Юрий Трифонов - Единственная
- Я больше не хочу.
- Нет, надо допить. Это лечение. Твои анализы меня огорчили, я не говорил тебе об этом?
- Нет, и не надо больше о лечении.
- Хочешь сказать, что оно не удалось. Авторитет оказался дутым. Но это не так. Просто я попался в ловушку.
- Ловушку? Какую ловушку?
- Объясню в другой раз. Вот пришли.
Они молча стояли под фонарем у заросшего склона с небольшими камнями. Железные таблички выделялись темными прямоугольниками на светлых валунах. Она чувствовала, как сверху с горы стекает пахнущий утренним заморозком воздух.
- Наши матери не подавали нам щитов, нас просто гнали, как баранов.
- Каких щитов, почему?
- Ну как же: у Плутарха в книге "Изречения лакедемонянок" есть эпизод: мать, провожая сына на войну, подает ему щит...
- Вспомнила: "С ним или на нем".
- Скажи, как по-твоему, выжив, я вернулся с ним или на нем?
- Вы просто вернулись. Как Одиссей.
- Одиссей, которого никто не ждал. Нет, неправда, мама ждала. Хочешь, поедем завтра навестим мою матушку? Или послезавтра?
- А здесь никого нет, кто был тогда в Богородске?
- Никого. Оттого, что ты встретила здесь меня, у тебя ощущение, что мир очень мал. Это в Европе тесно, многолюдно, а в Сибири, в Америке хватит места всем...
- Я вспомнила!
- О чем?
- Я вспомнила. Я сказала, что иногда мне кажется, что для меня нет места нигде, и вы что-то заметили на это очень тихо. Что? Мне показалось, вы сказали: "Мне тоже". Это так?
- Идем, ты можешь простудиться, заболеть, у тебя в семье наверняка есть туберкулезные.
- Брат болел туберкулезом желез. Он тоже воевал в Мировую.
- Ну, вот видишь, пошли. Скорее, скорее на улицу Узку, это здесь, рядом, там ты согреешься, поешь, - он тащил ее вниз по довольно крутому спуску, без дороги и говорил, говорил, как горячке. - Тебе понравится, там не шумно, это настоящее чешское без джазов.
У самого подножья холма, она споткнулась и почти упала ему в руки. Он обнял ее с такой силой, что она тихо вскрикнула.
- Прости, прости, - бормотал он, целуя ее шею, - прости сразу за все, что было, что будет... Я тебя мучал, я тебе не верил, я тебя подозревал, я обижал тебя и мучал, мучал, я - вор, я преступаю законы...
Ей почудилось, что он безумен, уперлась руками в его грудь. Теперь они смотрели друг на друга глаза в глаза. На его лицо падала странная тень, будто от решетки. И она увидела это лицо. Только очень изможденное, с огромными глазами, глядящее сквозь эту решетку. Свисток паровоза, деревянная теплушка дернулась, и лицо поплыло вбок.
- Что с тобой?
Она очнулась. Они сидели на скамье, ее голова у него на плече. Свет фонаря кружился колесом все медленнее, медленнее. Остановился, и тотчас нестерпимая боль в висках, в затылке. Она прикрыла ладонью глаза от света.
- Погоди. Сиди так, - он осторожно отстранился и легчайшими прикосновениями пальцев стал массировать ее виски, лоб. - Сейчас будет легче, потерпи.
Теперь каждое утро, слушая сквозь дрему лепет Зои о жизни загадочного племени, лежа в ванне с минеральной водой или укутанной после грязей, она думала о том, что все это лечение - для нее лишь способ убить время до трех часов.
В три Эрих заканчивал прием, и они отправлялись то в монастырь Тепла, то в какое-то загадочное место в темном лесу, куда идти нужно было по доскам, проложенным через пружинящую под ногами зеленую топь, то в соседней ближний курорт, то в дальние Франтишковы Лазни. Ей уже казалось, что она живет в Мариенбаде очень давно и возвращение в отель стало привычным, как возращение домой, а человек, рядом с которым протекали дни - из чужого и странного превратился в понятного и близкого, видится с которым было так же естественно и необходимо, как жить в Мариенбаде.
О том, что произошло в Геологическом парке, они словно не помнили, но были за эту неделю несколько эпизодов, когда вместо веселого, остроумного заботливого друга она видела иного человека, и этот человек и пугал и делал счастливой.
Особенно поразил визит к его матери - худой, элегантной, с прической, словно отлитой из серебра. Так же благородно блестели и щипчики, спиртовка, сахарница, молочник, кофейник. Накрахмаленная горничная разливала чай в чашки тончайшего фарфора, раскладывала лопаточкой удивительно вкусный яблочный пирог. Эрих очень умело вел беседу, избегая, как в детской игре "черное с белым не берите", подробностей, касающихся Надежды. Говорили о детях вообще, о пользе лечения на водах, о Богородске, фрау Менцель много слышала об этом красивом местечке от сына, о превратностях судьбы, так счастливо устроившей встречу бывшего пленного и его спасительницы.
