Инна Кинзбурская - Один год в Израиле
Мы теряли терпение. Скорее бы остановился и предложил: "А теперь -вопросы".
Нет, он решил добить собравшуюся публику. Вынул старую потертую газету и стал читать из нее, какое дерево кому досталось в соответствии с датой его рождения. К этому дереву, как сообщала газета, а с ней и наш оратор, надо прижаться, если у тебя хворь, и хворь отступит. Правда, из-за ветхости газеты название одного дерева стерлось. Марк так и сказал:
-- Прочитать не могу.
Так что некоторые из присутствующих так и не узнали, к какому дереву им прижиматься в случае головной боли или просто плохого самочувствия. Ну, а если мое дерево, к примеру, береза или тополь? Этих деревьев я в Израиле не встречала. Значит, надо возвращаться в бывший Союз? Но вот незадача: будет ли это достаточным основанием, чтобы меня выпустили из Израиля без того, что я расплачусь с долгами, выплачу все, что здесь на меня потратили?
Все это я собираюсь потом спросить у Марка. Мысли мои прерывает голос из зала:
-- А теперь покажите что-нибудь практически.
Ну, наконец-то! Хоть Миша выручил. Миша -- тоже наш приятель и тоже пришел из сочувствия к интересному человеку, но не молчит, как мы.
-- Да, пожалуйста, -- солидно произносит Марк. -- Кто желает?
Естественно, Миша никому не дал выскочить вперед. Он сбросил свою куртку и предстал перед публикой в клетчатой рубашке, высокий, грузный живот свисает над поясом, лицо полное, туго налитое.
-- Та-ак, -- говорит Марк, -- сейчас замерим энергию, -- и взял знакомые изогнутые под прямым углом спицы. -- Та-ак, -- Марк с серьезным видом перемещает спицы. -- Голова в порядке. Сердце... Сердце пошаливает. Печенка... Сейчас проверим половую чакру... -- Мы заметили, как Миша напрягся. "Господи, -- смеясь, сказал он нам, когда мы возвращались домой, -я думал: сейчас опозорит". Спицы останавливаются параллельно друг другу. -Нормальный мужчина, -- спокойно констатирует Марк.
Он солидно, со знанием дела просветил замершую публику:
-- Посмотрите, у этого человека -- красные жилки у крыльев носа, это свидетельствует о повышенном кровяном давлении.
Миша кивает, действительно, у него повышенное кровяное давление, а публике совсем не обязательно знать, даже лучше не знать, что они с доктором приятели и вообще -- знакомы.
После этого представления женщины -- и мужчины, но в основном, женщины -посбрасывали свои пальто и куртки и выстроились в очередь для определения энергии чакр.
Первой вышла брюнетка лет сорока, полная, с объемистым животом и жирной холкой на спине. Марк обошел женщину несколько раз и объявил:
-- Смотрите, у женщины сколиоз... -- Господи, это и мне видно: спина-то согнута, одно плечо выше другого. Но зрители восприняли это, как диагноз, доступный только провидцу.
-- Та-а-к, -- Марк взялся за спицы. -- Проверим энергию. Голова... сердце... печенка... все не в порядке, все пошаливает.
Оно и мне из дальнего ряда видно, что не в порядке. И сердце и прочее.
-- Ниже не надо, -- умоляюще шепчет женщина, но Марк уже вошел в раж. Он нацеливает острия спиц ниже живота. Так и есть. Энергия половой чакры уходит далеко. Женщина съежилась. Зал замер.
-- Это надо срочно поправить, -- спокойно говорит Марк. Он отходит в угол и поднимает руки кверху. Ну, точно -- шаман! Марк, кажется, просит энергии у солнца, но оно-то давно на покое: вечер. Но шаманская поза производит впе? чатление на публику. Сидят тихо. Ждут.
Марк возвращается к своей жертве и отсекает от нее всех злых духов. После каждого взмаха руками он делает ими еще одно движение: как бы стряхивает все скверное и со своих рук. О, Марк!
-- Все в порядке. -- Марк берет спицы и демонстрирует возвращение энергии важнейшей из человеческих чакр.
-- А печенка? -- умоляюще, с надеждой спрашивает женщина.
-- С печенкой еще надо поработать, -- весомо произносит исцелитель. Это значит: "Приходите ко мне в кабинет, который обещали помочь открыть в профсоюзном клубе. Или звоните по телефону, я приду к вам домой". Он пишет на доске номер своего телефона.
Я смотрю на все, что происходит, и думаю.
Развел бы Марк всю эту бодягу там, в том городе, откуда приехал... Пожалуй, его парадную тройку Рите бы пришлось нести в химчистку. В лучшем случае зал бы давно опустел. А здесь -- сидят и слушают. И даже просят уточ? нить насчет дерева -- не успели записать. Наверное, людям необходимо верить в чудо. Потому что им скверно.
...Наслышанные о всемогущей израильской медицине, многие ехали сюда за исцелением. Но увы... увы...
