Борис Казанов - Полынья
- Что с ним?
- Переживает! Вроде бы дочь у него умерла в поселке.
- В поселке? Откуда ей там быть?
- Не знаю.
- Шхеры на чьей вахте?
- На Кокорина.
- А Кокорин умеет шхерами ходить?
- Вряд ли...
От этих слов Судсико стало не по себе. Привыкший выполнять любое задание, в каких бы условиях оно ни отдавалось, он нетерпимо воспринимал всякую неуверенность или незнание в других людях, которым было положено отвечать за свое. Просеков, если болен, должен лечиться, а не править "Кристаллом". А Кокорин, если не может его заменить, обязан потребовать полноценного командора. Состояние Просекова, которого старшина знал по "Агату" совсем другим, а сейчас увидел изменившимся, надломленным наказанием, подействовало на него угнетающе. "С таким командором не то что "Шторм" тащить - можно и "Кристалл" оставить в Полынье".
Постоял в рулевой, глядя, как в море, окутанном мглой, скользит светлое пятно, по которому правил Шаров. Правя, Леха был невозмутим, отстранен от всего, что происходило за его спиной, и, казалось, один занимал здесь положенное место. В сущности, это Леха сегодня спас девушку со "Шторма", сумев каким-то образом выхватить ее из воды при разрыве пузыря. Так что на него старшина положился не зря.
18
Проснулся от крика птиц.
Отстегнул ремень, которым привязался, чтоб не выпасть из койки. Включил лампочку на переборке: четыре ночи. Значит, в шхерах... Судно так трясло н так трещал в рулевой телеграф, что понял, что не уснет. Когда одевался в темноте, его так прижало между висящих коек, что не мог разогнуться. Опустив руку, уперся в боцманский живот, как в пуховую перину.
- Не спишь, Валя?
- Лежу... - Дыхание у Кутузова проломилось, словно внутри у него лопнул пузырь. - Дай рассолу попить.
Суденко поискал под койкой банку с помидорами.
- Сколько краски угробил, - пожаловался Кутузов, хлебая с плеском, обливаясь. - Двенадцать банок голландских белил, из фарфоровой глины. Достал в Сингапуре, жена просила форточку окрасить - не дал... Зачем? - произнес он с невыразимым страданием. - Чтоб они сейчас ободрали по камням!..
- Обойдется, Валя.
- Эх, пропили пароход! - Кутузов перевернулся на другой бок.
На трапах и в коридоре было пусто. В салоне сидел Данилыч в широких штанах с отвислыми карманами. Он чинил свою старую телогрейку.
- Не спится, Данилыч?
Электрик поднял голову и, вытягивая из ватника нитку, длинную, почти в размах руки, ответил, подмигнув:
- Лампочки горят?
- Горят, Данилыч.
- То-то... - И стал продергивать нитку обратно.
Вскочил наверх.
Магнитный компас вышел из строя. По освещенной мачте было видно, что "Кристалл" отходит, а компас ничего не показывал: или его замагнитило, или заклинило шпильку, на какой он висел. Гирокомпас не давал отражения в рулевую, на зеркальное стекло. Работал только эхолот, прожигая бумагу линиями искрящихся точек. Судно казалось неуправляемым. Даже двигателей не было слышно. Можно было предположить, что их несет в потоке, возникшем от прилива штормовой воды.
Кокорин включил телефон связи с машиной.
- ПУМУ*, ответьте мостику.
* Пост управления машинной установкой.
В ПУМУ что-то булькнуло, и после долгой паузы послышался голос вахтенного механика:
- Мост, ПУМУ слушает.
- Почему винты не работают?
- Они работают, - отвечал молодой механик не совсем уверенно.
- Нет, не работают! Где Дед?
- Старший механик просил его не беспокоить.
- Немедленно разбудите!
После долгих проволочек Микульчика побеспокоили.
- Почему винты не работают? Я не могу сменить реверс...
- Если винты крутятся, значит, работают.
- Не работают! Ты что, глухой? Машины не слышно.
- Я сейчас запишу свое мнение в судовой журнал, - пригрозил Микульчик.
- Пошел ты со своим мнением...
Положение Кокорина можно было понять. Согласившись на этот рейс, он брал на себя ответственность за судно. Однако не подозревал, что плавание сложится так тяжело. К тому же опасность, хоть он и любил о ней поговорить, была неведома ему, как человеку большой физической силы. А тут его разбудили для дела, и то, что энергия, которую он бережно копил, сейчас расплескивается в пустоту, наверное, и было самое мучительное, что он ощущал.
В это время тихо открылась дверь капитанской каюты. Просеков прошел в рулевую и глянул только на эхолот.
- Доложите обстановку, - сухо сказал он, остановившись перед Кокориным.
- Определиться не можем, - ответил старпом. - Идем в максимальном приближении к берегу.
Просеков кивнул.
