Марк Колосов - Товарищ генерал
— У подвига есть корни, Федор Михайлович! — сказал бригадный. — Они в сердце солдата, а не в анкете. Важно, чтобы это уяснили наши кадровики и смелее выдвигали на командные должности таких, как Середа! Я об этом буду докладывать Военному совету фронта.
Левее 136-й дивизии так же упорно дрался полк дивизии Гущича, куда Климова направили после того, как в бою был выведен из строя командир.
Отыскав глазами Климова, я обменялся с ним взглядами. В перерыве Климов, свертывая папиросу, подошел ко мне и, не поднимая глаз, сказал, как старому знакомому:
— Читал твои корреспонденции в газете. Давай поедем ко мне в полк, не пожалеешь. Ты где обретаешься? Я за тобой заеду.
Дома я застал вернувшуюся из больницы Клашу, молодую женщину, лет двадцати восьми, бесчувственно сидевшую на табурете и не сводившую глаз с крашеного комода, на комоде, прислоненный к вазочке с цветами, стоял портрет сержанта, того самого, что двигался в колонне пополнения рядом с молодым бойцом с пушистыми бровями и рассказывал ему, как в их дивизию приехал Харитонов. Настенька совала в руки матери какие-то игрушки.
— Мама, ты больше не ходи на базар! Опять заблудишься! — увещевала она.
Старуха Ступышева, стоя в дверях и подперев рукой щеку, словно у нее болели зубы, осуждающе уставилась на невестку.
Оказывается, Клаша объявила о своем решении поступить в зенитчицы. Вот почему она старалась не глядеть на девочку.
— А и то сказать, — деланно равнодушным голосом проговорила старуха, все на воздух пойдем! Так уж пущай!
— Слыхали? — не поворачивая головы, со злой усмешкой сказала Клаша. Как бы не так1
В сенях послышались шаги и добродушный голос Климова.
Клаша встрепенулась, как бы невзначай взглянула в зеркало и принялась за неоконченное шитье.
— Здравствуй, Клаша! — весело сказал в дверях Климов. — Вернулась? Говорят, ты в армию собралась. Так, может, к нам?
— Ваш полк не тот! — стараясь придать лицу и голосу спокойноравнодушное выражение, сказала Клаша. — Вам этого ирода не сбить!
Да что ты! — ласково и удивленно, как разговаривают с детьми, воскликнул Климов. — Еще как сбиваем! И тебя научим!
— Выучите! — улыбнулась Клаша и рассмеялась. Смех у нее был грудной, едва слышный и поэтому особенно чарующий.
— Я за вашим лейтенантом, — сказал Климов. — Как он у вас тут… не балует? — подмигнув мне, спросил Климов.
— Вы скажете! — прыснула Клаша.
— А что? А как же! — удивленно поднял брови Климов. — Что он, по-твоему, человек или противогаз?
Клаша подавила смех и, опустив глаза, проговорила:
— Сидайте, Афанасий Иванович! Я за вами соскучилась. Шутник вы! Право, с вами про все забудешь!
— Неужто про все? — воскликнул Климов.
— Ну вот, как вы мои слова переиначиваете! — строго сказала Клаша.
— Это я так, к слову! — извиняющимся тоном проговорил Климов. — Жинка у меня в тебя! Как только получаю письмо, смотрю, есть ли в конце «целую». Если есть, то все в порядке! Ну, Клаша, поправляйся, а если к нам в полк надумаешь, пудру прихвати — набили Клейсту морду, теперь надо попудрить!
Клаша, пряча улыбку, вышла провожать в наброшенном не плечи вязаном платке.
Шофер завел машину. Климов помог мне взобраться в фанерный кузов и сам влез.
Клаша продолжала неподвижно стоять. Мне показалось, что на душе у нее было такое чувство, будто Климов отлучился ненадолго, вернется и опять будет шутить, и опять будет это светлое и легкое чувство, от которого бежит беда. Она, видимо, еще не разобралась в этом своем чувстве, но одно ясно ощущала она: общая беда как бы раздвинула перед ней завесу, и она увидела, что очень много хороших мужчин, дотоле ей не ведомых, заодно с ней, чтобы одолеть горе…"
В машине, по бортам которой были прилажены доски, сидели несколько военных. В сизом полумраке ноябрьских сумерек Володя не мог различить их званий и возраста.
На Володю, как показалось ему, никто не обратил внимания.
Только сидевшие с правой стороны немного потеснились.
Машина плавно тронулась, потом несколько минут ее подбрасывало, пока не выехали на шоссе. Постепенно начал разгораться угасший разговор.
Володя старался запечатлеть в памяти не только смысл того, что говорилось, но и окраску слов, и то, что стояло за этими словами: ту необъятную и полную величественной силы жизнь, которую хотелось ему воссоздать в своем будущем произведении.
