Георгий Демидов - Люди гибнут за металл
Обзор книги Георгий Демидов - Люди гибнут за металл
Демидов Георгий
Люди гибнут за металл
Георгий Демидов
ЛЮДИ ГИБНУТ ЗА МЕТАЛЛ
Георгий Георгиевич Демидов, 1908 - 1987. Раздвинем две эти неизбежные даты, заглянем в судьбу...
Родился в Петербурге, в рабочей семье. Рано проявил способности к технике, изобретательству, стремительно прошел путь от рабочего до инженера и доцента электротехнического института. Друзья сулили ему, ученику Ландау, блестящее будущее ученого-физика.
В 1938 году он был арестован в Харькове, где тогда работал, - вызвали якобы для проверки паспорта, эта "проверка" затянулась на восемнадцать лет. Следователь пригрозил арестом жены с пятимесячной дочкой, и Демидов подписал показания на себя как троцкиста, участника контрреволюционной, террористической организации, наотрез отказавшись назвать еще кого-нибудь. Итог - исправительно-трудовые лагеря.
Четырнадцать лет на Колыме, из них десять - на общих, самых тяжелых работах. Человек с твердым характером и многосторонним интеллектом, он и выжил-то благодаря своему высокому духу. Не имей он в себе этой "подъемной силы", остался бы колышком с номером на устланных костями сопках Колымы.
Демидов писал: "Даже совершенно неспособный к наблюдению и сопоставлению человек не может не постигнуть трагедийности этого "Освенцима без печей", выражение, за которое, среди прочего, я получил в 1946-м второй срок".
Вскоре после того, как там, в лагере, он был вторично осужден, жене Демидова пришла телеграмма о том, что ее муж... умер. Телеграмму отправил он сам и причину этого открыл позднее, в письме дочери: "Бедная моя дочурка! Я был тогда в страшной дали, в огромной мрачной стране - тюрьме. Я не надеялся когда-нибудь выйти из этой тюрьмы. Был уверен, что погибну в ней. Мне показалось, что я только немного опережаю события, прикидываясь мертвым. Делал это я для того, чтобы избавить тебя и маму от своего существования, которое я считал для вас вредным... Ее мне обмануть не удалось".
В центральной больнице УСВИТЛа Демидов встретился и подружился с фельдшером из хирургического - Варламом Шаламовым, который называл своего друга одним из самых "умных людей, встреченных на Колыме". Демидов - прототип героя шаламовского рассказа "Житие инженера Кипреева", ему посвящена пьеса Шаламова "Анна Ивановна". Потом дороги их разошлись, чтобы спустя много лет снова пересечься, когда оба, после освобождения, обнаружились - Шаламов в Москве, а Демидов - в Ухте. Завязалась переписка, возобновилось общение.
Оказалось, что Демидов тоже запечатлел свой крестный путь в слове. Это, по его признанию, была попытка начать жизнь во второй раз и с нуля. Писал, урывая редкое свободное от работы на заводе время. Ночами стучал на машинке сломанные в лагерной шахте пальцы не сгибались и не держали ручку. "Мне мое творчество обходится очень дорого, - говорил он. - Я неизбежно дохожу до болезни, хотя далеко еще не развалина... Все спрашивают: что-нибудь случилось? Я мог бы ответить: да, случилось. Совсем недавно. Нет еще тридцати лет. И случилось не только со мной..."
Сложность задачи, которую он перед собой ставил, сам Демидов прекрасно понимал - понимал со всей беспощадностью к себе. Из письма Шаламову: "..."Писатели - судьи времени" - выражение, требующее уточнения. Не всякий писатель может претендовать на такой титул. Я считал бы свою жизнь прожитой не зря, если бы был уверен, что буду одним из свидетелей на суде будущего над прошедшим. Но здесь, конечно, возникает много вопросов и сомнений. Что такое суд яйца над курицей?.."
Тема большинства произведений Демидова - Колыма, невольничья страна, оказавшаяся географически и природно идеальным местом для каторги. Сталинское воспитание и лагерные порядки гасят добро и выращивают зло в человеке. Развитие комплекса неполноценности и создание кадров убийц - государственная политика. И результат - порабощенное сознание миллионов.
Так уж повелось на Руси, что именно через слово, через литературу оно раскрепощалось. Поэтому литература у нас (разумеется, в лучших образцах) была не только искусством в классическом смысле, но - глотком свободы. Или видом внутренней эмиграции - из мрака реальности в воображаемый, параллельный мир. Или единственной доступной формой протеста, сопротивления. Вот почему у нас так много писателей и так много читателей: читать интересней, чем жить...
И в новой ипостаси - писательской - Демидов оказался неугоден своему времени. Пора "оттепели" уже миновала. Надежды быть напечатанным - никакой. "Мои официальные гонорары, - пишет он Шаламову, - это доносы, окрики, угрозы, прямые и замаскированные. И самое подлое - "товарищеские" обсуждения в узком литературном кругу. Наша здешняя литературная яма имеет, конечно, уездный масштаб. Но источаемая ею вонь качественно та же, что и от ямы всесоюзной". Впрочем, были и обещания - предлагали и писательский билет, и большие тиражи при одном условии: переменить тему.
Друга в литературе он не нашел. Даже с Шаламовым развела судьба. Бросился к нему навстречу, открыл душу, отдал должное его писательскому опыту и мастерству, но "докторальности, безапелляционности в наставлениях и разносного тона" - этого вынести не смог. "С кем ты меня спутал, Варлам?"