- Я был намерен лечь в дрейф, но течение унесло нас...
- "Я", "нас", - выделил местоимения Просеков. -Плохие мореходы говорят: "Сели на мель". Но: "С мели снялся"...
Кокорин яростно заходил по рулевой. И тут Просеков его окончательно подкосил:
- Постарайтесь, капитан, не раскачивать судно...
Кокорин угрюмо замолчал.
- Штурман!
- Слушаю... - Сара отклеил нос от карты.
- Следи и подмечай! - И, с наслаждением охватывая взглядом нелепую фигуру плотника, небритого, в ватнике, с нерасчесанной, как куст, головой, даже от волнения сглотнул: - Захотелось тебя увидеть, Леша...
- Coy-coy.
По расчетам Просекова, только выходили на траверз подводного колокола, установленного на плавучем маяке мыса Святой Нос. Обычно звук, издаваемый колоколом, слышен в телефоне того борта, со стороны которого находится маяк, и не слышен, если судно стоит кормой или прямо направлено на него. К тому же звуковая волна часто заглушается шумом воды, обтекающей борта. Так что радист должен иметь отменный слух, чтоб уловить сигнал и держать его в секторе слышимости до определения точного направления. Наконец взяли гидроакустический пеленг. Обогнули маяк, оказавшийся довольно большим, с широкой патформой, удерживавшей 200-килограммовую тушу колокола, раскачивавшегося на цепях под водой, и сделали поворот в шхеры Минина.
Вскоре они начали проступать островками разниобразной формы, которых локатор не воспринимал в упор, так что они как бы появлялись внезапно. Скорость течения, распавшегося на потоки, стала возрастать, и "Кристалл" так водило на перемежающихся струях, что казалось, сейчас наткнется на скалу и разобьется вдребезги. Не только тяжелейший вход в шхеры, но и движение в них в любую минуту грозило гибелью "Кристаллу", если б не умение Просекова, мгновенно произведя расчеты, отдавать точные приказы рулевому, а также умение Шарова не менее точно исполнять их, успевая улавливать огни, пролетавшие на фарватере, изменение цвета которых показывало, с какой их обходить стороны. В сущности, для Суденко остались в памяти эти двое, Просеков и Шаров, и еще радист Свинкин у слухового аппарата, и бледный, застывший как изваяние, Кокорин, и штурман Сара, склонившийся над столом. Наверное, Просекова забавляло, что он считался при Саре матросом, и он находил время, чтоб давать Саре трогательные разъяснения насчет того, что он делает и зачем, а Сара все это немедленно записывал, как прилежный ученик. Весь этот ночной пролет в шхерах продолжался не больше часа, хотя время тянулось бесконечно. Наконец эхолот показал увеличение глубин, они выходили из шхер и, словно из облака, спустились на звездную полосу Болваньего пролива. Этот яркий свет оказался неожиданным даже для птиц, и было видно, как они, вылетая из стены тумана, не решаются сразу лететь дальше и в ослеплении делают над морем большие круги.
Шаров прибавил свет в компасе: магнитный онемел, он только приходил в себя, а гирокомпас помаленьку очищался, и рулевой готовился по нему править, зацепившись за одну или две цифры. Суденко внезапно почувствовал какое-то сближение капитана и рулевого в этой темной рубке перед широко всплывающими огнями земли. И понял, что надо уйти.
19
В гавани, как всегда утром, развивалось сильное течение. Оно было такое стремительное, что разглаживало прибой, как прачка накрахмаленное белье.
Ни одна из шхун, отбивавших поклоны морю за буем Экслипс, не решалась идти в порт. Обычно эти суденышки сутками торчали на рейде, отваживаясь на швартовку лишь в редкие минуты затишья. Деревянный пирс, отходивший от берега, как указательный палец, был пуст, и движение корабля, оправданное в море скоростью, должно было сейчас получить логическую завершенность рейса.
Поэтому "Кристалл", оставив без внимания покойный рейд, пронесся сквозь строй деревянных судов, как белая морская птица среди выводка квохчущих кур, и смело устремился в открытое окно гавани. Он шел с приспущенными якорями, у которых застыл боцман Кутузов, чтоб вцепиться ими, как клешнями, в скалистый грунт: со штурвалом, накатанным на поворот, который сжимал Леха Шаров, готовый броситься на таран течения, противопоставив ему крепость своих мышц и лошадиные силы машин, возле которых застыл Микульчик со своими механиками и мотористами, Вовяном и Андрюхой; со стерегущими матросами Величко и Трощиловым, державшими наготове свернутые петлями бросательные концы; при зрительском соучастии радиста Свинкина, повара Дюдькина и весело лаявшего Дика, кипевших желанием броситься на выручку кому-либо, и при ажиотаже на охотничьих судах, где уже лязгали цепи и прогревались двигатели, так как всем стало ясно, что "Кристалл" идет на причал и можно пристроиться за ним.