Володе мешало то, что он одновременно не мог не думать о своих корреспонденциях.
Он искренне завидовал теперь людям, которые не думали о том, как отображать жизнь, а жили ею.
Все ехавшие в машине были участниками партийного актива.
"Не надо упускать то, что я услышу и увижу начиная вот с этой минуты… Можно будет написать очерк "После актива", — решил он. — Люди возвращаются к себе в полк. Делятся своими впечатлениями…"
Но, как он мог заметить, люди, возвращающиеся с актива, говорили не о том, что нужно было для газеты. С точки зрения секретаря редакции, девять десятых надо было зачеркнуть, а та десятая, которая годилась для начала, без этих девяти десятых, не идущих к делу, теряла жизненность.
Володя понял, что люди, возвращающиеся с актива, больше думали о выступлении члена Военного совета, нежели говорили об этом вслух. Чтобы написать о том, что они думали, надо было проникнуть в их мысли. Но об этом можно было только догадываться по отдельным репликам.
— Рисовали на бумаге, позабыли про овраги, а по ним ходить! — прервал молчание Климов. — Как думаешь, комиссар? Это про кого он? К нам вроде не относится. Пожалуй, по тому адресу, где масштаб карты поменьше!..
— Ну ясно! — отозвался комиссар.
— А это про кого? — продолжал Климов. — Посылает командир бойцов на задание. Одному сказал: "Гляди, не выполнишь — голову оторву!" Другому сказал: "Выполнишь-к награде представлю". Пошли бойцы. Не клеится задание. У одного в башке: "голову оторву", у другого: "к награде представлю". Никак не могут сосредоточиться. А третьему командир ничего не сказал, только хорошо объяснил задачу. Боец думал только о ней и выполнил. Это уже о нас. У нас так часто бывает. Особенно в третьем батальоне. Ктото уже успел, видно, поделиться. Не ты ли, комиссар?
— Нет! А надо бы!
— Ox! — деланно вздохнул Климов. — Беда с вами. Впрочем, правильно!
— Век живи, век учись, на ошибках учимся! — сказал гулкий голос.
— Я тоже так своему братишке объяснил. А он мне: "Учимся не на ошибках, ана правилах!" — заметил молодой голос. — Ну, ты, из нахального края, чего прижался! Не мамино плечо! — продолжал он, отталкивая кого-то.
Послышался негромкий смех.
— Эй, вы там. Петухов, Кавешников! — отечески одернул Климов. — Видно, мы с вами не выйдем в люди! Комиссар, ты бы, вместо того чтобы донесения строчить, подвоспитал этих огольцов. На тебя, Кавешников, мать жалуется. Мало пишешь!
— Ей, сколько ни пиши, все мало! — обиженно отозвался молодой голос.
— Один раз в неделю должен писать, — наставительно заметил Климов. Майор Усов!
— Спит!
— Не спит, а отдыхает! — поправил Климов. — Ну, пусть, пусть.
Ему в этих боях досталось. И я бы уснул, да сон не идет. Никак не очухаюсь. Все, кажется, лезет на меня танками. И чего он на меня взъелся? Может, и ему кто-нибудь донес, что я о нем плохо отзывался?
Опять послышался негромкий смех, и все смолкло. Были слышны только чье-то всхрапывание да свист ветра, ударявшего в фанерные стены кузова.
— Комиссар, как у тебя с ростом? — спросил Климов. — Брагин подавал?
— Подал.
— Я как-то иду, — усмехнулся Климов, — аон сидит в окопчике, дымит. Напарник у него, Алиев, тоже молодой боец. О чем-то спорят. Брагин говорит: "Товарищ подполковник, спор у нас такой: я говорю-птица и та устает, не может океан перелететь одним махом, на корабли присаживается". А он мне: "Как же, говорит, она летала, когда кораблей не было?" Я говорю: "Когда кораблей не было, она через океан не летала, морями пробиралась!"
Климов с важностью закончил:
— Да… поработали… устали малость!
Володя, напрягая зрение, поглядел в конец кузова, где в неудобной позе, высоко подняв могучие плечи и свесив голову на богатырскую грудь, пробовал уснуть человек в нахлобученной по самые глаза шапке.
"Так это ж тот самый, что подсаживал бойцов на бруствер в запасном полку!" — радостно отметил Володя.
Рядом с комиссаром, облокотясь друг на друга, уснули два молодых офицера. Еще дальше спал Усов.
Вдруг Володе показалось, что машина покачнулась, стала делать неистовые скачки.
Где-то треснуло с такой силой, будто раскололась пополам скала. Машина сильно накренилась, выровнялась, снова поскакала и наконец врезалась в какие-то деревья.
— Слезай! Приехали! — сказал Климов. — Уже приветствует!
Ужасно не люблю такого подхалимства!
