Макар Последович - С тобою рядом
_______________
* С е к а ч - кабан-самец.
Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
______________________________
ЛЕСНОЙ БОЙ
Бывает порой, когда после долгих недель духоты и зноя загораются на далеком вечернем небосклоне трепетно мерцающие зарницы. И все тогда настораживается вокруг, притаившись в неподвижном и горячем воздухе: и хаты, покрытые соломенными крышами, и густые шатры приусадебных деревьев. Не шевельнется, не прошепчет в напряженном торжественном ожидании грозы ни один лист, ни одна травинка. Гаснут в окнах самые запоздавшие огни, чернота ночи становится еще гуще, чтоб более ярко заиграли в небе трепетные грозовые сполохи. Утомленный дневной работой засыпает в своей постели человек, пока его не разбудит грохочущий, как пушечный выстрел, удар молнии. Вскакивает человек с постели и прислушивается к тяжкому и гулкому шуму дождя за глухими стенами хаты, к удаляющимся громовым раскатам. И как все переменилось вокруг! Как тревожно во весь голос гудит и шумит старый клен!
Корницкого разбудил теперь не раскатистый грохот боя, а мучительно жгучая тишина. В первую минуту он даже и не понимал, что с ним произошло. В глазах его еще продолжали мелькать, словно молнии далекой грозы, зеленоватые вспышки. Вокруг были темень и глухая тишина. Потом он начал замечать какие-то неопределенные очертания черных деревьев, белые фигуры, которые быстро, но совершенно бесшумно, словно тени, перебегали от одного комля дерева к другому. Кто-то осыпал лицо Корницкого студеной колючей пылью, которая сразу стала мокрой. Так это ж снег! Снег, на который его обрушил взрыв толового заряда. Но почему не слышно выстрелов, а только видны вспышки? И огонь вспыхивает с ним рядом, даже над его головою! Неслышимый, но горячий огонь боя!
Корницкий рванулся, чтоб встать. Первое, что он почувствовал при этом движении, была нестерпимая боль, которая пронизала его насквозь. Корницкий чуть снова не потерял сознание. Но уже кто-то приподымал его за плечи. В эту минуту где-то за деревьями взвилась вверх ракета, и при ее синеватом свете Корницкий узнал склоненное над ним и беззвучно шевелящее губами лицо Мишки Голубовича. Тот был почему-то без шапки, светлые пряди его волос мельтешили перед глазами Корницкого. Вдруг Мишка, словно его обожгло огнем, содрогнулся и поднес к лицу ладонь правой руки. Вся она была в крови. Тогда Мишка повернулся к зарослям и с покривившимся в немом крике лицом кого-то позвал. Корницкий хорошо понимал это движение. Так зовут на помощь, когда надо вынести кого-нибудь из-под огня. И по тому, что к ним подбежал только один человек, Корницкий догадался, что бой еще не кончился. Он не услышал собственного голоса. Он снова увидал в темноте зеленоватые вспышки и весь затрясся от лютой злости.
- Постойте!.. Вперед! Вперед! За Родину... Бей их, гадов!
Его осторожно снова опустили в снеговой окопчик. Превозмогая невыносимую боль и слабость во всем теле, Корницкий поднял голову, чтоб следить за боем. Вспышки выстрелов, своих и чужих, мелькали уже впереди, то усиливаясь, то исчезая на короткий момент совсем.
- Вперед... Режьте поганых...
Вдруг у него заболела шея, и он попробовал сесть. Но что-то его не пускало, держало, словно клещами на дне окопа. Он уже не чувствовал правой руки, холод колючими иголками полз по ней и подымался все выше и выше. Скоро холод дойдет до груди, доберется до сердца, и тогда конец, тогда все станет безразличным: и эти вспышки огня, и чистый блеск звезд, что нависли над вершинами деревьев, и Надейка, и Анечка, и Полина Федоровна... На какой-то короткий момент перед ним встал теплый солнечный берег Черного моря, шум волн и легкие фигуры его детей. Они идут по мокрой гальке вдоль белоснежной полосы прибоя. Все четверо - семья, теплота которой согревала Антона Софроновича, где бы он ни был. Тогда они уговорились, что будут приезжать туда на отдых каждое лето... Уговаривались, не зная, что их ожидает впереди...
- Бей их, гадов... Бей...
Он уже не помнил, что кричал дальше. Горячая истома жгла его тело, туманила голову... Кто-то то приближался к нему, посвечивая электрическим фонариком, то отдалялся...
А той порой Мишка Голубович, который во время взрыва был неподалеку от Корницкого, почувствовал, что и его самого придавило к мерзлой земле горячей воздушной волной. В ушах у Мишки все звенело, руки тряслись и никак не могли нащупать автомат. На один миг Мишке показалось, что автомат у него вырвало вместе с руками. Где-то рядом лежал невидимый в темноте Хусто Лопес. Не помня себя, Мишка дико закричал в грохоте выстрелов:
- Хусто! Хусто!.. Командира убило!..
