Юрий Трифонов - Единственная
- Это менее опасно?
- Тяжелый невроз не уступает другому тяжелому заболеванию.
- А это правильно, что вы со мной так откровенны?
- Не знаю. Такое со мной случилось в первый раз, но все дело в том, что твое сопротивление очень сильно и еще... в другом.
- В чем?
- Видишь ли, моя задача состоит в том, чтобы твоя душевная жизнь срослась. Это происходит во время анализа и устранения, скажем, твоего сопротивления. Разложение симптомов и осознание вытесненного... останови меня.
- Разве для этого недостаточно гипноза?
- Гипноз - временное излечение, он не показывает сопротивления, поэтому я сочетаю анализ, внушение и гипноз. Гипноз необходим, потому что у тебя присутствует "военный синдром". У меня он тоже был, "на войне - как на войне".
- И вы мне можете внушить все, что захочется?
- О нет, далеко не все. Ведь ты личность. И личность - удивительная. Ты даже не осознаешь, какая ты редкостная драгоценность. Просто смотреть на тебя - это уже счастье. Ты похожа на мадонну Джорджоне, такая же длинноносенькая, тебе говорили об этом? Когда смотришь на тебя, замирает сердце.
- Поэтому вы весь день читаете газеты и журналы.
- Самозащита, обыкновенная самозащита. Хочешь еще раз обойдем площадь, я подробнее расскажу тебе о домах, вон в том бывал Гете, он, как всегда, был влюблен, а вон тот, коричневый - одна из самых старых аптек Европы, в витрине выставлены старинные банки ядов.
- Настоящих ядов? И их продают?
- О, нет, конечно. Просто склянки с названиями.
Возвращались в пролетке. Взяли, чтобы доехать до вокзала, но когда уже почти доехали, он сказал:
- Давай не на поезде, на поезде мы уже покатались.
- Я не возражаю, тем более, что в пролетке вам будет невозможно читать журнал.
- Ты хочешь, чтобы мы разговаривали?
- Да.
_ О чем?
- О ком. О вас.
- Не получится.
- Почему?
- Потому что это такая же уловка, как и сны.
- Вы сказали, что вы мне друг, друзья за искренность платят искренностью, за доверие - доверием. О какой уловке идет речь?
- Об уловке твоей болезни.
- Я не хочу больше говорить о моей болезни. Эти разговоры оставим для вашего кабинета, для сеансов, а кроме - пожалуйста, не напоминайте мне о ней.
- Хорошо. Но я скажу последнее: ты не должна презирать своей болезни, она твой достойный противник, часть твоего существа, в ней есть и ценное, и это ценное нужно извлечь из нее для твоей будущей жизни.
- Моя будущая жизнь? Иногда мне кажется, что для меня нет места нигде.
Он что-то сказал очень тихо.
- Что вы сказали, я не расслышала.
- Как говоришь ты - неважно. Важно другое: что бы ни случилось, ты всегда найдешь помощь здесь, у меня.
- В детстве я очень любила историю про льва и гладиатор, солдат когда-то в пустыне вылечил льву рану, и за это много лет спустя лев его не съел в Коллизее.
- Значит, я - лев, а ты - гладиатор, и твой хлеб и молоко то же самое, что излечение льва в пустыне. Я действительно был тогда как в пустыне, и мои душевные раны были очень глубоки. Я даже хотел покончить с собой, и если бы не ты, наверное, осуществил бы свое намерение, но когда появилась ты в каком-то необычайно красивом белом платье, я стал ждать твоих визитов, и естественно откладывать суицид со дня на день, ведь мне было всего двадцать пять.
- Платье было старое, мамаша перешила из своего...
- А вот твою сестру я совсем не помню, как она живет?
- Хорошо. У нее сын, она любит мужа, и он ее любит.
Ответила рассеянно, потому что была занята неожиданной мыслью.
Однажды в плохую минуту мать сказала: "Для тебя Иосиф - свет в окошке, а он, между прочим, подумывал, кого из вас двоих выбрать тебя или Анну, в семью-то надо было втереться. Кем он был? - перекати поле".
Она научилась не запоминать злых слов матери, но однажды Иосиф сказал, будто в шутку.
- Хорош бы я был, женись на Анне: вместо меня, моя радость, рядом со мной это чучело, и как только Стах ее терпит.
А человек, сидящий рядом не помнит Анны, а ее помнит вместе с батистовым, единственно нарядным, летним платьем.
- О чем ты думаешь?
- Какая странная жизнь. Мы случайно встретились в Богородске, потом была революция, гражданская война, мы стали другими людьми и вот снова встретились в маленьком городе... Я уже говорила, что об этом городе рассказал мне писатель, которого ты помянул сегодня, ты лечил его сына, а у меня с его сыном тоже был общий врач. У моей подруги несчастный роман с этим несчастным человеком.
