Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)
— Вы… чудовище, — выдавил Рише, хватая ртом воздух.
— Нет, мсье Рише. Я создатель чудовищ. Но довольно разговоров: мой рассказ и без того затянулся. Теперь потолкуем о вас. Думаю, вы прекрасно осознаете, что просто так выпустить вас отсюда я не могу. Стереть вам память не в моих силах; я нисколько не преувеличивал, когда говорил об этом. Держать вас в заточении тоже не имеет смысла. Остается смерть. Однако из почтения к вашей персоне и вашей профессии я готов предложить вам выбор. Первый вариант прост: пуля в голову. Грубо, зато быстро и почти безболезненно. Второй…
Вуазен склонился и заглянул ему в глаза.
— Вы наблюдательный человек, мсье Рише. Вы видели, с каким лицом умер Дюбуа. Да, он пережил мучительную боль — но вместе с ней и блаженство, о каком все мужчины мира могут лишь мечтать! Я не верю, что вы глухи к голосу плоти — будь это так, вы бы сейчас спокойно стояли рядом со мной, а не противились бы так яростно своей природе. Подумайте, инспектор. Я покину эту комнату на пять минут — надеюсь, этого времени вам хватит. Для чистоты эксперимента можете надеть маску; возможно, ваши мысли немного прояснятся. Думайте, мсье Рише, думайте.
И Рише думал — распластавшись на голых досках, тяжело дыша, прислушиваясь к шипению и бульканью пленительного существа за загородкой. Он думал о матери и ее бесконечной болтовне. О скудоумном префекте, к которому каждый день ходил на поклон. О том, как глупо попался. О серых парижских мостовых, о рабочих кварталах, о грязи. О своих долгах. О Маргарите, которая позабудет его еще до весны. О той, чей утраченный образ искал в Маргарите и ей подобных, но не найдет никогда. Инспектор думал, думал, думал — а потом игла запаха прошила его мозг насквозь, и мыслей не стало.
Когда позади скрипнула дверь, он расстегивал пуговицы на рубашке.
© Владислав Женевский, 2014
Андрей Зарин
«Черная дама»
Петербург конца позапрошлого века. Белая ночь. Призрачно-прозрачные улицы, нечеткие очертания зданий, фонарей и тумб. Кажется, на город опустилась чума, все его население вымерло. Почти нуарная идиллия… Но вот слышатся легкие шаги — по пустынной улице идет женщина в трауре. Что она делает здесь в такое позднее время? Куда идет?
Неизвестная классика в DARKER.
DARKER. № 9 сентябрь 2014
На днях я поздно ночью возвращался домой. В белесоватом сумраке тянулись длинные, пустынные улицы, далеко-далеко, на всем их протяжении, можно было ясно различать и тумбы, и фонарные столбы без горящих на них фонарей, и дворников, уныло спящих, сидя на обрубках, и склонивших свои головы на колени.
Был ночной час, но ночи не было.
О, эти ужасные белые ночи! Кажется, город вдруг посетила чума и все население вымерло. На улице день, но кругом пустынно и мрачно. Окна завешаны занавесками, лавки наглухо заперты, и в бесконечной перспективе проспекта редко-редко мелькнет человеческая фигура и скроется за углом. Точно страшная смерть прошла со своей косою по городу.
Но это только белая ночь: люди спят, лавки заперты, а на улице светло, как ранним утром.
В такие дни я не знал прежде покоя и бродил до утра по улицам. Теперь работа урегулировала мой сон и бдение, но эти ночи все же напрягают мои нервы каким-то неясным раздражением, и часто из-за них я отрываюсь от течения своих мыслей.
Так и теперь. Я шел домой в бледном свете томительной ночи, и мне вдруг вспомнился один эпизод из моей жизни. Я стал восстанавливать его во всех подробностях, и он снова показался мне до такой степени странным и удивительным, что, придя домой, я решился записать его.
Этот случай характеризует отчасти мое легкомыслие, но кто не был легкомыслен в свое время?
Это было и не так давно — всего четыре-пять лет тому назад. Я жил в конце Загородного проспекта и однажды, в такую же белую ночь, возвращался домой. Я проходил уже мимо Обуховской больницы, когда меня перегнала женщина в трауре. Я невольно залюбовался ее стройной фигурой.
Грациозная, высокая, с изящными плечами и маленькой ножкой, в бледном свете белой ночи, в своем черном костюме с длинным полотнищем крепа, она показалась мне чем-то чарующим, прекрасным.
Грешный человек, я прибавил шагу, чтобы перегнать ее и заглянуть ей в лицо. Увы, ее лицо было покрыто чуть ли не тройной черной вуалью, но мне показалось, что я увидел яркие глаза, пунцовые губы и изящный прямой носик. Я невольно улыбнулся и замедлил шаг.