- Дурьяк! - послышался из темноты приглушенный голос Лопеса. - Зачьем паник?
Эти слова немного отрезвили Мишку. Он наконец нащупал автомат и подполз с ним к неподвижному Корницкому. От первого прикосновения Мишкиных рук Корницкий зашевелился. Когда вспыхнула вверху ракета, Мишка, чувствовавший, что его правая рука, которую он подсовывал под правый бок Корницкого, угодила во что-то теплое и клейкое, увидал, что это кровь. Он снова дико закричал, зовя Лопеса. Они вдвоем попробовали поднять командира, но он остановил их, лязгая зубами и ругаясь. Это принудило Мишку мгновенно вскочить на ноги и помчаться к подводам, освещаемым зеленоватыми вспышками вражеских выстрелов. Одно ему лишь запомнилось: в лихорадке ночной атаки напряженно тревожное и жалостное ржание коня. Оно начиналось где-то в лесной чаще и раскатистым эхом разносилось среди черных стволов деревьев:
"Ий-го-го!.. Ий-го-го!.."
Мишка впервые в жизни слышал такой испуганно тревожный голос сильного животного, видимо раненного случайной пулей. Он перестал даже обращать внимание на уныло назойливое посвистывание пуль. В эту минуту ему и в голову не приходило, что одна из них может угодить в него и навсегда уложить в снег.
"Ий-го-го!.. Ий-го-го!.." - гремело в Мишкиных ушах.
Но и этот звук заглушен припомнившимся нетерпеливо требовательным голосом Корницкого. Грохот выстрелов, брань раненого командира, громкие крики "ура" - все слилось в один раскатистый гул, от которого у Мишки окаменело сердце и до боли ясной стала голова. Стреляя перед собою, Мишка выскочил на полянку, наткнулся на что-то твердое и упал. Под собою он почувствовал не колючий снег, а что-то иное. Левая Мишкина рука нащупала нечто неподвижное - холодное как лед лицо, шершавое шинельное сукно. Мишка сразу догадался, что он наскочил на сани и упал на убитых гитлеровцев. В этот миг шагов за пятнадцать от саней взметнулось из темноты несколько зеленоватых язычков: загремела автоматная очередь. Мишка мгновенно соскользнул с саней и, укрывшись за ними, вытащил из сумки толовый заряд. Гитлеровец бил напрямик по партизанским окопам, где теперь истекал кровью Корницкий. Из-за саней хлопец не заметил, что как-то сразу смолкли выстрелы, что с правой стороны раздаются взволнованные голоса партизан, заскочивших в горячке боя за обоз. Мишка приподнялся над санями и швырнул в сторону укрытия гитлеровца заряд. После взрыва оттуда послышался захлебывающийся стон, и Мишка понял, что опасность миновала и что теперь можно смело выходить из своего временного укрытия.
Взрывом толового заряда, который Мишка швырнул в заядлого гитлеровца, и закончился лесной бой с оккупантами. Чуть только затихли выстрелы, как Хусто Лопес стал громко звать Кастуся Мелешко. Мишка первым кинулся на покинутый взгорок, освещая себе дорогу электрическим фонариком. То, что он вскоре увидал и почувствовал, затрясло хлопца от головы до пят. Корницкий, с закрытыми глазами, с белым как снег лицом, полулежал на коленях Хусто Лопеса. Губы командира чуть заметно шевелились. Он, по-видимому, что-то говорил, но слов разобрать было невозможно. Поддерживая Корницкого, Хусто тянул его за правый рукав, но никак не мог поднять. Мишка, посвечивая дрожащим светом фонарика, кинулся на подмогу. И тотчас же его руки отдернулись, словно их обожгло раскаленным железом. Фонарик погас. Но и в темноте, усилившейся после света, перед Мишкиным взором вместо правой руки командира все еще кровоточила страшная мешанина из овчинных лохмотьев и человеческого тела. Концы этих лохмотьев примерзли ко дну окопчика... В это время уже пять или шесть фонариков освещали распростертого на дне окопа Корницкого. Мишка боялся взглянуть на лицо своего командира. Ему казалось, что он уже не дышит, не шевелит больше побелевшими губами... И когда последний лоскут рукава отделили от кровавой ледяной лужицы, в напряженной тишине послышался тихий голос:
- Хло-оп... цы... прис-с-ст-ре-елите...
Мишка чуть не упал от этих слов. Ему казалось, что это какой-то кошмарный сон, который сжимает твое сердце в комок, и оно вот сейчас же перестанет биться. Только властный, чуть приглушенный голос Кастуся Мелешки вернул его к действительности:
- Скорей подымайте на сани!.. Осторожно!.. Побольше полушубков... Вихорь!
- Я тут, товарищ комиссар, - отозвался Микола Вихорь.
