выставляют на улицу. Такие, как мы, ее берут. Здесь так и говорят: "с выставки". Часто это очень хорошие вещи. Все, что требовало ремонта, побывало в руках у мужа. Дом наш приобрел приличный вид.
Мы жили. А может, это была иллюзия? И что вообще такое -- жизнь?
Но ведь в самом деле мы -- жили.
Муж просыпался рано утром и почти каждый день уходил работать. Не на работу, как было там, в той стране -- в свой институт, в свою лабораторию, к восьми ноль-ноль, а туда, куда звали, делать то дело, которое предлагали сегодня. Иногда перепадало кровное, связанное с электричеством -- починить электрочайник или духовку, сделать проводку, но чаще приходилось делать непривычную тяжелую работу -- смолить крыши, бетонировать дорожки, белить, красить. Часто его брал с собой Абрам -- как подмастерье, в помощь. Он сантехник, мастер высокого класса, но вообще умеет делать все, любую ручную работу. Учеником своим Абрам был доволен.
Возвращался муж усталый, часто совсем без сил, но если назавтра была работа, он опять поднимался и шел, куда звали. Нужны были деньги, но главное -- что-то делать, трудиться, иначе можно потерять себя, свое человеческое лицо.
Абрам сколотил мне небольшой складной столик, я втиснула его между обеденным столом и стеной на маленьком закрытом балкончике, где мы обычно ели, и поставила на него пишущую машинку. Эту машинку с русским шрифтом какой-то запасливый репатриант из Союза приволок в Израиль и сдал в комиссионный магазин. А мы купили. Она была почти такая же, как моя, та, что я оставила там. Со странным трепетом, почти затаив дыхание, как будто после долгой разлуки, я открыла футляр и прикоснулась к клавиатуре.
Это были прекрасные часы, когда я оставалась одна и можно было работать. Я опускала жалюзи, отгораживалась от мира и -- писала.
Вскоре, правда, мне дали понять, чтобы я особенно не рассчитывала на то, что мир меня оставит в покое. Стрекот моей пишущей машинки был звуком в этом дворе странным, непонятным, он привлекал внимание, возбуждал любопытство. Не знаю, как взрослые, может, и им было интересно узнать, что это я делаю, но они не спрашивали. Но дети -- существа особые, нетерпеливые, их любопытство требует удовлетворения.
И вот однажды под вечер, когда я сидела за своим столиком и находилась в другом измерении, раздвинулись разболтанные пластины стареньких жалюзи, их раздирали далеко не чистенькие детские ручонки. В образовавшуюся щель я увидела полоску смуглой мордашки и один черный-черный сверкающий глаз. Он принадлежал дочке соседа, живущего над нами.
Я вышла во двор.
-- Пойдем, -- сказала я девочке. -- Я покажу тебе, как это делается.
Но работать пришлось перебраться в спальню. Окно здесь выходило на задний двор, было выше от земли, шансов, что сюда не доберутся проказники, естественно, больше. Правда, места здесь хватило только чтобы поставить стол, стул уже не помещался, печатать я садилась на край кровати. Но какие это были мелочи. Это была че-епу-у-ха-а!
Мы -- жили.
У нас даже появился кот.
Как большинство домов в Израиле, наш дом стоял не на земле, а на столбах, вернее, на столбиках, невысоких, коротких, но все-таки пространства между землей и плитами нижнего этажа хватило, чтобы здесь образовался кошачий родильный дом. Как-то приблудная кошка произвела в нем на свет несколько слепых беспомощных созданий. Все они куда-то подевались, исчезла и беспечная мамаша, оставив нам одного своего отпрыска -- серого с черными тигриными полосками, в белых тапочках. И муж его выкормил. Он выносил ему еду во двор, котенок привык, учуяв шаги кормильца, мчался к своей трапезной -- под нашим балконом, где в свободное время часто отдыхал на стуле муж.
