Всеволод Крестовский - Деды
Между тем в квартире графа, на половине графинюшки, шли суетливые приготовления. Харитонов-Трофимьев получил от Валуева официальное письмо, извещавшее о дне и часе, когда графиня Елизавета, а вместе с ней и сам граф Илия должны будут представиться императрице. Надо было торопиться, чтобы поспеть приготовить парадную робу, сообразно требованиям этикетного траура, подумать о куафюре и о прочих мелочах и подробностях парадного туалета. Василий Черепов как человек досконально знакомый с Петербургом по просьбе графини Елизаветы Ильиничны поскакал на Малую Миллионную к одному из лучших тогдашних парикмахеров, Фичулке, и привез его к графинюшке для консилиума[209] насчет прически, причем Фичулка несказанно удивился природной длине и роскоши ее волос, сказав ей, «в комплементу», что все его букли и шиньоны никуда не годятся в сравнении с подобным «богатством материала».
Затем поехал Черепов к одной из самых модных портних-француженок, m-me Ксавье, которая недавно еще появилась в Петербурге со своей модной лавкой и мастерской, славясь по столице репутацией богини Разума, так как про нее под сурдинку[210] ходили слухи, будто она в силу своего величественного вида и красоты, но только под другим именем была некогда избрана Робеспьером[211] и членами Комитета общественной безопасности[212] для разыгрывания роли богини Разума и разъезжала по Парижу на торжественной колеснице, принимая подобострастные поклонения и почести со стороны парижской черни. Мастерицы этой m-me Ксавье, «ради пущего спеху», были перевезены для работы даже в квартиру графа Харитонова, а сама m-me Ксавье и кроила, и шила, и примеряла, и источала целые потоки бойкой блестящей болтовни, комплиментов, пикантных намеков и маленьких сплетен из высшего дамского света, который был ей доступен с заднего крыльца в силу ее артистического вкуса и профессии. Наряд, созданный ею для графини Елизаветы Ильиничны, действительно был изящен и великолепен при всем своем траурном характере. Старуха m-me Лантини, древняя знаменитость в качестве великосветской учительницы танцевального искусства, нарочно приезжала несколько дней подряд в графской карете, чтобы преподавать молодой девушке все правила церемониальных реверансов по требованию придворного этикета.
И вот настал наконец день представления императрице.
Граф Харитонов-Трофимьев сел со своей дочерью в парадную карету и поехал во дворец, а старая нянька Федосеевна в то же самое время наняла извозчика и с трепетом в сердце отправилась к Казанской[213], нарочито петь Владычице молебен, чтобы Бог помог ее Лизутке как ни есть наилучше представиться матушке императрице.
Обер-церемониймейстер Валуев ввел графиню Елизавету с отцом в приемную залу на половине государыни.
Через четверть часа в эту залу вошла императрица Мария Федоровна в сопровождении государя, статс-дамы[214] баронессы Ливен[215] и фрейлины[216] Екатерины Ивановны Нелидовой.
Смущенная и бледная, с замиранием сердца, графиня Елизавета отдала свой первый реверанс по всем правилам, удачно усвоенным ею от m-me Лантини.
Императрица милостиво улыбнулась и сделала ей знак приблизиться.
Государь самолично представил своей августейшей супруге графа Илию и его дочь, с которою, впрочем, и сам при этом впервые только познакомился. Императрица сказала обоим несколько милостивых слов и поблагодарила графа за его испытанную уже в прежние годы приверженность ее супругу, когда тот был еще великим князем.
– Вся жизнь моя, как в оны дни, так и ныне, по самый гроб всецело принадлежит его величеству, – с глубоким поклоном отвечал Харитонов-Трофимьев.
– Нам приятно видеть вокруг себя наших добрых, испытанных друзей, – заметила государыня со своей обворожительной улыбкой. – И я надеюсь, – продолжала она, окинув взором девушку и тотчас же переведя его на супруга, – я надеюсь, государь не откажет мне в моей просьбе?…
– В чем дело? – вопросительно вскинул на нее император свой на этот раз светлый и веселый взгляд.
– Я желала бы иметь графиню Елизавету в числе фрейлин моего двора.
– О, с охотнейшим моим сердцем удовлетворяю желанию вашего величества! – весело воскликнул император.
Зардевшись от радости и вся преисполненная благодарным чувством за себя и за своего отца, девушка скромно и изящно отдала новый глубокий поклон государыне. После первых минут невольного смущения теперь она впервые только могла поднять на нее взоры и разглядеть как саму императрицу, так отчасти и особ, ее окружающих.
