Александр Вельтман - Райна, королевна Болгарская
Что же это за подвиги, о которых рассказывает Вельтман, словно русский Лоренс Стерн повествуя об истории боярского рода Пута-Заревых? Родословную их (столь чтимый во времена Вельтмана документ) открывает Олег Пута, получивший свободу своей веселостью в плену, удивившей свободолюбивого новгородца, и вышедший в бояре с помощью волшебного зелья. Муж его дочери, Ивор Зарев, использует тот же емшан, но зажатый в сокрушительном кулаке, и становится воеводой новгородским. Он, между прочим, горит желанием совершить богатырские подвиги, но… "Иногда только встречал он на пути своем черные избушки на курьих ножках, но в них жила не Баба-Яга, а отчинные люди (крепостные. — А. Б.) Князей и Бояр".
Сын его, Ива Иворович, "почти от самой колыбели невозлюбил противоречий", а также… "любил кататься". И пропасть бы ему среди феодальных усобиц и смут, если бы не выявленное историками "внушение судьбы, заботящейся о продолжении рода Пута-Заревых". Выразилось оно в том, что дочь боярина Ростислава Глебовича Любы возлюбила (вместе с родителями) своего "дворового дурня, рябую зегзицу, безобразного Иву" и т. д., узнав что за ним князь дает "в отчину село Княжеское и златых гривен десять".
Обратим внимание, что до сих пор повествование по основной линии — о судьбе Пута-Заревых, перебиваемое многочисленными отступлениями, идет строго по «историческим» материалам: "летописям простым и харатейным" (пергаменным), "древним сказаниям и ржавым Ядрам Истории" — и в соответствии традиционным родословным (которые, по справедливому замечанию Вельтмана, можно было вывести и от Александра Македонского).
Вслед за Вельтманом мы не упускаем случая насладиться высочайшей «достоверностью» этих источников официальной дворянской историографии — то есть истории государей и прочих "великих людей":
"В лето 6728-е, говорит неизвестный летописец, Ива Иворович иде Славенскою землею во Иерусалим и негде у торга Чернаеца пленен бысть гайдамаками Угорскими и обыцьствован и вмале не убиен, и убежа, и вбежа в торг Роман, идеже, жалости ради, взят бысть Урменским купцом, и везен в Дичин (вер. Диногетия, Галац) и далее…
А далее в летописи ничего нет".
На Руси происходят важнейшие события, уже стала она добычей татар, и лишь "смелый Даниил Галицкий" продолжает борьбу с захватчиками, а русский боярин Савва Ивич ест пироги и "труждается, ловы дея" со сворой отборных псов. Не беда, что родился он без участия Ивы Пута-Зарева, ибо бережет судьба этот славный род:
"Хочет любви — его любят, хочет жены — завидная невеста готова; желает иметь дитя… И во всем, во всем он предупрежден и судьбой, и добрыми людьми.
Так был сохраняем судьбою Ива, так будет сохранен и сын его, и внук его, и правнук, и праправнук, и прапраправнук его".
И в самом деле, что тут чудесного? Правит же царством во времена Вельтмана император Николай Первый из династии Голштейн-Готторнской, в котором нет ни капли крови Романовых…
Вторая часть «Былины» вновь начинается с «побед» над крестьянами Ивы Олельковича — «богатыря» им ненужного и в жизни лишнего.
"Этот-то Ива Олелькович и есть тот барич, о котором мы ведем речь; он-то тот Русский витязь и сильный могучий богатырь, которого подвиги до сего времени гибли в безвестности", — завершает Вельтман свое убийственно-ироническое «родословие» русского боярина. Далее следует "житие и подвйзи" барича, который сначала гвоздит направо и налево кулаком, калечит встречного и поперечного, а затем, в то время, когда "вся Русь становилась под знамена Великого князя Димитрия Московского", совершает свои бессмысленные "богатырские подвиги".
"Былина" Вельтмана о русской жизни показала далекую от идеализации «бессмертную» фигуру барина. Автор при этом не мог не смеяться над источниками, использующимися исключительно для «барской» истории. Он стремился воссоздать реальную духовную жизнь, насколько это было в его силах. Он увидел, между прочим, и связь летописания с фольклором. В произведении упоминается весьма редкий случай включения в летописные сочинения (Новгородскую IV летопись, Троицкий сборник, Хронограф поздней редакции) сообщения о былинных богатырях — Александре Поповиче, слуге его Торопце и 70 других витязах, погибших в битве с монголами на Калке. Ирония Вельтмана не означала и пренебрежения летописными источниками — достаточно посмотреть, сколь часто он привлекает их для выяснения интересующих его исторических реалий.
