Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 29. Хозяин и работник
№ 31 (рук. № 14).
Первое дело, которое представилось ему, было то, чтобы выпростать ногу лошади. И потому, как только он немного отдышался, Василий Андреич подошел к Мухортому, выпростал ему ногу, оправил на нем веретье и сбившуюся шлею и привязал опять к старому месту. Сделав это, Василий Андреич вынул дугу, отряхнул ее и, поставив ее выше, подтянул чресседельней оглобли, достал из саней соломы, подложил ее Мухортому и, став задом к ветру, распустил шубу. Потом он вновь туго и низко, как он подтягивался, когда выходил из лавки покупать с возов овес и гречу, затянулся кушаком, приготовляясь к деятельности. Но делать больше нечего было. Надо было устраиваться в санях и дожидаться света. Но как быть с Никитой? Вдвоем не то что лечь, и не усядешься в маленьких санках. И он решил поднять Никиту и стал будить его.
– Микит! А Микит! – крикнул он, выгребая снег из саней и толкая Никиту. Поднимись-ка. Поднимись говорю. Никита не откликался и не шевелился. Василий Андреич решил приподнять его и для этого привычным, бодрым движением засучил рукава шубы. Но только что он хотел взяться за Никиту, как в санях зашевелилось, и из-под снега, которым она была засыпана, поднялась голова Никиты. Очевидно, с большим усилием он приподнялся и оперся на локоть. С нахлобученной шапки и с дерюжки сыпался развороченный снег, лицо его было опущено книзу. Он бормотал что-то, повторяя одно и то же, и как-то странно, точно отгоняя мух, махал перед носом рукой.
– Чего ты? Чего говоришь? – переспросил Василий Андреич, нагибаясь к нему. – Помираю я, прости Христа ради, – выговорил яснее Никита. – Зажитое – малому… Но Василий Андреич не дал ему говорить дальше. С той же решительностью, с которой он ударял по рукам при выгодной покупке, он толкнул Никиту назад в сани и обеими руками принялся выгребать снег с Никиты и с саней. – Будет разговаривать, – сказал он своим внушительным голосом на слова Никиты, повалившегося назад в снег и что-то неясно бурчавшего. Будет разговаривать, и, выгребши снег, Василий Андреич поспешно распоясался, расправил шубу и, ступив на отвод, лег животом на Никиту, покрывая его своим телом. Он долго лежал так, заправляя полы шубы руками между лубком саней и Никитой и коленами ног придерживая ее подол. Он лежал так ничком, упираясь головой о лубок передка, и теперь не слышал ни движений лошади, ни свиста бури, а
№ 32 (рук. № 10).
Так пролежал он довольно долго, ничего не видя и не слыша, кроме слабых движений [Никиты] и его дыхания, и наконец16 и усталость, и выпитое вино подействовали на него, и он заснул тихим и спокойным сном. Сначала в воображении его носились впечатления метели, оглобель и дуги, трясущихся перед глазами, хождение Никиты, отыскивавшего дорогу, блуждания верхом; потом стали перемешиваться воспоминания о празднике, жене, становом, свечном ящике, но все эти разнообразные впечатления связывались чем-то одним, приятным, успокоительным, соединенным с ощущением разкоряченных ног и осязания животом туловища Никиты. Только к утру спокойствие и радостность этого сна стали нарушаться. Видит он во [сне], что стоит он будто у свечного ящика
№ 33 (рук. № 11).
И В[асилий] А[ндреич] просыпается и вспоминает всё: где он, и что с ним было. Слышит он тот же свист ветра и шорох снега, видит то же белое море снега, занесенную голову Мухортого и его подведенные бока, слышит щелканье платка и вспоминает он про Никиту, что он лежит под ним и что он угрелся, и ему кажется, что он Никита, а Никита – он, и что жизнь его не в нем самом, а в Никите, что если останется жив Никита, то и он будет жить. И радостно слышит он под собою его – свое дыхание. – Жив Никита, значит я жив. – И что-то совсем новое, такое, чего он не знал во всю жизнь свою, сошло на него, и он узнал то, что было в нем, и в чем была его жизнь. – А, так это вот что! – сказал он себе, понимая, что это смерть, и что он умирает. – А я, дурак, боялся ее, – сказал он себе. – И он вспоминает свою жизнь и в чем она была, вспоминает про рощу, про дело с зятем, про валухов, и ему не верится, чтобы были люди, которые могли жить этак. И вспоминает он Никиту, как он сказал ему: прости Христа аи, т. е. прости Христа ради, и как от этих слов ёкнуло в нем сердце и загорелась жизнь. – Что же, я ведь не знал этого, – думал он. – Я бы и рад теперь, да поздно! Нет, не поздно, напротив, рано еще. Только рассветает, и вдруг стало темно и всё исчезло.
