Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)
Обзор книги Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)
Гарин-Михайловский Николай Георгиевич
Гимназисты (Семейная хроника - 2)
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский
Гимназисты
Из семейной хроники
Переиздание двух первых книг из цикла автобиографических повестей прогрессивного русского писателя конца XIX в. Н.Г.Гарина-Михайловского.
Для старшего школьного возраста.
Содержание
I. Отъезд старых друзей в морской корпус
II. Новые друзья и враги
III. Мать и товарищи
IV. Гимназия
V. Журнал
VI. Вервицкий и Берендя
VII. Пропойцы
VIII. Экзамены
IX. Семья Корнева
X. Пикник
XI. Дорога
XII.
XIII.
XIV.
XV.
XVI.
XVII.
XVIII.
XIX.
XX.
XXI.
XXII.
XXIII.
XXIV.
I
ОТЪЕЗД СТАРЫХ ДРУЗЕЙ В МОРСКОЙ КОРПУС
Однажды осенью, когда на дворе уже пахло морозом, а в классах весело играло солнце и было тепло и уютно, ученики шестого класса, пользуясь отсутствием непришедшего учителя словесности, по обыкновению разбились на группы и, тесно прижимаясь друг к другу, вели всякие разговоры.
Оживленнее других была и наиболее к себе привлекала учеников та группа, в центре которой сидели Корнев, некрасивый, с заплывшими глазками, белобрысый гимназист, и Рыльский, небольшой, чистенький, с самоуверенным лицом, с насмешливыми серыми глазами, в pince-nez на широкой тесемке, которую он то и дело небрежно закладывал за ухо.
Семенов, с простым, невыразительным лицом, весь в веснушках, в аккуратно застегнутом на все пуговицы и опрятном мундире, смотрел в упор своими упрямыми глазами на эти движения Рыльского и испытывал неприятное ощущение человека, перед которым творится что-нибудь такое, что хотя и не по нутру ему, но на что волей-неволей приходится смотреть и терпеть.
Это бессознательное выражение сказывалось во всей собранной фигуре Семенова, в его упрямом наклонении головы, в манере говорить голосом авторитетным и уверенным.
Речь шла о предстоящей войне. Корнев и Рыльский несколько раз ловко прошлись насчет Семенова и еще более раздражили его. Разговор оборвался. Корнев замолчал и, грызя, по обыкновению, ногти, бросал направо и налево рассеянные взгляды на окружавших его товарищей. Он уж несколько раз скользнул взглядом по фигуре Семенова и наконец проговорил, обращаясь к нему:
- Если б и не знал я, что отец твой военный, то можно угадать это по твоей осанке.
Семенов удовлетворенно, но в то же время выжидательно оправился, и лицо его приняло еще более официальное и важное выражение.
- Полковник? - спросил Корнев.
Семенов кивнул головой.
- Я видел его... Денщиков бьет?
- Если виноват, спуску не даст.
- Вот этак, - сказал Корнев и, скорчив свирепую физиономию, идиотски скосив глаза, сунул кулаком в воздух.
Все рассмеялись.
- Ты, конечно, тоже будешь военный? - спросил Рыльский.
- Об этом еще рано теперь говорить, - ответил, еще более надувшись, Семенов.
- Дело тятькино, - рассмеялся Рыльский.
Семенов злобно покосился на него и сдержанно ответил:
- Что ж делать? настолько еще не развит, что признаю власть отца.
- Понятно, - с комичной серьезностью поддержал его Рыльский и опять рассмеялся.
- Настолько глуп, что в бога верю... Терпеть не могу поляков за их чванливое нахальство.
- Это к прежнему счету, - продолжал тем же тоном Рыльский, - немцев не терплю за их возмутительное высокомерие, французов - за их пустое легкомыслие...
- Собственно, это очень характерно, - вмешался Корнев, - ты, значит, все нации, кроме русской, не любишь?
- Вовсе нет.
- Ну, кого же ты любишь?
Семенов подумал.
- Испанцев, - ответил он.
- Ты видел хоть одного испанца? - спросил Корнев так, что все рассмеялись.
- Я и Америки не видел... По-твоему, значит, чего не видел, о том и говорить нельзя?
- Ну хорошо, за что ты, собственно, испанцев любишь?
- За бой быков, - заговорил Рыльский, - за учреждение ордена иезуитов...
- Иезуиты уж это ваше польское дело... По-моему, каждый поляк иезуит.
- По-моему? - вспыхнул Рыльский. - А по-моему, ты самодовольная свинья, которая, вместо того чтоб думать, гордишься тем, что думать не хочешь.
- А ты... - начал было Семенов, но в это время дверь отворилась, и в класс вошел инспектор.
Все встали и быстро оправились.