На исторических источниках основаны сообщения об осаде Новгорода русскими князьями в 1170 г. и переговорах новгородцев с великим князем Всеволодом Георгиевичем в 1207 г., о Марфе Борецкой и Мстиславе Удатном, князе Данииле Галицком и хане Мэнгэ, о битве на Калке и походе татарских и русских войск "в горы черкесские", великом литовском князе Гедимине и великом московском князе Дмитрии Донском, хане Мамае с его союзниками князьями Ягайлом литовским и Олегом рязанским, наконец, о знаменитой битве у слияния Дона и Непрядвы — Мамаевом побоище. Даже выдуманные Вельтманом герои, действующие в окружении реальных исторических лиц, вполне соответствуют не только романтическому замыслу писателя, но и характеру эпохи.
Реальность, былинность повествования усиливается многочисленными цитатами из исторических источников: "Повести временных лет", Новгородских, Никоновской и других летописей, Хронографа, "Слова о полку Игореве" и т. п. Мы находим в тексте и удачную стилизацию этих источников, а также разрядных записей XVI–XVII вв., «Домостроя», написанного советником Ивана Грозного Сильвестром в XVI столетии, княжеских докончальных грамот и т. д. — все служит материалом для введения читателя в исторический мир, в реальную жизнь и быт вымышленных героев.
Особенно богато использованы в романе русские былины, сказки, песни древних славян, которые Вельтман не только хорошо знал, но и тщательно собирал. Плодом серьезных, хотя и незавершенных, изысканий автора были его представления о славянской мифологии. В ткань романа вплетены представления о древних богах и богинях, волхвах и русалках, основанные на исследованиях автора и его единомышленников, стоявших у истоков научного славяноведения.
Пытаясь в своей «Былине» воссоздать реалии русского народного сознания, Вельтман наполняет произведение деталями исторического быта, древними выражениями, названиями вещей, именами, понятиями. Достаточно прочесть его примечания, чтобы убедиться, сколь серьезный собирательский труд совершил автор, стремясь найти и понять органично включенные в текст слова и выражения. При этом примечания отражают далеко не всю работу автора, скрытую под легкостью течения его рассказа. Например, старик с предгорьев Кавказа, плывущий с Лавром Саввичем Пута-Заревым и внучкой своей Стано к Азовскому морю, вспоминает о своих предках "рода гуннского", живших "на берегах Дуная, прославленных царем Аттилою".
Позже А. Ф. Вельтманом было написано несколько научных работ с целью решить вопросы этногенеза причерноморских и приазовских племен периода Великого переселения народов. Многие его выводы не выдержали проверку временем. Но безотносительно к этим выводам, непринужденный рассказ старика отражает солидное знание автором латинских, готских, византийских и других источников, а в старике угадывается фигура алана — предка современных осетин — воинственное племя которого было разгромлено в IV в. гуннами и частично увлечено ими в Паннонию (аланы пошли и далее — до Галлии и Северной Африки). Впоследствии, уже в середине VI в., ряд придунайских племен действительно участвовал в войне византийского полководца Велизария с последним вестготским королем Тотилой, в то время как основная часть алан крепко осела на Северном Кавказе.
Дальнейшее путешествие героев от устья Дона до Днестра — целая энциклопедия исторической географии Северного Причерноморья, изложенная в нескольких десятках строк! В примечании автор мимоходом делает замечательное для того времени предположение о происхождении названий рек Днестра и Днепра. Даже редкое имя одного из Пута-Заревых — Ивор — избрано не случайно: это наиболее популярное на Руси описываемого в произведении периода скандинавское имя, чаще других упоминаемое в летописях.
Именно обширные исторические познания Александра Вельтмана позволили ему ввести читателя в ту "сокровищницу величайших богатств народной поэзии, которая, — по словам В. Г. Белинского, — должна быть коротко знакома всякому русскому, если поэзия не чужда души его и если все родственное русскому духу сильнее заставляет биться его сердце".
В еще большей степени исследования Вельтмана определили содержание второго публикуемого в этой книге романа. Само драматическое противоречие, лежащее в основе "Светославича, вражьего питомца", до создания Вельтманом своего труда не было осознано даже многими крупными историографами, представлявшими любителям отечественной истории могучую фигуру Владимира Святославича — победоносного воителя, любимца свободолюбивых новгородцев, великого князя киевского, защитника и просветителя земли Русской.