Комментарии А. С. Петровского
«ХОЗЯИН И РАБОТНИК»
ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ
П. И. Бирюков пишет в своей «Биографии Льва Николаевича Толстого» (т. III, Госиздат, М. 1922, стр. 206), что мысль написать рассказ «Хозяин и работник» пришла Толстому зимой 1892/93 г., когда он, находясь в Бегичевке Данковского уезда Рязанской губ., руководил организацией помощи голодающим крестьянам. На эту мысль его навели необычайно сильные в ту зиму метели и вызванные ими рассказы о замерзших и занесенных снегом путниках. Бирюков ничем не подтверждает своих слов, но их нельзя оставить без внимания, так как он жил тогда в Бегичевке и мог слышать от Толстого о замысле этого рассказа. Однажды Толстому самому пришлось заблудиться во время метели. Владелица Бегичевки Е. И. Раевская так описывает этот случай в своих воспоминаниях: «Узнаем мы однажды, что он уехал в метель и еще не возвращался. Мы ужасно испугались и послали его разыскивать нашего Алексея Конова: будучи охотником-псарем, он знаком с каждым овражком, каждым кустиком и к тому– отчаянная голова, готов и в огонь и в воду. Алексей отправился верхом и нашел графа, идущего пешком по снежному полю, а лошадь от него ушла. Алексей ее поймал, усадил графа в сани и привез к нам». 17 Запись эта относится к 15 февраля 1892 г.
Толстой упоминает впервые о рассказе в дневниковой записи от 6 сентября 1894 г.: «Утром в постели… продумал очень живой художественный рассказ о хозяине и работнике». 18 Повидимому, тогда же был набросан и первый, очень беглый, конспект рассказа:
«1) Вас. Андр., уезжая, приказывает об овсе и рушке.
2) До лесу доезжают благополучно. Затишье.
3) Снимает тулуп, ходит, ложится вниз.
4) Лежит, Мекешка лежит не шевелится.
В. А. ходит. Чего ходить-то? Нечего ходить. Ложись. Друг от дружки теплее.
Ходит, суетится, потеет, теряется, приходит и валится на него сверху, и тотчас же засыпает. Просыпается холодно. Но лень встать. Мечты» (см. ниже, стр. 378, рук. № 1).
В тот же день Толстой приступил к осуществлению замысла. 7 сентября он пишет Софье Андреевне: «У нас в одиночестве жизнь теснее. Вчера я стал было записывать свой рассказ, пока вы уехали, думал нынче вечером продолжать, но нынче не в том духе».19 А 14 сентября Толстой записывает в Дневнике: «Вечером сел писать и написал рассказ о метели. Нехорошо».20 В тот же день Татьяна Львовна сообщала матери в Москву: «Вчера вечером папа только к 12 часам пришел наверх и принес с собой целый рассказ, который он написал. Будем сегодня его переписывать» (ГМТ).
Таким образом, совершенно точно определяется дата начала (6 сентября 1894 г.) и конца (13 сентября 1894 г.) первой черновой редакции «Хозяина и работника». Судя по цвету чернил, она была написана в два приема: вероятно, 6 и 13 сентября.
Закончив первую редакцию, Толстой на время прекращает работу над «Хозяином и работником». 18 сентября он пишет жене: «Теперь я написал начерно очень мало интересный рассказ, но он меня на время занял. Поправлять же его, теперь по крайней мере, нет охоты».21
Возвращается Толстой к работе над рассказом только через три месяца (дневниковая запись 25 декабря 1894 г.). С этого момента начинается интенсивная правка рассказа, продолжавшаяся до 1 января 1895 г. – дня отъезда Толстого с дочерью Татьяной Львовной в имение Олсуфьевых Никольское-Горушки. Ход работы над рассказом за эти несколько дней прослеживается по рукописям №№ 3 (датирована Толстым: «27 декабря 1894 г. »), 4, 5 (датированы М. Л. Толстой: «29 д. 1894»), 6, 7 и 8.
Но Толстой все еще не был удовлетворен рассказом. 31 декабря он записывает в Дневнике: «Прошло 5 дней. Всё это время писал рассказ Хозяин и работник. Не знаю, хорошо ли. Довольно ничтожно».22 Столь же критически оценивает он рассказ и в дневниковых записях 3 и 6 января 1895 г.: «Поехали, как предполагалось 1-го. – Я до последнего часа работал над Хозяином и работником. Стало порядочно по художественности, но по содержанию еще слабо». «Третьего дня вечером читал свой рассказ. Нехорошо. Нет характера ни того, ни другого. Теперь знаю, что сделать».23 Гостя у Олсуфьевых, Толстой усиленно занимался отделкой рассказа. «Папа бодр и здоров, – писала Т. Л. Толстая матери 12 января, – кончает свою повесть».
14 января рукопись была послана H. H. Страхову для передачи в «Северный вестник». В сопроводительном письме Толстой писал Страхову: «Письмо это вам перешлет или передаст очень милая девушка, баронесса Майндорф, с кот[орой] я провел несколько дней у Олсуфьевых, у кот[орых] я жил и живу еще теперь. Я ей передал рукопись рассказа для Сев[ерного] вест[ника]. Редакторы так жадны, что я не хочу давать им прямо в руки. А то они напечатают, не прислав мне коректур и без необходимых поправок. Поэтому я позволил себе послать этот рассказ вам и через вас. Bo-1-x, вы просмотрите его и скажете, можно ли печатать. Не стыдно ли? Я так давно не писал ничего художественного, что, право, не знаю, чтó вышло. Писал я с большим удовольствием, но чтó вышло, не знаю. Если вы скажете, что нехорошо, я нисколько не обижусь. Вот это-то и может быть вам неприятно. Если же вы найдете годным рассказ, то уже, пожалуйста, вы подпишите коректуру к печати… Таня [Т. Л. Толстая] говорит, что из письма не видно, что я прошу прислать мне коректуры. Я очень прошу, непременно прошу прислать мне в Москву».24
![Джек Вэнс - Глаза другого мира [Глаза верхнего мира, Глаза чужого мира]](/uploads/posts/books/66124/66124.jpg)
