Николай Гарин-Михайловский - Детство Тёмы (Семейная хроника - 1)
- Артемий... Николаич... отравились!!
Отец бросился в столовую и остановился, пораженный идиотским лицом сына.
- Молока!
Таня бросилась к буфету.
Тёма сделал слабое усилие и отрицательно качнул головой.
- Пей, негодяй, или я расшибу твою мерзкую башку об стену! - закричал неистово отец, схватив сына за воротник мундира.
Он так сильно сжимал, что Тёма, чтоб дышать, должен был наклониться, вытянуть шею и в таком положении, жалкий, растерянный, начал жадно пить молоко.
- Что такое?! - вбежала мать.
- Ничего, - ответил взбешенным, пренебрежительным голосом отец, фокусами занимается.
Узнав, в чем, дело, мать без сил опустилась на стул.
- Ты хотел отравиться?!
В этом вопросе было столько отчаянной горечи, столько тоски, столько чего-то такого, что Тёма вдруг почувствовал себя как бы оторванным от прежнего Тёмы, любящего, нежного, и его охватило жгучее, непреодолимое желание во что бы то ни стало, сейчас же, сию секунду снова быть прежним мягким, любящим Тёмой. Он стремглав бросился к матери, схватил ее руки, крепко сжал своими и голосом, доходящим до рева, стал просить:
- Мама, непременно прости меня! Я буду прежний, но забудь все! Ради бога, забудь!
- Все, все забыла, все простила, - проговорила испуганная мать.
- Мама, голубка, не плачь, - ревел Тёма, дрожа, как в лихорадке.
- Пей молоко, пей молоко! - твердила растерянно, испуганно мать, не замечая, как слезы лились у нее по щекам.
- Мама, не бойся ничего! Ничего не бойся! Я пью, я уже три стакана выпил. Мама, это пустяки, вот, смотри, все головки остались в стакане. Я знаю, сколько их было... Я знаю... Раз, два, три...
Тёма судорожно считал головки, хотя перед ним была одна сплошная, сгустившаяся масса, тянувшаяся со дна стакана к его краям...
- Четырнадцать! Все! Больше не было, - я ничего не выпил... Я еще один стакан выпью молока.
- Боже мой, скорей за доктором!
- Мама, не надо!
- Надо, мой милый, надо!
Отец, возмущенный всей этой сценой, не выдержал и, плюнув, ушел в кабинет.
- Милая мама, пусть он идет, я не могу тебе сказать, что я пережил, но если б ты меня не простила, я не знаю... я еще бы раз... Ах, мама, мне так хорошо, как будто я снова родился! Я знаю, мама, что должен искупить перед тобою свою вину, и знаю, что искуплю, оттого мне так легко и весело. Милая, дорогая мама, поезжай к директору и попроси его, - я выдержу передержку, я знаю, что выдержу, потому что я знаю, что я способный и могу учиться.
Тёма, не переставая, все говорил, говорил и все целовал руки матери. Мать молча, тихо плакала. Плакала и Таня, сидя тут же на стуле.
- Не плачь, мама, не плачь, - повторял Тёма. - Таня, не надо плакать.
Исключительные обстоятельства выбили всех из колеи. Тёма совершенно не испытывал той обычной, усвоенной манеры отношения сына к матери, младшего к старшему, которая существовала обыкновенно. Точно перед ним сидел его товарищ, и Таня была товарищ, и обе они и он попали неожиданно в какую-то беду, из которой он, Тёма, знает, что выведет их, но только надо торопиться.
- Поедешь, мама, к директору? - нервно, судорожно спрашивал он.
- Поеду, милый, поеду.
- Непременно поезжай. Я еще стакан молока выпью. Пять стаканов, больше не надо, а то понос сделается. Понос очень нехорошо.
Мысли Тёмы быстро перескакивали с одного предмета на другой, он говорил их вслух, и чем больше говорил, тем больше ему хотелось говорить и тем удовлетвореннее он себя чувствовал.
Мать со страхом слушала его, боясь этой бесконечной потребности говорить, с тоской ожидая доктора. Все ее попытки остановить сына были бесполезны, он быстро перебивал ее:
- Ничего, мама, ничего, пожалуйста, не беспокойся.
И снова начинался бесконечный разговор.
Вошли дети, гулявшие в саду. Тёма бросился к ним и, сказав: "Вам нельзя тут быть", - запер перед ними дверь.
Наконец приехал доктор, осмотрел, выслушал Тёму, потребовал бумаги, перо, чернила, написал рецепт и, успокоив всех, остался ждать лекарства. У Тёмы начало жечь внутри.
- Пустяки, - проговорил доктор, - сейчас пройдет.
Когда принесли лекарство, доктор молча, тяжело сопя, приготовил в двух рюмках растворы и сказал, обращаясь к Тёме:
- Ну, теперь закусите вот этим все ваши разговоры. Отлично! Теперь вот это! Ну, теперь можете продолжать.
Тёма снова начал, но через несколько минут он как-то сразу раскис и вяло оборвал себя:
- Мама, я спать хочу.