Был и другой, более принципиальный, мотив в их расхождениях. Демидов не принял выстраданный бунт Шаламова против культа красоты в искусстве, казавшегося тому обманным утешением и даже оскорблением перед лицом бесчеловечной, жестокой яви. "Твои нигилистические рассуждения о ненужности всего в литературе, что апеллирует к устаревшим эмоциям, мне были известны и прежде, - отвечает Демидов. - Если не ошибаюсь, ты был поклонником Писарева. А сей последний громил даже Пушкина. Но при всей своей старомодности Пушкин остается Пушкиным..."
В отличие от литературного наследия Шаламова, произведения Демидова еще мало известны читателю. КГБ не выпускал писателя из поля зрения и после освобождения, до самой смерти. В августе 1980 года одновременно в нескольких городах у всех, у кого хранились его рукописи, и у него самого были произведены обыски, и все сочинения арестовали. Три романа, три повести, более двадцати рассказов и самое последнее, любимое детище - автобиографическую книгу "От рассвета до сумерек". Многостраничный протокол обыска - потрясающий документ наших социальных нравов, положения пишущего человека в "самой свободной стране". А незадолго до этого сгорела дача Демидова под Калугой, где хранились все черновики...
В семьдесят два года он остался без единой строки!
Хорошо, что у него есть дочь, по натуре похожая на отца. Рукописи Демидова были возвращены дочери уже после его смерти, в результате длительных и упорных усилий.
"Преступлений социального характера утаить от истории нельзя, - писал Георгий Демидов. - Они даже не шило в мешке. Скорее кусок расплавленной лавы, раскаленное ядро..."
Виталий Шенталинский.
ЛЮДИ ГИБНУТ ЗА МЕТАЛЛ
Посвящается Н. М.
Годы войны почти на всей территории Советского Союза, в том числе и на Крайнем Севере, совпали с годами температурного минимума на этой части земного шара едва ли не за целое столетие. Для колымских заключенных это явилось тяжелейшим дополнительным бедствием, унесшим множество жизней. Особенно пострадали те, чьи лагеря, подобно нашему, затерялись между прибрежных сопок реки Яны, бассейн которой уступил мировое первенство по холоду соседнему Оймякону лишь в результате скрупулезных метеорологических изысканий, да и то на какие-то пару десятых градуса. Но здесь были обнаружены богатейшие залежи желтого металла, "стратегического материала номер один", который мы и добывали тогда для нужд войны.
В ту предпоследнюю военную зиму морозы в этой части "района особого назначения" месяцами удерживались на уровне шестидесяти градусов. Для малочисленных тогда приисковых механизмов особо морозные дни актировали, так как нагруженные части горных машин, работающих на таком холоде, становились почти стеклянно-хрупкими и часто ломались, а рисковать ими, при острой нехватке запасных, было нельзя. Другое дело - заключенные-работяги. На место списанных в "архив-три" в очередную навигацию пришлют новых. Колымское начальство было уверено, что здешнее "свято место" пусто быть не может. И поэтому - никаких скидок заключенным на морозы, пургу, нехватку питания, рваное обмундирование! Если миллионы полноправных и полноценных граждан страны гибнут ради победы над врагом, то почему для достижения той же цели надо дорожить жизнями каких-то преступников? В этом рассуждении дальстроевских генералов резон несомненно был. И их солдаты, колымские каторжники, загибались тысячами, особенно зимой, от голода и холода, бесчисленных травм и конвоирских пуль.
"Полюс холода" отнюдь не совпадает с географическим полюсом. Он расположен южнее даже Северного полярного круга. Поэтому здесь нет полярных ночей в школьном понимании этого слова. Солнце, согласно календарю, всходит над Яной и Оймяконом ежедневно, даже в декабре и январе. Другое дело, что мы, заключенные довольно большого приискового лагеря, жившие и работавшие в узком распадке между высокими сопками, могли об этом только догадываться. Непроницаемая темь двадцатичасовой ночи сменялась тут на короткое время почти такой же непроницаемой морозной мглой. Круглосуточный туман, выжимаемый на воздухе жестоким морозом, был так плотен, что, когда колонна подневольных работяг, возвратившись вечером с прииска в лагерь, останавливалась перед воротами, сильный прожектор с крыши вахты мог выхватить из тумана только ее головную часть. Остальная тонула в темноте, и о ее длине можно было судить только по доносившемуся оттуда надрывному кашлю, постаныванию, кряхтению, постукиванию деревянных дощечек, заменявших в наших каторжанских "бурках" подметки. Ждать перед закрытыми воротами приходилось долго, нередко добрых полчаса. Ленивые "вахтмены" у печки в дежурке, из трубы которой вырывались искры и острое пламя, похожее на пламя паяльной лампы, не торопились их открывать. Тем более, что шуровать эту печку и "травить баланду" им помогали теперь наши конвоиры. Эти сытые парни, одетые в длиннополые бараньи тулупы, обутые в крепкие валенки, в меховых шапках с вязаными подшлемниками, сразу же ныряли в блаженное тепло вахты, как только приводили нас на утоптанный плац перед ней. О своих подконвойных охранники могли не беспокоиться. Куда они здесь денутся, да еще в этакий мороз?