Она снова перегнала меня, и теперь, я видел ясно, она посмотрела мне в лицо и, кажется, улыбнулась. Я прибавил шагу… Не знаю, сколько бы времени продолжалась эта игра вперегонки, если бы в конце улицы не показалась группа из трех молодых людей со шляпами, сдвинутыми на затылок, с энергичными жестами и громким пьяным говором.
Я решительно приблизился к незнакомке и предложил ей руку. Я не помню, в каких выражениях я сделал это отважное предложение, помню только, что крошечная, изящная ручка, затянутая в черную перчатку, легла на мою руку, и я почувствовал неизъяснимое блаженство.
Трое гуляк поравнялись с нами, дали дорогу и прошли дальше, оглашая пустынную улицу своими криками.
Мы остались одни. Я всячески старался разглядеть черты лица моей незнакомки, но они были тщательно скрыты вуалью.
— Приподнимите эту таинственную завесу, — сказал я шутливо.
Она поняла мою просьбу сразу.
— Ах, нет! Этого нельзя, этого никак нельзя! Не просите меня! — произнесла она дрожащим от волнения голосом, и я с изумлением почувствовал, как ее рука задрожала.
— Я буду думать, что вы герцогиня, скрывающая свое инкогнито, — сказал я.
— Думайте что хотите, но не просите меня об этом.
Ее голос был удивительно гибок. Она сказала десять слов, но в звуках этих слов мне послышалась целая мелодия. Она должна была быть красива, это несомненно. И я не ошибся.
— Пойдемте тише, — сказала она.
— С удовольствием!.. Вы шли гораздо быстрее, когда перегнали меня.
— О, да! Я была одна… — пустынная улица… мне было страшно… Я боюсь одна… ночь, никого нет, а мне кажется, что за мною бегут, ищут, ловят…
— Зачем же вы выходите так поздно?
— Ах, это надо, это необходимо даже! Если бы я могла, я бы сидела дома, заперла все двери, завесила окна и никуда, никуда бы не вышла…
Я невольно улыбнулся ее аффектированному тону. Она говорила, вся вздрагивая от волнения и прерывая свой голос, словно задыхаясь.
— «Что же вас гонит: судьбы ли решение, зависть ли тайная, злоба открытая?..»[220]
Я хотел было продекламировать и третью строфу, но вдруг замолчал в смущении.
Она несомненно красива, но эти странные речи… Бог ее знает.
— Вы смеетесь, — сказала она с упреком.
— Я удивляюсь.
— Удивляться нечему. Вы молоды и не знаете жизни, — заговорила она горячо, — вы не знаете, что помимо закона можно быть осужденной, помимо властей можно быть в тюрьме. Есть тюрьмы, есть пытки, есть казни! В каждом доме совершается невидимое преступление!
Мне послышались в ее голосе слезы. Я ничего не понимал и по тогдашнему легкомыслию своему подумал, что разговор становится скучным. Я снова стал шутить.
— О, я вас понимаю! Я хотя и молод, но знаю жизнь по книгам. Я знаю, что может быть «Клуб висельников», что существовало «Общество душителей, или тугов»[221], что был «Клуб двенадцати шпаг дьявола». Это все открыл и рассказал Понсон дю Террайль[222] или кто-то в этом роде. Я читал, что маркизы и герцогини ходили на тайные свидания, делали подозрительные обороты с драгоценными вещами, что короли наряжались булочниками и выпрыгивали из окошек…
— Ах, у вас все шутки! — воскликнула вдруг она с неподдельным отчаянием. — А я думала…
— Что вы думали? — мне стало на мгновенье совестно, и я близко пригнулся к ее лицу.
Она молчала, я стал оправдываться.
Ничто не обязывает меня серьезно относиться к делу. Эта обстановка: белая ночь и пустынная улица; эта удивительная встреча, этот странный разговор во вкусе таинственной фабулы бульварного романа.
— Согласитесь сами, вы можете меня мистифицировать. Я не хочу быть смешным и смеюсь сам. Бросьте это, откройте свое лицо. Помните, как в еврейских песнях:
Дай услышать голос милый,
Покажи твое лицо![223]
Я уже теперь влюблен в вас, а тогда… о, тогда я стану вашим рыцарем и с готовностью пролью кровь за освобождение своей царицы!
Мой монолог произвел желаемое впечатление. Она тихо засмеялась и уже без ужаса ответила:
— Только не сейчас, не здесь!
Сознаюсь, я воспользовался ее неосторожным словом и с горячностью сказал:
— Я не говорю — здесь. Я доведу вас до дому, вы радушно пригласите меня войти и позволите выкурить у вас одну папироску!
