Борис Казанов - Полынья
- А со мной, - спросил старшина, - не хочешь подержаться за ручку?
Ильин сунул руку, покраснев:
- Не забывай про меня, меня...
- В поход собрался? К турецким берегам?.. - И вдруг потянул к себе: -Да ты же помрешь без меня, без Гриши!..
Ильин, притихнув, роняя слезы, молчал. Суденко прибавил голос:
- Иди в каюту!
Ильин, поколебавшись, сунулся с чемоданчиком обратно.
Подлипный начал торопить своих, чтоб пересаживались в шлюпку. Принялись искать дневальную. Суденко вспомнил, что видел Аннушку на камбузе. Она стояла возле плит, глядя в иллюминатор, на Маресале.
- Анна, зовут.
- Картошка сварилась, сейчас закипит суп, - ответила она, не оборачиваясь. И сказала, вздрогнув спиной: - Гриша на баяне не доиграл...
- Не переживай, Анна! Мы тебя женим.
- Орлы, время! - кричал Подлипный.
В последний момент кто-то схватил Филимона, ползавшего по спинам людей в шлюпке, и швырнул на причал. Взлаяв от огорчения, Филя не пошел на "Кристалл", а потрухал по угольной дороге в поселок.
- Кричите из пузыря!
- Идите к черту...
Уехали.
Величко крикнул Суденко, что скоро освободится: пора было в устье, за Машей. Старшина спустился к Данилычу, чтоб сделать распоряжение. Зашел в эту каюту впервые, где электромеханик жил с мотористами. Данилыч лежал среди переборок, заклеенных красотками, маленький, в беретике с "антенной" и облегающем детском свитерке и широких штанах с раздутыми карманами.
Как только увидел Суденко, тихо, без слова поднялся, хотел идти.
- Лежи, Данилыч. Просто проведать... Как у тебя с напряжением?
- Без берегового - голодно, - ответил он. - Но колокол будет ходить.
- Надо запускать компрессор. Сегодня море с брызгами.
- Уже взяли воздух. Еще утром.
- Добро.
Видя его, потерянного, с потухшими глазами, старшина не решился сразу уйти. Повторил пословицу, прилипшую к языку:
- Не переживай, Данилыч! Мы тебя женим, на молодой...
Ответил серьезно:
- Была у меня подруга, жили пять лет. Работящая, но пила. После ужина с пяти часов, как ляжет, так и не поднимается до утра. Я с ней ничего не мог сделать. Потом говорю: "Знаешь, подруга, давай разведемся!" - и развелись.
- Правильно сделал.
- Она такая женщина, понимала жизнь... - сказал он изменившимся голосом. - Только пропащая была. Вот на коленки становился перед ней..
- Вспоминаешь?
Он нахмурился, вынул из карманов кулаки:
- Любви нет, только уважение...
По дороге открыл дверь в каюту механиков. Там продолжался бесконечный спор:
- Ты про "Сирену" говоришь?
- Я видел "Сирену", вот такие фары на гафеле! "Нивелир" видел?
- Это как "Кострома"?
- Как "Балхаш", трехсоттысячник. Возил жмых в Голландию.
- Ты, наверное, имеешь в виду "Оленегорск"? Типа "О"?
- Да нет! Иллюминаторов нет, вверх открывается. Под каждой койкой крыса.
- Так это же "Грабарь", головное! Типа "Г".
Закрыл дверь.
Пошел набак, чтоб посмотреть буксир.
Начал осмотр с носовых клюзов, где концы были соединены громадной скобой, не сдавливавшей их, а висевшей вроде стальной серьги. Назначения этой болванки старшина не понял и повел рукой дальше, по манилам, обвернутым кожей, а поверх еще слоями парусины, плотно зарученной схватками каболки с наложением "бензельской марки", как с морской печатью. А от этого перегиба, где кончался проводник, отходили контрольные концы, которые лежали на кнехтах вольно, в две-три восьмерки, без добавления стальных тросов, издревле прикладывавшихся к растительным. Кутузов преследовал здесь какую-то цель, и, постепенно отгадывая, что он хотел, Суденко уяснил и простоту соединений на шпиле и барабанах лебедки, и назначение колодцев уложенной слабины, и объяснил для себя загадку со скобой: она будет отходить с концами до носовых отверстий, создавая при ударе толчок, восстанавливающий движение. Трудно было так сразу сказать, что здесь сотворено, поскольку буксир показывает себя в море, но в этой работе, являвшейся вершиной боцманской науки, именно в том виде, в каком она была преподнесена, включавшая в себя риск как непременное условие, открывалась какая-то новая грань кутузовских знаний, отсвечивавших блеском настоящего палубного гения.
Сам Кутузов в это время отбивался от Лепика, толстого комэска с ледокола, который прилетел подобрать водолазов, спящих на "Кристалле".
- Валек! Где же ты был? - кричал он, таща его в пост. - Да я тебя с утра по всей Арктике ищу...
Кутузов, хоть и отталкивал его, но был обрадован:
- Пусти, Константин: ты пьян.
- Стой! Только не встревай... Кто пьян? Хочешь, на одной ноге? Ну, ладно... Смотри, на двух!..
- Отстань!
Но от Лепика не так-то просто было отвязаться.
- Погоди! А ну-ка примерь животик... Чей больше? То-то! Кто тебя в Провидении спас? Снял с перегрузом со льдины? Да я же тебя люблю! - Он расцеловал Кутузова в толстые щеки. - Ты чего такой? Головка болит?
Кутузов, разжалобившись, припал:
- Не взяли, Костя, на "Агат"... Меня! Лучшего боцмана флотилии...
- Стой! Не перебивай... А что такое "Агат"? Мундир заграничный! Чем хуже "Кристалл"? Это же самолет! Жора, скажи?
- "Кристалл" не хуже.
- Лучше! Весь цвет Арктики тут... Скажи, Джон?
- Твоя правильно.
- Пошли, Багратион!
Кутузов шмякнул феску...
Величко окликнул с верхней палубы:
- Поехали?
- Обожди, Миша... Шаров здесь?
- Отдыхает в каюте.
- Миша, подожди! Только не обижайся, ладно?
Величко засмеялся:
- С Лешей поедешь?
- Да.
Как-то не торопясь, расчехлили шлюпку, поставили на воду. Шаров, отвинтив бак, долил его бензином, который сливал из длинного короба, без лейки. Потом, обмотав вокруг руки шпагат, дернул. Двигатель завелся, и они поехали. Вначале бухтой, в объезд угольной дороги. Потом вошли в устье и свернули еще раз в залив, где светилось одно окно. Это окно приближалось, и Суденко оглянулся назад: опять туда, на море, словно хотел представить, каким оно будет завтра.
