Александр Хургин - Комета Лоренца (сборник)
А Петрович, он хоть и не искал правды, а искал, как вернуть себе свою работу, все равно оказался к таким делам неприспособленным и в них беспомощным. Потому что Петрович и жить-то хорошо и по-настоящему приспособлен не был, а бороться за то, чтобы жить каким-нибудь определенным образом - и тем более. Он был приспособлен жить так, как живется и принимать это за свою единственную и неповторимую жизнь, и никакой другой жизни себе не желать и не представлять ни во сне, ни в воображении. И это характерное качество Петровича оказалось в конце концов его положительным и необходимым качеством, без которого он бы ни за что не смог обойтись, а если бы смог, то еще неизвестно, что бы из этого получилось и как обернулось - возможно, конечно, что лучше, но так же точно возможно - что и гораздо хуже. А так он принял свою новую работу и, значит, новую жизнь обыкновенно - как принимал старую. Без удовольствия, но и без каких-то отрицательных чувств. Даже без особых переживаний он ее принял. Чему и сам, если быть честным и откровенным, поначалу удивился. Да оно и было чему удивиться. В тот самый раз, когда Петрович пришел впервые на свою новую работу и увидел свое новое рабочее место, он ничего о нем не узнал. И о работе своей тоже не узнал ничего конкретного и определенного. Барак был пустой и ничего, кроме нескольких металлических клеток по стенам, в нем не было. Хотя нет, был там еще и закуток, где стоял фанерный письменный стол времен индустриализации всей страны и кушетка - того же приблизительно исторического периода. Тут же, в углу, имелся железный со стеклянной дверью шкаф, выкрашенный рыжими белилами. В шкафу на полке стоял флакон с какой-то жидкостью и валялось несколько шприцев. Поэтому понятно и неудивительно, что такой интерьер никаких дополнительных сведений о работе и ее деталях не мог сообщить даже самому внимательному наблюдателю с самым пытливым и аналитическим умом. А Петрович, он ни наблюдателем никогда не был, ни ума не имел аналитического. Петрович скорее был нелюбопытным. И неторопливым. И, само собой разумеется, понимал, что раз он устроился сюда работать, его обязанности со всеми подробностями станут ему рано или поздно известны и ясны. Поэтому он подумал "наверно, я чуть сяду, посижу" и сел на кушетку, и стал на ней сидеть. И долго сидел, думая - почему здесь кушетка есть, а стула какого-нибудь простенького или пусть табуретки - нет. И на чем же в таком случае сидеть, работая за столом?
А никто к нему в барак не приходил и никаких требований не предъявлял, и Петрович начал уже считать, что о нем не помнят. Или не знают, что у них есть с сегодняшнего числа ветеринар. Могло же случиться, что отдел кадров принял на работу человека, а никому об этом не сообщил. Забыл сообщить. И Петрович хотел уже было встать с кушетки и выйти из барака во двор, и поискать какого-нибудь своего начальника, чтобы ему представиться и о себе заявить, а заодно спросить, почему в шкафу нет стерилизатора для шприцев и вообще ничего практически нет. Правда, Петрович не знал, кто у него начальник, хотя знал, конечно, что кто-нибудь есть, поскольку у каждого человека должен быть начальник, а иначе быть не должно и не может, и не бывает. И в конце концов Петровичу не пришлось ни вставать, ни выходить на территорию, ни искать ответственных лиц. Они сами нашлись и все ему объяснили, и предъявили к нему свои требования. А когда Петрович их выслушал и понял, куда он попал и в чем теперь будет заключаться его работа и служебный долг, было поздно. На работу его уже приняли, документы оформили, да и вообще - о чем теперь можно было говорить?
И значит, остался Петрович трудиться здесь, на пункте, и работал до конца, а ровно в шестьдесят лет вышел на заслуженную пенсию, ни дня не переработав сверх положенного, хотя его и уговаривали остаться.
А жизнь Петровича с тех пор, как он пришел на пункт, как-то быстро и нехорошо изменилась. А семейная жизнь и вообще не сложилась ни с кем. Потому что и в молодые его годы, и в зрелые, когда женщины узнавали, где и кем он работает, и сколько за эту работу получает - они к нему остывали в своих чувствах и им пренебрегали, чаще всего мотивируя свое поведение неприятным устойчивым запахом, всегда исходящим от Петровича. А Петрович им отвечал, что тут полностью бессилен, так как этот его производственный запах имеет свойство не исчезать даже после бани и парной. Да и одежда вся им пропитана, и никакая стирка или химчистка его не берет.