Надежда протестовала, никакого "спасения" не было, просто посильная помощь, это так естественно.
Потом осмотрели розарий фрау Менцель. Надежду поразило, что крыша дома, обставленного антикварной мебелью, крыта камышом.
- Это не признак бедности, как в России - пояснил доктор, - это старая немецкая традиция. Особенно распространена в Голштинии, мой отец купил эту усадьбу у немца.
После осмотра розария гуляли по парку и около пруда с купальней. Эта высокая с прямой спиной дама, своим спокойствием, достоинством, благородством жестов напомнила другую старуху - бывшую прачку, мать Иосифа, только в отличие от отношений Кэкэ и Иосифа здесь чувствовались и глубокая душевная близость и привязанность сына. Они обменивались простыми фразами: "Это починит Ежи" или "На будущий год хочу здесь посадить яблони", но звучали слова как объяснение в любви. Потом был изысканный обед, приготовленный самой фрау Менцель, снова пили чай и кофе, но уже с другим пирогом - с малиной. Эрих сказал, что ему нужно что-то взять из библиотеки и ушел. Наступило молчание. Надежда судорожно придумывала тему разговора, а фрау Менцель, чуть улыбаясь, смотрела на нее очень спокойно, но с некоторым оттенком сострадания. Она знала о ней что-то большее, нежели обнаружила в простенькой беседе.
Наконец, словно музыкант, дождавшийся своего такта в партитуре, она, не спуская с Надежды глаз, тихо сказала:
- Эрих очень хороший.
- Я знаю.
- Нет. Вы не можете знать, насколько он хороший. Вы просто поверьте мне, - и, заслышав шаги сына: - Это естественно, что наши дети кажутся нам самыми лучшими.
- Мне не кажутся. Мой сын огорчал меня с двух лет. Я не всегда могла справиться с ним.
- Но ты говорила, что у него хорошие руки, и он любит животных, особенно лошадей. Это отличная терапия - общение с лошадьми. Есть даже термин - ипотерапия.
Эрих медленно налил себе кофе, добавил молока и лишь потом поднял на нее глаза. Он вообще избегал смотреть на нее, а если она случайно встречалась с ним взглядом, то тоже отводила глаза.
И была еще одна особенность: ни одного вопроса о муже, словно бы его не существовало, а ведь для нее Иосиф, их отношения значили больше, чем родственники и дети.
Был еще странный эпизод, как раз там, где и можно было ожидать непонятного. Она пересказывала ему то, что услышала от Зои, пока он мягко не остановил ее.
- Я читал эту книгу. Зоя воспринимает ее слишком буквально, в то время, как метафизика этой гипотезы очень глубока. Но я вижу, что ты не подготовлена к восприятию непознанного, поэтому мы посетим одно загадочное место. "Загадочным местом" как раз оказалась маленькая поляна, на которую они пришли через лес, ступая по доскам, проложенным через болото. На поляне росли огромные, никогда ею не виденные цветы на высоких трубчатых стеблях, стояла абсолютная тишина. В центре маленькой дощатой площадки (дальше дороги не было) стоял крест из темного, словно обугленного камня. Изредка под ногами или рядом раздавался странный звук, будто что-то лопалось.
- Что это?
- "Земля как и вода имеет газы, и это были пузыри земли". Посмотри вон туда.
Она увидела, как под зеленой поверхностью что-то вздулось и лопнуло со звуком открываемой бутылки.
- Это место древнего разлома породы, и под нашими ногами - прямая дорога к центру Земли. Здесь мощнейший канал связи с Космосом, из которого можно черпать духовные силы. Но это возможно только после полного очищения духовного и физического. Ты готова под моим руководством подготовить себя?
- Я в этом ничего не понимаю. А так как человеку свойственно опасаться непонятного, то отвечаю - не знаю. Скорее нет, не готова. Мне очень жаль.
На самом деле жаль было другого. Того, что не может рассказать ему, что однажды уже слепо доверилась мужчине, поверив в его идеалы, и теперь рядовой член ВКП-бе имеет в лице мужа и "крестного отца" и вождя миллионов людей, так же, как и она, на слово поверивших в заповеди большевизма. Вождем он был назван в прошлом году на свое пятидесятилетие, которое отмечали с необычайной помпой.
Калинин назвал его "рулевым большевизма", а Ворошилов - "организатором всех побед Гражданской войны". Даже Серго и Анастас Иванович не избежали угодливости. И вот теперь ей снова предлагают новую религию, и она, как тогда в семнадцатом, должна уверовать. Но она уже не влюбленная отчаянно девочка, а...