Котенок был симпатичный, умненький и какой-то удивительно деликатный. Его друзья-приятели, а может, среди них были и ближайшие родственники, услышав запах пищи, прибегали во двор к миске нашего котенка. Он отходил на шаг, подпуская к еде других, и молча наблюдал, как они поглощали его обед. Он никогда не сражался за пищу, даже, когда явно был голодным. Собратья его были не такими деликатными и часто не оставляли ему ничего.
-- Интеллигент, -- ласково-сочувственно говорил о нем муж.
Пришлось взять котенка под охрану и сторожить, пока он не насыщался.
Но если за его трапезой издали наблюдали голодные сородичи, было такое впечатление, что кусок не шел ему в горло.
Такой вот интересный вырос у нас кот. Может быть, в прошлой жизни он был человеком. И наверное, неплохим.
Как в обычной, нормальной жизни, у нас бывали гости. В нашу квартиру можно было войти, посидеть за столом, выпить кофе. Вечерами мы с приятелями бродили по улицам допоздна, глотая скупую прохладу. Мы ездили в Хайфу на концерты симфонического оркестра, в нашем и в соседних городках не пропускали ни одного выступления российских гастролеров. Такие походы возможны, когда есть, куда возвращаться, есть крыша, покой, своя удобная кровать.
По выходным из Галилеи приезжала с семьей Ирина. Я могла их принять и покормить, почти как там, как в былой жизни. Хорошо, когда детям есть, куда приехать, погреться у родного тепла.
И вдруг все стало рушиться. В буквальном смысле.
x x x
Неожиданно замолк телевизор. Утром мы слушали новости, а под вечер включили -- по экрану переливалась голубоватая вода. Муж повозился с пультом, со шнурами. Тщетно.
-- Ну что ж, пошли гулять.
-- Идем.
Во дворе, пересекая его наискосок, валялась наша телевизионная антенна полгода назад с таким трудом водруженная мужем на крышу. Она была покорежена и погнута.
-- Габи, -- спросил муж у соседа, живущего над нами, -- что это такое? Тот объяснил очень спокойно:
-- Мы начали перестройку дома. Антенна мешала, мы ее выбросили.
-- Но ты бы предупредил, я бы сам снял ее и установил... ну, за окном.
Габи пожал плечами, не ответил. Он был хозяином крыши, у него начались великие дела, и ему было не до наших глупостей.
Над нами началась стройка.
Призрак ее, правда, маячил давно. Приходили какие-то люди, наверное, из мэрии, смотрели, измеряли, о чем-то спорили. Хозяин наш как-то мельком сказал, что Габи со второго этажа хочет достраивать еще один этаж.
-- Требуется твое согласие? -- спросили мы.
-- Да.
-- И ты его дал?
Хозяин развел руками:
-- А что делать? У человека семья, ему тесно.
Мы тогда возражать не стали, перспектива казалась далекой, в Израиле все дела устраиваются долго. Но стройка вдруг ворвалась в нашу иллюзорную тишину весомо, грубо, зримо, как римский водопровод.
На следующий день, после того, как мы обнаружили во дворе покореженную телеантенну, Габи снизошел до того, что предупредил нас:
-- Закройте окна, будем бросать мусор.
Наверху все рушили, разваливали, дробили и лопатами бросали со второго этажа вниз. Закрытые окна не помогали. Все покрылось цементной пылью, бетонной крошкой. Во дворе стоял густой серый туман.
-- Варвары, -- только и мог выговорить муж.
Мы, слава Богу, повидали немало строек и в городах, и в деревнях, там, в той стране. Я пыталась вспомнить, встречала ли такое. Нет, не было.
Из закрытого окна сквозь облако цементной пыли видны были горы строительного мусора. Совсем недавно здесь радовала глаз свежая травка, выращенная самим Габи. Здесь, на этом зеленом поле, он с сынишкой играл в футбол.
-- Габи, -- спросил муж, -- а что, нельзя было придумать что-нибудь другое? Например, насыпать мусор в мешки и спускать вниз на веревках. И относить к воротам, а не засыпать весь двор.