Бритое широкое лицо инспектора на этот раз не было таким деревянным, как обыкновенно. Даже и в голосе его, сухом и трескучем, теперь отдавались какие-то незнакомые, располагавшие к себе нотки. Да и дело, по которому пришел инспектор, выходило из ряда вон. В его руках был печатный лист с приглашением желающих поступить в морской корпус.
Сообщив условия поступления, инспектор ушел, а класс превратился в улей, набитый всполошившимися пчелами.
Все говорили, все волновались, всех охватило приятное чувство сознания, что они уж не дети и могут располагать собою, как хотят. Конечно, это был, в сущности, только обман чувств, - у каждого были родители, но об этом как-то не хотелось думать, особенно Карташеву, и он так же решительно, как и его друзья Касицкий и Данилов, заявил о своем твердом и непреклонном намерении тоже ехать в корпус.
Волнение улеглось, больше желающих не оказалось, и товарищи смотрели на нераздельную тройку, как на что-то уже отрезанное от них.
Одни относились к отъезжавшим с симпатией и даже с завистью, и это льстило тройке, другие, вроде Корнева, не сочувствовали.
Корнев, грызя свои ногти, заявил, что не находит в карьере моряка ничего привлекательного.
- Еще бы тебе находить в ней какую-нибудь прелесть, когда тебя и в лодке укачивает, - сказал пренебрежительно Касицкий.
Корнев покраснел и ответил:
- Я-то уж, конечно, какой моряк, но если б меня и не укачивало, я все-таки не избрал бы карьеры моряка.
- Почему?
- Потому что не вижу никакой разницы между любым армейским офицером и моряком: та же бессмысленная жизнь.
- Почему бессмысленная? - огрызнулся Семенов.
- Да потому, что все, в конце концов, сводится: на-а плечо! на краул!.. Да ей-богу! Ну что, собственно, какую цель вы преследуете? Ну, будете ездить на пароходе, будете лупить линьками матросов и в то же время любоваться морем. Трогательная идиллия, чушь с маслом, такая же бессмысленная жизнь, как жизнь любого юнкера.
Данилов схватился с Корневым.
Доводы Данилова сводились к прелестям морской жизни, прелестям борьбы с морем.
- Собственно, - возражал Корнев, - какой в этой прелести, в сущности, смысл: победа? - ну, победил сегодня с тем, что завтра оно уже побеждено? Нет, завтра опять побеждай, и послезавтра, и до тысячи раз. В конце концов вся жизнь сведется к счету рейсов - одним больше, одним меньше...
Доводы Корнева сильно охладили отношения учеников к собиравшейся к отъезду тройке.
Карташеву тоже как-то в ином освещении представился корпус.
Тем не менее друзья попрощались, выходя из гимназии, с твердым намерением ехать в корпус.
Карташев пришел домой и к концу обеда приступил к переговорам с матерью.
Мать со страхом прислушивалась к словам сына, но делала спокойное лицо и ласково смотрела, пока он, глотая красный сочный арбуз, рассказывал ей о вызове желающих поступить в корпус и о решении его, Данилова и Касицкого.
- Поезжай... - проговорила мать серьезным, грустным голосом, когда он кончил.
Она вздохнула.
- Я мечтала о другой карьере, думала, что мой сын принесет мне университетский диплом... Жаль, что не исполнила папиного желания, когда тебе было десять лет, и сразу не отдала в корпус.
- В корпус, чтоб выйти офицером, я сам бы не пошел. Моряк и сухопутный офицер - громадная разница.
- Нет, уж хоть не обманывай себя: никакой разницы нет.
Наступило молчание. Карташева невольно поразило сходство взглядов матери и Корнева. Насколько Корнев при этом возвысился в его глазах, настолько же себя он почувствовал как-то униженным перед Корневым.
- Делай как хочешь, - продолжала, помолчав, мать. - Я думала, что ты поможешь мне по хозяйству без папы. Делай как хочешь.
Аглаида Васильевна встала расстроенная и вышла из столовой.
Карташев не ожидал такого конца.
- По-моему, Тёма, это глупость, - сказала его рассудительная сестра Зина. - У мамы здоровье слабое, ты, старший в доме, бросишь семью, уедешь в корпус... а кто ж здесь будет ходить в наемный двор, как мы останемся без мужчины?
- Я что ж, по-твоему, так и буду всю жизнь около вас торчать? - спросил с досадой Карташев.
- Да мне-то ты ни капельки не нужен, - поезжай хоть сейчас и куда тебе угодно.
И Зина ушла.
Карташев чувствовал себя окончательно сбитым с позиции: морской корпус, еще так недавно казавшийся делом решенным, отодвинулся куда-то далеко-далеко.
Наташа, вторая сестра, с любовью и грустью смотрела на брата.
- Ты когда, Тёма, поедешь? - спросила она, стараясь скрыть волновавшие ее чувства под маской простого любопытства.
Тёма заглянул в глаза сестры.
