Андрей Зарин - Казнь
Долинин с грустной усмешкой посмотрел ему вслед.
Он уже предвидел это. Ему ли не знать нравов города, где он родился, вырос и возмужал… И все-таки жалко расставаться с делом, с которым он сжился.
Он не слышал, как в контору вошел Грузов, и когда поднял голову, то увидел его старательно переписывающим бумаги.
— Где были? — спросил его Долинин.
— У следователя, — слегка смущаясь, ответил Грузов и подобрал вытянутые под столом ноги.
Некоторое время они сидели молча, потом Долинин с усилием произнес:
— Антон Иванович!
— Чего-с?
— Как мне ни грустно, но нам придется с вами расстаться…
Грузов застыл с пером в поднятой руке и испуганно взглянул на своего принципиала.[4]
— Я решил закрыть контору, — продолжал Долинин, — при теперешних условиях я все равно потеряю всю практику.
— Но ведь братца вашего оправдают, — сказал тихо Грузов.
— Я надеюсь, — ответил Долинин, — но это все равно. Так вот, — словно торопясь, сказал он, — в месяц приведем все дела в порядок и сдадим их. За это время вы приищите себе место. Я же завтра думаю сделать заявление о сдаче своей конторы.
Грузов насупился, отчего верхняя его губа вытянулась далеко вперед и стала походить на хобот.
— А теперь можно и кончать. Уже четыре часа! — Долинин встал, пожал руку Грузову и ушел в свой кабинет.
Он отказался от обеда и лежал на диване до позднего вечера. Потом вдруг поднялся, что-то вспомнив, спустился в контору, взял письмо, заинтересовавшее его, и, надев шляпу, вышел из дома.
Грузов зашел к Косякову и застал его за игрою в карты. Он играл с женою в дурачки. Когда он проигрывал, Софья Егоровна хлопала в ладоши и радостно кричала:
— Остался, остался!
— Что нового? — спросил Косяков, сдавая карты. Грузов сел подле него и мрачно ответил:
— Яков Петрович закрывает контору! Я без места!
— Фью! — свистнул Косяков. — Подожди, и мы богатыми будем. Есть чего печалиться. Ходи! — сказал он жене.
Грузов недовольно поднялся, не встретив сочувствия друга, и прошел к себе. Там он долго рассматривал верхнюю губу в зеркало, помазал ее мазью, потом взял гитару и стал тихо наигрывать, погруженный в меланхолические думы.
Яков Долинин прошел несколько улиц и позвонил у дверей полковницы Колкуновой.
— Отворяйте, отворяйте, не заперто! Ах, кого я вижу! — услышал он слащавый голос и, оглянувшись, увидел полковницу, которая посылала ему поцелуй и кивала из раскрытого окошка.
Долинин нахмурился и вошел в переднюю.
Колкунова уже стояла в дверях гостиной с папиросою с левой руке и, широко улыбаясь, отчего с ее обвислых щек сыпалась пудра, говорила:
— Ах, Яков Петрович, как я довольна! Нас все, все оставили, и теперь, когда мой бедный зять вышел из тяжелого испытания белее снега, вы, как ангел-утешитель, являетесь в наш напрасно опозоренный дом!
И все время, пока она произносила эти слова, вздыхая и закатывая глаза, она тискала руку Долинина, словно доила ее, и незаметно влекла его в гостиную.
Долинин неохотно перешагнул порог комнаты.
— Мне, собственно, у вас… — начал он, но полковница перебила его, указывая на входящую в другие двери Екатерину Егоровну.
На ней было черное платье, что прекрасно оттеняло цвет ее лица, и кружевная косынка. Подойдя к Долинину, она с тяжким вздохом подала ему руку.
— Катя, благодари Якова Петровича за внимание, — возгласила полковница, — несмотря на то, что брат его ввергнут на место нашего Александра, он все-таки пришел выразить нам…
— Авдотья Павловна, — не выдержал наконец Долинин, — я пришел по делу к вашему жильцу, Алексею Дмитриевичу, и у меня совершенно нет времени. Будьте добры, укажите, как мне пройти к нему!
Полковница подняла брови, отчего резкой чертой треснули на лбу ее белила, и раскрыла рот, но в этот миг в дверях показался Лапа:
— А я — то вас жду, Яков Петрович! Пожалуйте! Вот сюда! — он взял его под руку и повел по коридору.
— Невежа! — донесся до них презрительный голос полковницы.
— Навязчивая баба, — сказал Лапа, вводя Долинина в свою комнату, — я теперь домой иногда в окно лазаю. Садитесь, чаю нет. Феня со двора ушла. Добрая девушка и со способностями. Курите?
Лапа подвинул к Долинину папиросы и опустился на диван, придвигая гостю кресло.
Долинин сел.