- С врачом?
- Нет, с сыном писателя. Его лечили от алкоголизма.
- А тебя?
- Не помню. Кажется, это называлось нервным истощением... умирал один человек... слишком долго...
- Слишком?
- Ну вообще - долго, мучительно, невыносимо для него самого и для близких.
- Если врач, который лечил вас обоих, лечил тебя так же, как сына писателя, то он - никакой не врач, а безграмотный коновал.
- Это был эпизод, я его больше никогда не видела.
- У парня очень хорошая конституция, и алкоголизм будет долго добивать его , если увидишь его - передай привет, я не смог ему помочь, потому что я не волшебник и переделать реальность не могу. Ему надо было бы просто уехать, жить отдельно от отца, он очень манкировал лечением...
- Он манкирует не только лечением.
Они ехали через сосновый бор. Тонкие стволы молодых деревьев исчертили почти ровными квадратами светлый песок, усыпанный хвоей, какая-то птица вскрикивала тревожно и равномерно, почти в такт качанию удивительно мягких рессор.
Бор. Боровицкие ворота. Через них Ирина убегала к Максиму, он поджидал ее со своим автомобилем возле Пашкова дома, и весной свиданку чуть не сорвал Иосиф. Ирина рассказала, смеясь.
- В Кремле - новое правило: когда Иосиф идет по коридору, никто не имеет право выходить из комнат. Все замирает, а мне - срочно в туалет, а потом к Максиму. Вот я и выскочила, бегу по коридору, а из-за поворота -Иосиф навстречу. У меня сердце в пятки, ну, думаю, - не видать мне сегодня не только Максима, еще и с работы выгонят. Трещалина такого случая не упустит, она меня ненавидит, но Иосиф был в хорошем настроении: "Ты что так похудела, шаромыжница?", - спрашивает с улыбкой. Я отвечаю: "Болею", а он: "Нет, это у тебя, - говорит, - наверное, головокружение от успехов". И пошел дальше. Повезло мне на меня не цыкнул и Трещалиной ничего не сказал. Но ты представляешь - ему известно все.
- Ты молчишь...."Умирают песни скоро, словно тени от узора густолиственного бора", не будешь спорить, что это Байрон?
- Я не знаю этих стихов. Прочитайте целиком.
- Лучше другие.
Есть в пустыне родник, чтоб напиться
И сосна есть на голой скале.
В одиночестве вещая птица.
День и ночь мне поет о тебе, - знаешь, что есть главное для каждого человека, Чтобы его кто-то любил.
- Возможно я урод, но для меня важнее - любить. Всех моих близких, пока хватит сил. Это такое счастье - любить, люди редко позволяют любить их, но все равно надо стараться...
- Ты сейчас вспоминала о чем-то смешном и не неприятном. О чем? Расскажи мне.
- Забавный эпизод из жизни моей подруги. Зачем мы так много говорим о чепухе, о моих подругах, о моей работе, моей работой было находиться в подчинении и выполнять распоряжения, у меня не было никакой квалификации, но теперь, через два года, у меня будет квалификация инженера...
- Значит, все-таки мы говорим не о чепухе, раз тебя не устраивало твое прежнее положение.
- Не только меня, моего мужа тоже. Но ответьте мне на очень важный для меня вопрос: чем отличается просто несчастливый человек, который в разладе с собой и с окружающим миром от больного? То, что все время вспоминаю? Это симптом? Но у меня никогда не было времени для воспоминаний.
- Желание вспомнить свою жизнь - это норма. Воспоминания и восприятие - так точнее. Но есть одна особенность сознание - стремление забывать неприятное. Когда человек осознает, помнит это неприятное - он, как и все мы, несчастен. Но в случае, когда это забытое ускользает, когда оно как бы даже не забыто, потому что не было осознано, не было замечено, и может быть даже не достигло сознание, тогда оно гноится и делает человека больным. Иногда такой неприятный эпизод вспоминается случайно во время разговора о чепухе, как ты сказала.
- Неприятного было так много... Я вас обидела, назвав чепухой наши разговоры?
- Нисколько. Это тоже сопротивление. Но мы, кажется, договорились разделить анализ и наше дружеское общение.
- Зачем же вы меня спрашиваете, о чем я думаю?
- Виноват. Просто у тебя очень изменяется лицо в зависимости от мыслей и настроения. Иногда оно вдруг грубеет, тяжелеет, а вот недавно было совсем, как у той прежней девочки. Я и спросил. Больше не буду.
- Я сегодня в лечебнице видела рояль. На нем можно играть?
- Можно, но зачем. У меня дома неплохой рояль, ты можешь приходить и играть, Зоя тебе откроет, и живу близко - на Русской улице, видишь, какое совпадение.
- Мне будет неловко находиться в вашем доме в ваше отсутствие.
