Иван Истомин - Первые ласточки
— Заходите сюда! Посмотрите кругом дом-избу…
— Пожалуй, стоит заглянуть. — Будилов направился к калитке.
Они не торопясь осмотрели все кругом.
— Да!.. — удовлетворенно хмыкнул Александр Петрович. — Только тын с южной стороны свет загораживает!
— Да. Сосед такой, Иуда-Пашка. Вредный мужик, старовер. Ненароком погубил-отравил собаку мою. Неладно делает Иуда-Пашка…
— Ясное дело! — согласился Будилов. — А изба у тебя — на диво. Красивей, поди, всех в селе.
— Красивей-то красивей, может быть, да вот беда… — Гриш показал, что изба получилась чуток длинноватая, на стыках бревен немного ненадежная. — Закрепить бы надо чем-нибудь, да крупных гвоздей-костылей нет али скобок.
— Тут нужны не костыли или скобы, а здоровенные болты, — уточнил Александр Петрович. — Четыре штуки надо — два на эту сторону и два на ту. Вверху и внизу. И сплошные деревянные стойки с двух сторон — никуда не разойдутся стыки.
Гриш криво ухмыльнулся:
— А где их взять-заиметь, болтов-то?
— У меня, — предложил Будилов. — Мы же будем строить радиомачту — значит, без болтов не обойдемся. Только тебе нужно выбрать, какой длины взять болт. Для этого определи толщину бревен в избе и прибавь еще столько же на стойки, понял?
— Мать родная! — Гриш бросился обнимать Будилова, будто давнего знакомого. — Спасибо, спасибо!.. — Он крепко тряс ему руку. — Зайдите в дом!
— Ну что ж! — Будилов поднялся вслед за Гришем на крыльцо. — Здравствуйте! — рявкнул Будилов и снял шапку.
— Здравствуйте, здравствуйте, — ответила Елення по-русски.
— Мой начальник! Будилов Александр Петрович, — представил Гриш. — А это — моя супруга, Елення. Там — дети. Раздевайтесь…
Гость разделся, повесил одежду, поправил волосы.
— Ну что ж, пойдем посмотрим, как вы живете, — загудел Будилов, как в пустую бочку, оглядываясь туда-сюда. — О-о, ты устроился хорошо. — И ласково-добродушно поздоровался с ребятишками.
Они вразнобой ответили ему по-зырянски, а Февра по-русски и ушла с Федюнькой за матерью. Илька с костылями остался сидеть на ящике.
— Видите, — вздохнул Гриш и кивнул на Ильку. — Рассказывал я вам… Садитесь к огню, вот сюда…
Будилов, в простой зеленой рубахе, плотно обтягивающей широкие плечи, сел напротив Ильки возле окошка.
— М-да, — сказал он, — ничего не поделаешь. Иля, кажется, звать. Свозите в Обдорск, покажите хорошим лекарям. Может, помогут.
— Нет, не помогут, наверно, — засомневался Гриш. — Полтора года назад летом проходило мимо судно с врачом, и Елення показала Ильку доктору. Но лекарь сказал, что помочь он не может и едва ли другие помогут.
— Я помню это, — вдруг осмелел Илька, уловив смысл, и заговорил по-зырянски: — Доктор был в очках, которые все время падали из глаз. Сказал, что я калека и так буду жить. А вот и нет… — И Илька тронул костыли.
Будилов, понимающий мало-мальски по-зырянски, согласно кивнул головой.
В прихожей стало светло, Елення зажгла трехлинейную лампу на стене и стала растоплять железную печку.
— Скоро, скоро будет югыд-би, как вы говорите, — басил Александр Петрович, оглядывая комнату с иконами по углам. — Ты первый додумался.
Гриш вздохнул:
— Первый-то первый, а теперь вот партийцы не дают проходу — тянут меня к себе, в коммунисты.
— И правильно делают, — одобрил Будилов. — Я тоже «за».
Елення вышла из кухни, вытирая передником руки.
— Александр Петрович говорит, пора мне вступить в партию. — Гриш положил руку на плечо жене и посмотрел на гостя.
— Так, так, — забасил Будилов.
Елення оглянулась на иконы и вздохнула:
— Ну что же — вступай в партийцы…
Гриш, не совладав с собой, просиял и поцеловал жену.
— Кушаешь, Александр Петрович, рыбью строганину? — спросил он, пересиливая волнение.
— С удовольствием! Давно я такого не ел, — ответил тот.
Гриш быстро сходил в амбар, принес кариши, нельмушек, вывалил на столик в прихожей и начал разделывать.
— Вот и все! Ужин готов. — Гриш вытер руки. — Строганина не терпит мешкать…
— Ах, хороша! — Будилов не знал, который кусок взять. — Просто разбегаются глаза!..
3Подошла Масленица.
Илька помнил, что в этот день он когда-то падал в окошко и глубоко порезал лицо. Вылечил дядя Вась — привязал челюсти лентой и зашил порезы шелковыми нитками, что выдернул из праздничного платка Еленни. С тех пор на левой щеке поблескивают едва заметные шрамы.