В провинции все друг друга знают; и Долинин знал Лапу, но он в первый раз был у него в гостях и входил в более близкое общение, чем обыденная встреча двух внешне знакомых.
— Я получил от вас письмо, — начал Долинин.
— И пришли, — перебил его Лапа, — что и требовалось, хотя я, собственно, просил вас так больше…
— То есть как так? — не понял Долинин.
— Поговорить просто. Думаю, сокрушаетесь о брате, ну, я и того… поговорить!
Лапа не казался сегодня сонным, как обыкновенно, и из-под его тяжелых век бойко и пытливо глядели маленькие глазки.
— Напротив, я занят, — сказал Долинин, — у меня теперь много хлопот и работы. Я ищу… — но, вспомнив, что Лапа письмоводитель следователя, он замолчал.
Лапа усмехнулся.
— Всех лиц, которые его в тот день видели, — досказал он, — положим, хорошо и это, хотя лучше, — он лукаво подмигнул Долинину, — искать самого убийцу.
— Где мне искать его, для этого нужно быть близко к делу, да и не по мне это.
— Да, — подтвердил Лапа, — сноровка тут. Главное, сноровка и потом приметы. Думали ли вы, почему так упорно показывает против него Иван? А?
— Иван? Кто это?
— Лакей Дерунова.
Долинин пожал плечами.
— Вот то-то и есть. Откуда же известна нам тайна любви, письмо и все прочее? — сказал Лапа, протягивая руку к этажерке и доставая с нее тонкую тетрадь в синей обложке. — Так вот, откуда в нем ненависть? А?
— Не могу понять!
Лапа покачал головою.
— А помните вы повесть вашего братца под названием "Утопла"?
— "Утопленница", — поправил Долинин.
— Вот, вот! — кивнул Лапа. — А что там описано?
— Смерть девушки у Дерунова. Я вскоре после этого происшествия ездил в Петербург и рассказал ему, а он написал.
— Хе! А как он написал: барин соблазнил, лакей помогал! Да-с! А лакей-то — Иван, а Иван был женихом ее, да еще Иван грамотен и самолюбив. Вот-с! — Лапа поднял палец.
— Что же из этого?
— Из этого — клевета на вашего братца и, кроме того… извольте прослушать!
Лапа стал читать из синей тетрадки сухие выдержки, но они настолько заинтересовали Долинина, что он не заметил, как прошло время. После чтения он еще некоторое время говорил с Лапою и потом взялся за шляпу. Лапа поднялся проводить его.
— Это гипотеза, понятно, — сказал он на прощание. — Нет, сюда! Я вас выпущу с заднего хода, через дверь, а то полковница, пожалуй, и стережет вас. Собаки не бойтесь!
XVI
Анохов, казалось, не уезжал из города, а обращался в бегство, так лихорадочно-поспешны были его сборы. С Петербургом он связался при помощи телеграфа, и едва получил оттуда благоприятный ответ, как тотчас стал укладываться. Ловкие артельщики с вокзала пришли в его холостяцкую квартиру и захлопотали, срывая со стен, снимая, свертывая и плотно упаковывая разный хлам в ящики.
Мебель он скоропалительно продал, частью своему другу Краюхину, частью знакомым офицерам местных войск.
И — велико ослепление любящих женщин — Елизавета Борисовна с нервным нетерпением торопила его отъездом.
Накануне она провела у него весь вечер, несмотря на то что Сергей Степанович уже был в городе и сплетня каждый час могла дойти до его слуха.
— Эх, что мне до него, до всех! — отвечала она на рассудительные предостережения Анохова. — Я иногда хочу, чтобы вдруг все узнали и мы бы на глазах всех оставили этот мерзкий город!
Анохов деланным смехом подавил свое смущение.
— Я теперь несколько оживаю, — в тот же вечер говорила она, — зная, что ты едешь в Петербург. Это уже половина дела. Еще немного, и следом за тобою я! Ты позовешь меня скоро? Да? Ты соскучишься обо мне?
— Месяц, два — и я тебя выпишу, — обещал Анохов, досадливо жмурясь от ее поцелуев.
Она приникла к нему.
— Я не выдержу и этого срока. Знаешь? — она лукаво посмотрела на него. — Я отпрошусь у мужа и за это время приеду навестить тебя, так, взглянуть! Взгляну и уеду…
Анохов замер на мгновение, и лицо его вытянулось, но она не видела его лица, а слышала только его ласковый голос.
— Как только получишь от меня письмо, так и приезжай. Я буду очень рад.
— А пиши опять через портниху…
Их разговор принимал то деловой тон двух соучастников, то мечтательный тон влюбленных, смотря по тому, кто начинал его после перерыва.
Был одиннадцатый час вечера, когда она чуть не задушив его своими объятиями, осыпав поцелуями его лицо, смеясь и плача, рассталась с ним.