Его сейчас же уложили, и, под влиянием порошков, он заснул крепким детским сном.
На другой день Тёма был вне всякой опасности и хотя ощущал некоторую слабость и боль в животе, но чувствовал себя прекрасно, был весел и с нетерпением гнал мать к директору. Только при появлении отца он умолкал, и было что-то такое в глазах сына, от чего отец скорее уходил к себе в кабинет. Приехал доктор, и мать, оставив Тёму на его попечении, уехала к директору.
- Я сяду заниматься, чтобы не терять времени, - заявил весело Тёма.
- Вот и отлично, - ответил доктор.
Тёма забрал книги и отправился в маленькую комнатку, а доктор ушел в кабинет к старику Карташеву.
Когда разговор коснулся текущих событий, генерал не утерпел, чтобы не пожаловаться на жену за неправильное воспитание сына.
- Да, нервно немножко... - проговорил доктор как-то нехотя. - Век такой... Вы, однако, с сыном-то все-таки помягче, а то ведь можно и совсем свихнуть мальчугана... Нервы у него не вашего времени...
- Пустяки, весь он в меня...
- Может, в вас он... да уж... одним словом, надо сдерживать себя.
- Пропал мальчик, - с отчаянием в голосе произнес отец.
Доктор добродушно усмехнулся.
- Славный мальчик, - заметил он и забарабанил пальцами по столу.
- Эх! - махнул огорченно отец и зашагал угрюмо по комнате.
Приехала мать с радостным лицом.
- Разрешил?! - спросил Тёма, выскакивая с латинской грамматикой. Мама, я вот уже сколько прошел!
Неделя промелькнула для Тёмы незаметно. Он не мог оторваться от книг. В голову, строчка за строчкой, вкладывались страницы книги, как в какой-то, мешок. Иногда он закрывал глаза и мысленно пробегал пройденное, и все в систематическом порядке, рельефно и выпукло проносилось перед ним. Довольный опытом, Тёма с новым жаром продолжал занятия. Передержка была по русскому, латинскому и географии, но уже она сидела вся в голове. Иногда он звал сестру и говорил ей:
- Экзаменуй меня.
Зина добросовестно принималась спрашивать, и Тёма без запинки отвечал с малейшими деталями. В награду Зина говорила огорченно:
- Стыдно с такими способностями так лениться.
- Я на будущий год буду отлично заниматься, сяду на первую скамейку и буду первым учеником.
- Ну да...
- Хочешь пари?
- Не хочу.
- А-га, знаешь, что могу!
- Конечно, можешь - да не будешь.
- Буду, если Маня меня будет любить.
Зина засмеялась.
- Будет любить?
- Не знаю... если заслужишь.
- А я знаю, что она меня любит!
- И неправда.
- А зачем не смотришь? А я знаю, что она тебе говорила в беседке.
- Ну, что?
- Не скажу.
- А я скажу, если хочешь: она говорила, что ты ей надоел.
Тёма озадаченно посмотрел на Зину и потом весело закричал:
- Неправда, неправда! А зачем она мне сказала, что любит Жучку, потому что это моя собака?
- А ты и уши развесил.
- А-га! - торжествовал Тёма. - Передай ей, когда увидишь, что я влюблен в нее и хочу жениться на ней.
- Скажите пожалуйста! Так и пойдет она за тебя.
- А почему не пойдет?
- Так...
В день экзамена Таня разбудила Тёму на заре, и он, забравшись в беседку, все три предмета еще раз бегло просмотрел. От волнения он не мог ничего есть и, едва выпив стакан чаю, поехал с неизменным Еремеем в гимназию. Директор присутствовал при всех трех экзаменах. Тёма отвечал без запинки.
По исхудалому, тонкому, вытянутому лицу Тёмы видно было, что не даром дались ему его знания.
Директор молча слушал, всматривался в мягкие, горящие внутренним огнем глаза Тёмы и в первый раз почувствовал к нему какое-то сожаление.
По окончании последнего экзамена он погладил его по голове и проговорил:
- Отличные способности. Могли бы быть украшением гимназии. Будете учиться?
- Буду, - прошептал, вспыхнув, Тёма.
- Ну, ступайте домой и передайте вашей матушке, что вы перешли в третий класс.
Счастливый Тёма выскочил, как бомба, из гимназии.
- Еремей, я перешел! Все экзамены выдержал, всё без запинки отвечал.
- Слава богу, - заерзал, облегченно вздыхая, Еремей. - Чтоб оны вси тые екзамены сказылысь! - разразился он неожиданной речью. - Дай бог, щоб их вси уж покончали, да в офицеры б вас произвели, - щоб вы, як папа ваш, енералом булы.
Выговорив такую длинную тираду, Еремей успокоился и впал в свое обычное, спокойное состояние.
Тёма мысленно усмехнулся его пожеланиям и, усевшись поудобнее в экипаж, беззаботно отдался своему праздничному настроению.
- Ну? - встретила его мать у калитки.