Государыня показалась ей очень красивой белокурой женщиной; высокий, стройный рост при некоторой полноте сообщал всей ее фигуре очень много величия, а необычайная скромность и степенность ее манер придавали ей на первый взгляд даже нечто строгое и повелительное. За нею, в двух шагах с правой стороны, виднелось исполненное открытого достоинства, честности и доброты лицо баронессы Ливен, которую Мария Федоровна называла и почитала своим доверенным другом, а слева – в совершенный контраст с величественной наружностью государыни – стояла фрейлина Нелидова, маленькая, живая и подвижная, как ртуть, сухощавая брюнетка, с блестящими черными глазами и миловидным личиком, которое все дышало жизнью и выразительностью, отражая в себе малейший оттенок каждого впечатления. Эта маленькая брюнетка почиталась тогда самой яркой звездой интимного придворного кружка, где блистала игрой своего остроумия и изяществом манер и танцев.
Отпуская графа Харитонова с дочерью, государыня подозвала Нелидову и поручила ее вниманию и дружбе графиню Елизавету, как молодую фрейлину, не вполне еще знакомую с порядками придворной жизни, этикета и отношений, прося не оставлять ее, в чем потребуется, дружеским советом или указанием. Это было сделано согласно заранее сообщенному императрице желанию государя, который хотел дать молодой и неопытной девушке на первых шагах ее новой жизни надежного друга и руководительницу для того, чтобы не осталась она одинокой в сфере, пока еще для нее чуждой и незнакомой.
Веселая и счастливая, шумя шлейфом парадной робы, впорхнула графиня Лиза в залу отцовской квартиры, где ожидал уже возвращения графа Василий Черепов.
– Поздравляйте, поздравляйте меня! – смеясь и хлопая в ладоши и вся сияя живым восторгом, говорила она, подбегая к молодому адъютанту. – Это прелесть! восторг! божество! величество!..
– Кто? Что такое? – недоумело пробормотал Черепов.
– Как – кто? Она! Государыня! Какая благость в ней, если б вы знали! Как она милостива! Как ласково приняла!.. Мне было сначала так страшно-страшно, а потом как взглянула на нее, на эту улыбку, взор божественный – так хорошо вдруг стало! И страх как рукой вдруг сняло! Ах, какая же она добрая и величественная!
– Кланяйся, сударь, кланяйся и приветствуй! – весело и шутливо обращаясь к Черепову, говорил граф Харитонов. – Могу представить тебе вновь пожалованную фрейлину двора ее императорского величества. Каково метнула моя деревенщина!.. А?
– Постой, папушка, не мешай! Дай рассказать все по порядку!
И Лиза, словно бы торопясь высказаться, наскоро стала передавать Черепову все впечатления, какие произвел на нее прием государыни и государя, их черты, наружность, разговор, обстановка дворца и прочее; только рассказ ее отличался отсутствием всякого порядка и последовательности, хотя она и намеревалась рассказывать по порядку. Все эти впечатления как бы толпились и теснились в ее душе и сразу, одно наперебой другому, порывались высказаться, выпорхнуть наружу.
Черепов слушал ее рассказ и любовался оживленными чертами ее лица, которое все сияло восторгом и полудетской гордостью достигнутого торжества и счастья. Заметно было, что оказанное ей внимание льстит ее молодому самолюбию и начинает кружить пылкую голову. Он был рад и счастлив за графиню Лизу, но… в то же самое время нечто похожее на смутное предчувствие тревожно шептало ему, что это увлечение блеском двора, эта гордость первого успеха едва ли не будут в дальнейшем своем развитии служить помехой их взаимному сближению, которое началось еще так недавно и при таких, по-видимому, благоприятных условиях.
«Закружится… Ох, закружится пташка в этом придворном свете!.. Тут и молодость, и красота, и толпа поклонников, искателей, воздыхателей, и все новое, невиданное… Поди-ка, и не вспомнит про нас, грешных!» – думалось Василию Черепову.
«А ты не плошай и будь молодцом! Бери свое с бою!» – подсказывало ему в то же время собственное самолюбие.
ХIII. Екатерининская гвардия
«Нельзя изобразить, в каком странном и удивительном положении была до сего гвардия, – говорит один из бытописателей-современников этой эпохи, – и сколь многие злоупотребления во всем господствовали в высочайшей степени в оной. Ежели б все то изобразить, то составилась бы прелюбопытная картина для потомства, и потомки наши не только б стали удивляться, но едва ли б в состоянии были поверить, чтоб все то существовало в самом деле, и скорее могли бы подумать, что то выдуманная баснь и совершенная небывальщина»[217].