— Ай-э! — позвал Илька, ощупывая метинки на щеке и глядя в окошко. — Вон как катаются на лошади… Даже на двух. — Он посмотрел на отца. Гриш, как всегда, был занят — вырезал из блестящей жести украшения для хомута. — Ты делай быстрей. Охота кататься. Масленица, слышь?
— Слышу! Понимаю, — вздохнул Гриш, чикая ножницами треугольнички, кругляшки, ромбики. — Масленицу-то забыл-запамятовал, поди?
— Э-э, — махнул рукой Илька. — Не стоит поминать… — Он повернулся снова к окну. — Вон опять… на оленьей нарте… и на лошади… Ну папка же! Скорей!..
— Сейчас-сейчас, — тряхнул головой отец. — Все же надо, чтоб и Карько праздновал-щеголял.
— Пока мы возимся — пройдет Масленица. Мамэ пусть печет блины, а мы прокатимся несколько раз на Карьке. Только ты запряги в нарту, а не в розвальни.
— Наоборот. Помнишь, в прошлом году Пранэ запряг в нарту и чуть не растерял ребят.
Вошла Елення с подойником и Федюнька да Февра.
— Скоро, айэ? — заговорили дети.
— Сейчас, сейчас…
Наконец Гриш закончил возню с хомутом, сделал его нарядным, праздничным. Он наказал Еленне побольше испечь блинов, чтоб поесть со сметаной и с маслом.
А на улицах — гулянье, шум, гам. Всем весело! И солнышко! Как большой масляный блин!
Варов-Гриш сделал полный оборот по праздничной дороге и решил еще раз прокатиться. Он полюбовался на свою избу — терем-теремок. А вот проезд напротив узковат — двое нешироких саней едва могут протиснуться рядышком. Мешает высунувшийся вперед амбар соседа. Это место нужно быстро проехать.
— Эх, хорошо бежит Карько — быстро! — воскликнул Илька и предложил отцу: — Давай, папа, так ехать!..
— Давай, только по ровному месту… — Гриш стегнул вожжой коня, и они проехали до самого поворота, не отставая от других.
— И-и-их!.. — засмеялись ребята. — Вот хорошо-то!
А кругом летели сани, мчались кони. Слышались крики, гиканье разудалых ездоков. Шум и гам не утихали до позднего вечера — Масленица!
Глава 16
Игрушки и помощник
К Ильке, запыхавшись, подбежал Петрук, двоюродный брат.
— Илька, у тебя ведь есть деревянные игрушки? — Петрук не отряхнул кисы от снега и в толстой малице прошел в горницу.
— А зачем?
— Надо до зарезу! — Петрук меховой рукавицей провел по горлу. — Мы в школе организуем выставку. Покажем, что умеем делать. Грамотный — зрячий, неграмотный — слепой, говорит мой отец. А я еще и могу мастерить из дерева. Но у меня куда-то все потерялось. Вспомнил — и бегом сюда. У тебя же были игрушки? — Петрук говорил торопливо, съедая слова.
— И теперь есть, папка сделал, они все на старой вышке. — Илька оторвался от окошка и повернулся к нему лицом.
— Живем! — Петрук обнял братана.
Но Илька затряс головой.
— Нет, не отдам. Я тоже пойду нынче в школу. Пригодятся.
— Э-э, жадина! — рассердился Петрук. Вдруг он заметил пустые углы без икон. — Это что такое?
— Отец вступил в партию! Осталась икона только в прихожей.
— Фию-у!.. — свистнул Петрук и стал наседать на него: — Жадина ты! Я ведь прошу-то не даром. Дам бумаги, большие листы. И возьму не все игрушки.
«Это можно, если большие листы», — промелькнуло в голове у Ильки, но он буркнул:
— Нет, не пойдет.
— А букварь хочешь? — не отступал Петрук. — Для взрослых! А?
— Букварь?! Для взрослых?! — Он впервые услышал о таком букваре. Для детей есть, но чтоб для взрослых?! — Ой врешь ты, Петрук!
— Ей-богу! — перекрестился братан. — Называется «Мы — не рабы». Тонкий, а бумага толстая. С осени у меня валяется.
— Так дай мне, — взмолился Илька. — Я хочу научиться читать, а у меня нет ничего, кроме Февриных книжек. Они непонятны.
— Пож-жалуйста! — обрадовался Петрук. — Так, говоришь, на вышке игрушки? Тут?
— Я же сказал — на старой. Бери и тащи сюда все, а здесь разберем…
«А это здорово — букварь! Да еще для взрослых! — думал Илька. — Февра сказывает — не хватает букварей ребятишкам. Вот научусь по нему читать и писать — это да-а! — размечтался Илька. — В нулевом классе не буду сидеть — сразу в первый… А вдруг в нем мелкие-мелкие буковки? Надо было спросить Петрука». Илька прислушался, не идет ли Петрук. Тот вернулся, сказал:
