Алексей Апухтин - Профессор бессмертия (сборник)
В Виндреевке, куда наши хлыстовки добрались в полдень к самому обеду, их встретил у ворот своего домика апостол Никифор. У Никифора в его маленьком домике в три окна было всего две комнаты. Одну комнатку он отвел Таисе с Машурой, а другую приготовил для своей духовной жены Ксении и для богородицы Манефы. Устроить Манефу в этом домике приказал Никифору сам Максим Васильевич. «Обретенный христос» объявил своему ближайшему апостолу, что в нынешний съезд он после моления будет радеть не с Манефой, как это было в прошлом году, когда та осталась у него ночевать, а с другой избранной девицей, может быть, с Маланьей, а может быть, и с другой. Это уж как ему на молении благодать на сердце положит…
XНикифор объявил Таисе, чтобы она шла к Максиму Васильевичу. Тот строго наказывал наведаться ей к нему по приезде.
Узнав это, Таиса заволновалась и обрадовалась. Она тотчас же отправилась на горку над речкой, где стоял ракеевский дом, отправилась к своему благодетелю Максиму Васильевичу.
В ракеевские покои она вошла, сопровождаемая служкой Мардарием, малым лет пятнадцати, юрким и бойким. «Сюда пожалуйте! Они здесь-с», — сказал Мардарий, вводя духовницу через знакомую ей приемную во внутренние комнаты. Мардарий подошел к затворенной двери и тихо постучался. «Войди!» — послышалось оттуда. Служка впустил Таису.
Ракеев сидел за большим столом и что-то писал, поскрипывая гусиным пером по бумаге. На носу у него были большие круглые очки в серебряной оправе. Дописав слово, Максим Васильевич поднял голову.
— Пожаловала к нам сама духовница, — сказал он дружелюбно Таисе. — Как живешь? Как спасаешься? — Он снял очки и положил их на стол. — Крестница-то твоя по моим четкам поклоны кладет? — спросил он, улыбаясь.
— Очень она молится, батюшка ты наш, — подобострастно отвечала Таиса, отвешивая низкий поклон. — Очень молится…
— А посвящение было? Обеты давала?
— Было, родимый, — с блаженной улыбкой сказала духовница. — В великом радовании торжество это прошло, и облачение ей было форменное при всем соборе. В чин ангельский она теперь произошла..
— Ладно ты это все распеваешь, — сказал вдруг не без строгости в голосе Ракеев, — а вот как бы за это облачение нам от молодого Сухорукова не досталось…
— Разве ты знаешь? — опешила Таиса.
— Да, милая, Афиноген мне кое-что рассказал… Так вот, старица божия, — продолжал Ракеев, — ты мне и скажи, как нам с господами Сухоруковами быть?
— Они за деньги ей вольную дадут, — проговорила Таиса.
— И ты думаешь, что молодой Сухоруков этакую девку, как твоя Маша, за деньги отпустит? С этаким-то добром расстанется? Очень ты просто все это ладишь, милая, — сказал Ракеев с иронией.
Таиса спешила представить свои доводы.
— Они разорились, эти господа, — заговорила скоро Таиса. — Они совсем разорилась, батюшка ты наш, я заверное знаю… Им теперь не до Машеньки; имение у них, я слышала, с торгу берут… И окромя того, молодой барин сейчас больной лежит.
— Ох, милая! — покачивая недоверчиво головой, сказал Ракеев. — Будет он здоров, этот барин… Чую я, большая с Сухоруковым у нас будет возня.
— Для спасения души христианской надо, отец, постараться, — продолжала свое Таиса. — Ведь Маша теперь обительская жительница, ведь наша она стала… Надо ее беспременно вызволить, милостивец!..
— Хорошо, хорошо!.. Что можно сделать — сделаю… Упрошу, коли удастся, московских благодетелей. Упрошу их дать деньжонок… — Он помолчал немного. — Ты вот что, святая душа, — сказал он повелительно, — ступай-ка сейчас домой, да пришли твою крестницу ко мне. Мне с ней нужно поговорить. Я ее малость поисповедаю… Вот мы потом и сообразим, что нам делать…
Таиса с глубоким поклоном вышла от Ракеева. Вышла она радостная, в надежде, что все устроится… Она поспешила передать Машуре приглашение Максима Васильевича.
Вскоре после ухода Таисы в ту же комнату к Ракееву была введена Машура. Молодая девушка остановилась в дверях. Она была бледна; глаза были опущены.
— Видишь, вышло по-моему, Машенька, — сказал Ракеев, встречая приветливо Машуру. — Сама видишь… ты теперь стала наша…
— Я Господу Богу об этом молилась, — тихо проговорила Машура, не поднимая глаз.
— Бог нам и помог, — с той же лаской в голосе продолжал Ракеев. Говоря это, он не отрывал пристального своего взора от благоговеющей перед ним девушки.
— Теперь мы с тобой новую жизнь начнем. Во Христе будем пребывать. Я тебе за отца буду, — многозначительно сказал Ракеев. Он близко подошел к Машуре, погладил ее голову по волосам и проговорил: — Я дело не малое надумал, Машенька… Решил я, милая, тебя у твоих господ выкупить… Ты будешь вольная…
Машура в бессознательном порыве взглянула восторженно на Ракеева, и ей показалось, что глаза его словно сияют… Он почудился ей светлым; он почудился ей сразу как бы похожим на Христа, на того Христа, как этот лик она видала на иконах в отраднинском храме. Машура схватила ласкающую ее белую руку и прильнула к ней своими горячими губами…
— Хорошая ты девка, — сказал Ракеев, не отрывая руки от ее поцелуя. — Этот твой порыв дорого стоит. Я его не забуду. — Он отошел от Машуры и сел за свой большой стол. Провел рукой по голове, точно хотел очнуться от охватившего его волнения. Через несколько секунд выражение его лица изменилось. У него скользнула неприятная улыбка.
— Надо, стало быть, думать, — вдруг жестко сказал Максим Васильевич, — что ты своего молодого барина не горячее этого целовала…
Лицо Машуры выразило страдание.
— Там грех был, — сказала она со слезами. — Подневольная я была… Мать меня заставляла… — При этих словах Машура горько заплакала…
— Ну, не смущайся… Бог с тобой!.. — начал говорить Ракеев, приняв прежнее доброе выражение. — Не смущайся, девица! Что было, то прошло, и да простит тебя Господь. Грех этот я с тебя снимаю. Слышишь? Совсем снимаю… И барина своего ты забудешь, — сказал он властно.
Потом он продолжал тихим голосом: — Я таких девушек, как ты, которые грешили, больше люблю… Больше я их почитаю, чем праведниц-то горделивых… У согрешившей смирение есть… а те, дуры, из-за своей невинности прямо в рай желают попасть… Желают попасть, не согрешимши… Стало быть, ты в том, что было, себя очень не вини…
Машура перестала плакать. Но все-таки ей было тяжело и больно. Сердце ее билось.
— Ну, ну, родненькая, не горюй, — успокаивал ее Ракеев. Он подошел опять близко к молодой девушке и стал ее опять гладить по волосам, упорно глядя на нее своими блестящими глазами. — Христос с тобой, Машенька! Я тебе за отца буду… Он дал Машуре опять поцеловать свою руку. — Иди, иди домой… Иди с миром. Мы на большом молении с тобой увидимся. Машура ушла успокоенная.
XIЧасов в пять вечера апостол Никифор, который только что устроил в своем домике приехавших в Виндреевку богородицу Манефу и свою духовную жену Ксению, поспешил прийти в моленную Максима Васильевича. На Никифора были возложены главные распоряжения по предстоящему большому молению; в приготовлениях ему помогали двое божьих людей из числа лиц, приглашенных на торжество.
Ракеевская моленная, как мы уже упоминали выше, помещалась внизу, в первом этаже дома. Ее окна выходили на двор. Рядом с моленной окнами на улицу были расположены две большие комнаты. Одна предназначалась для мужчин, другая — для женщин. Эти комнаты служили, чтобы божьи люди могли перед радением переоблачиться в «светлые ризы», то есть в белые длинные рубахи, и могли бы снять свою обувь и вымыть ноги. В моленную они должны были вступить уже в светлых одеяниях и босые. Для сегодняшнего дня ставни этих комнат, а также ставни моленной были затворены и укреплены болтами. Никто снаружи не должен был видеть, что будет происходить в первом этаже ракеевского дома. Никифор, когда стало темнеть, отрядил даже служку Мардария в качестве дозорного оберегать дом, чтобы никто из любопытных не мог подглядеть, что делается внутри.
Приготовления Никифора начались с того, что он со своими помощниками отправился в кладовую Максима Васильевича. Там они нашли хранившуюся в особом помещении большую высеребренную купель, похожую на те, которые употребляют в церквях при крещении младенцев. Купель эта была перенесена Никифором в моленную. Ее поставили посреди комнаты, укрепили в полу, и в нее была налита вода. В верхние борта купели были привинчены четыре коротких посеребренных подсвечника. В подсвечники Никифор вставил толстые восковые свечи и дал им обгореть. Это достаточно осветило всю моленную. Особенно ярко была освещена купель и налитая в нее вода.
Моленная представляла из себя комнату аршин в двенадцать ширины и несколько большую по длине. В правом углу моленной (от входа) были расположены иконы. Весь этот угол был ими увешан очень богато. Иконы были старинные, в серебряных ризах. Перед ними висела большая лампада красивой московской работы, украшенная сквозными разноцветными каменьями. Когда Никифор заправил эту лампаду и погасил обгоревшие на купели свечи, в комнате воцарился таинственный полусвет. Мы должны еще сказать, что раньше принесения купели под самыми иконами было поставлено особое большое кресло. Оно предназначалось для Максима Васильевича. Во время моления он будет на этом кресле сидеть спиной к иконам и лицом к освещенной купели.