Моя соученица по ульпану привезла сюда дочь, прикованную к креслукаталке. Вся большая семья приехала сюда, надеясь, что кудесники-врачи Израиля поставят на ноги несчастную женщину. Надежды уже нет.
Знакомый парень из нашего украинского города, спортсмен, штангист, человек здоровый и крепкий, вдруг заболел глазами. Он ездил в Москву, как-то его лечили. Собравшись ехать в Израиль, он перестал пользоваться услугами советских врачей.
-- Ты так уверен, что тебя вылечат в Израиле? -- спросила я. -- Знаешь, что там медицина очень дорогая?
-- Дорогая, -- ответил парень, но она есть. -- Подразумевалось, что в стране, из которой он уезжает, врачебная помощь отсутствует вообще.
-- Как у тебя с глазами? -- спросила я, встретив его полгода спустя после приезда.
-- Никак. Как было, так и есть. -- То есть, я поняла, не лечат. Но хуже пока не стало. Правда, парень этот забросил спорт и подался в ученики к раввину. Может, Всевышний ему поможет.
Слышу по русскоязычной израильской радиостанции, рассказывает слепая женщина. Она приехала в Израиль со слепым мужем и таким же сыном. Надеялись, что хоть сына избавят от ужаса мрака. Нет, говорят, операция ему не показана. Но вот деньги, правда, крошечные положены им всем -- для оплаты сопровождающих. Но деньги не платят, требуется преодолеть жуткие преграды бюрократии. Преодолеть -- слепым.
Но я знаю и другое.
У сына моей подруги в Хайфе на одном из глаз отслоилась сетчатка. Всю жизнь я знала, что отслоение сетчатки -- это конец, слепота.
-- Точно, -- говорит подруга, сама врач, -- там бы он потерял глаз.
А здесь на следующий день после того, как пришел к врачу, лежал на операционном столе. Глаз возвратили к жизни.
В Нацрат-Илите у меня живет другая подруга. Тоже олимка. И есть у нее старая мать. Ей много лет, больше восьмидесяти. Но когда уходит мать, даже старая, даже с испортившимся характером, это всегда горе. Дочь не хотела этого горя, она вызвала скорую помощь, когда матери стало очень плохо и, казалось, уже ничего не поможет.
-- Кто бы в Союзе, -- говорит подруга, -- возился с ней, да еще так, как возились здесь. Ей поставили кардиостимулятор. Несколько дней поддерживали сердце аппаратурой -- пока нельзя было ставить стимулятор: у нее была температура. И кому бы в голову пришло непрерывно делать анализы, чтобы определить, какой бактерией вызывается температура, чтобы убить эту бактерию? Старухе...
О! Я это хорошо знаю. В таком же возрасте умерла моя мама. С тяжелым сердечным приступом ее привезли в больницу ночью, и дежурный врач ее принял. А утром пришла заведующая отделением. Говорили, что она прекрасный спе? циалист. Может быть. Но дежурному врачу была выволочка. Я думаю, он уже не станет принимать старух, даже больных.
Маму быстренько выписали, она умерла. Возможно, ее часы уже пробили полночь, и она все равно умерла бы.
А здесь... Я видела это сама.
Мы шли по улице, было темно, холодно, сыро. Вдруг рядом резко затормозила машина, оттуда выпала немолодая женщина, стала кричать:
-- Помогите! Плохо!
Ее мужу, человеку пожилому, стало плохо за рулем. Я побежала к знакомым, что жили рядом -- позвонить, но телефон у них почему-то не работал, и скорую помощь я не вызвала, но минуты через три вернулась с валидолом и каким-то еще сердечным лекарством. Всего этого уже не нужно было. Пока я бегала, ктото высунулся из окна, понял в чем дело, вызвал скорую. Когда я пришла, крепкие парни дежурной скорой уже вытаскивали из машины на асфальт грузное тело. В ту же минуту подъехала еще одна скорая -- с бригадой врачей, их вызвали по рации. Мы смотрели, как человек пять или шесть, не теряя ни мгновения, колдовали над распростертым телом. У них все было под рукой, какие-то незнакомые нам приборы были подключены к проводкам, проводки прикреплены к телу больного. Наконец, мы увидели, как поднялся живот. Еще раз. Еще. Задышал. Мы облегченно вздохнули: может, спасут. Больного быстро и бережно положили на носилки, носилки -- в машину. Гудок. Маген-Давид, разрезая вечернюю темень, помчался в больницу.
-- Ну вот, -- сказал кто-то в толпе сострадающих, -- а у меня мать умерла в Минске потому, что сделали не тот укол. Чего-то там не было.
Еще там, в стране исхода, мы читали рекламу о распростертых объятиях, которые открывают новым репатриантам повсюду, в том числе и в поликлиниках. Не успеешь приехать, тебя сразу же обследуют, выявят, где хворь, будут лечить, чтоб был здоров. Стране нужны люди здоровые.