Это что касается женщин, с которыми Петрович так или иначе сближался. А все другие люди, узнав постепенно о его профессии, стали обращаться к нему, чтобы он освободил их от ненужных им животных. Они говорили "ну что тебе, Петрович, стоит, ты же привычный и знаешь, как это надо делать с профессиональной точки зрения безболезненно". Сначала обращались соседи, а потом, когда разъехалось большинство из них, начали приходить и приезжать к Петровичу и совсем незнакомые ему люди - видно, те же самые бывшие соседи давали его адрес своим знакомым, а те - своим и так далее и тому подобное. И выходило, что Петрович на работе ежедневно убивал бездомных и опасных для человеческого общества животных, делая это, само собой разумеется, для всеобщей пользы и безопасности, а дома тоже он их убивал, но уже по личным просьбам своих сограждан, когда у их собак и кошек рождались нежелательные щенки и котята, и девать их было некуда. И их несли Петровичу, чтобы он их утопил или уничтожил каким-либо иным известным ему способом. И он много лет подряд помогал всем, кто к нему обращался, никому не отказывая и понимая, что кому-то все равно приходится выполнять такую работу и, если не он будет ее выполнять, люди найдут кого-нибудь еще и ничего от этого по общему и большому счету в природе не изменится. Что бы там ни говорили, а один, отдельно взятый человек - величина бесконечно малая и влиять на что-либо сущее не способна. В то время как на него самого многое влияет и много чему он подвластен и подвержен.
На Петровича, к примеру, его образ деятельности повлиял сильно. Во-первых, ему перестало хотеться разговаривать с кем бы то ни было. И это при том, что просто так, ради самого разговора, он почти никогда и почти ни с кем не говорил. К нему всегда обращались по какому-то определенному поводу, то есть по делу, а он делал то, что от него хотели - и все. Для этого говорить было совершенно не обязательно. А во-вторых, в нем родилось недоброе любопытство, и ему стало хотеться посмотреть, что будет, если укол, который он делает бродячим собакам и кошкам, сделать человеку. Не какому-то конкретному человеку с именем и фамилией, а любому человеку, без различия. Нет, он понимал и чувствовал, что не придется ему свое любопытство утешить и удовлетворить, но оно от этого понимания не пропадало и не ослабевало. Скорее, совсем наоборот. И однажды наступил момент, когда при виде любого человека Петрович думал "вот если бы этому вколоть, интересно, как бы он?" и больше ничего ни о ком не думал. Ни о ком, кроме той ненормальной девки, приезжавшей кормить животных. Он как-то неожиданно для самого себя понял, что проверять силу укола на ней, ему не хочется. Более того, ему стало даже страшно, когда он представил, что кто-то подносит к ее руке шприц. Петрович от этого видения что называется содрогнулся душой. Почему содрогнулся - не очень-то понятно, скорее всего потому, что девка эта никак не совмещалась в его тусклом сознании с умиранием. Слишком живой внешний вид она имела. Это бросилось в глаза Петровичу в самый первый ее приезд. И собаки очевидно почувствовали то же самое. Они вились и вертелись вокруг нее, а когда она была в машине - вокруг ее машины, миролюбиво лаяли, виляли хвостами и заглядывали в глаза. Все это они проделывали, еще не зная, что она будет их кормить. Да в первый раз она их и не кормила. Нечем у нее было их кормить. Потому что она нечаянно сюда заехала.
Марья действительно заехала в логово Петровича совершенно случайно. Ее собаки туда за собой привели. Она увидела их - целую стаю (или свору) недалеко от своего дома на жилмассиве "Ясень-1". Собаки не спеша, трусцой, двигались по проезжей части улицы. И Марья за ними поехала. Просто так, не задумываясь, зачем она это делает. И они бежали перед ее машиной, а она потихоньку, на второй скорости, ехала следом. Собаки иногда оглядывались, видели, что их преследуют, но не обращали на это никакого внимания. То ли чувствовали, что бояться им в данном случае нечего, то ли вообще они ничего уже в своей жизни не боялись. А когда собаки достигли своей цели, добежав до пустыря вокруг дома Петровича, они взяли машину в широкое кольцо, пробежались так немного и остановились. Машина остановилась тоже. Собаки лениво расселись вокруг, а некоторые из них разлеглись. Марья выключила мотор и вышла наружу. Дверь за собой она захлопнула. Собаки осмотрели ее, принюхались издали и успокоились окончательно, признав чужую девку своей. А тут и Петрович вышел из дому и стал смотреть на нежданную гостью.
