Александр Вельтман - Райна, королевна Болгарская
Тщеславные Греки думали поразить Руссов богатством, торжественностью и блеском своим, хотели строить на поле, между войск греческих и русских, для свидания монархов великолепный феатрон; но Святослав сказал, что он будет видеться с Цимисхием на берегу Дуная.
Святослав приехал на условленное место в ладье, в обыкновенной полевой одежде, без малейших признаков сана своего; сам греб веслом и причалил к берегу, когда приблизился к нему Цимисхий в окладе великолепия царского, сопровождаемый ликом чинов двора своего и телохранителями в блестящем большом наряде*.
Цимисхий сошел с коня, Святослав сидел на скамье ладьи. Это было свидание благородного белого лебедя с напыщенным павлином. Но великолепие померкло перед величием; кичливость и гордыня преклонились перед достоинством; тщеславие поникло перед славой.
Греки дивились дебелому мужеству Святослава, стройному его стану и благообразию. Под густыми бровями взор голубых глаз был сурово-спокоен; нос не походил на клюв римский; на голове хохол, признак великого рода русского, и в ухе серьга, украшенная жемчужинами и рубином, как у благорожденных предков раджей*.
Мир был заключен.
— Королевна, избирай теперь по воле твоей, — сказал Святослав. — Хочешь ли остаться в Болгарии и положиться на покровительство царя греческого до возвращения брата твоего в Преслав или поручишь себя гостеприимству земли Русской, покуда исполнится миром родной край твой?
— Враги комитопулы еще живы, и коварство их не измерло еще, — сказал Воян. — Где ж верное ей прибежище в Болгарии? Волку ли Цимисхию поручить охранять агницу? Здесь один я сродник Райне, не оставлю ее; вместе с нею прошу твоего гостеприимства, князь великий.
— Просьбу дяди повторяю и я, сирота беспокровная, — сказала Райна.
— Не сирота ты, Берислава, — сказал Святослав. — В какой семье ты не будешь родною, в чьем сердце любимою?
Между тем как писцы писали на хартии совещания, дружина Святославова садилась на корабли. Когда приложились золотые печати и Святослав с Цимисхием разменялись грамотами, поднялся златотканый парус и на великокняжеском корабле.
Воян поручил Мавреню сказать собратьям, что, погостив на Руси, к ним приедет умирать.
Стая русских кораблей плыла по Дунаю ключами; громкие бубны и гулкие трубы вторили песни. Греки стояли на горе и смотрели на отъезд замиренных врагов своих.
Вот выплыли корабли Святослава в широкое море; тихо плескало оно перекатными волнами, крутило кудри, ласково осыпало ребра насадов крупным жемчугом, горделиво вздувалось.
И, утробу смиря,
Чем-то чванилося.
Сидит Святослав рядом с Райной, на чертоге мамонтовом, под навесом с золотой бахромой; говорит умильные речи.
А она, как заря,
Разрумянилася.
Не посмотрит печально на исчезающие берега родной Болгарии; склонила очи.
И от сладкого сна
Не пробудится.
Позабыла, что было, и не думает,
Не гадает она,
Что с ней сбудется!
Пробежали корабли Святославовы по Черному морю, вступили в Днепр. Здесь на родных водах вышли Руссы на остров в самом устье, под вековым навесистым дубом, обставив его стрелами, принесли они в жертву Перуну и богам-покровителям домашних птиц, поклонились в землю, облобызали ее, испили Днепра, потом, навязав на голубей алые ленты, пустили их на волю, и все молча смотрели, куда они полетят.
— Ты хочешь знать, Райна, для чего это мы делаем? — сказал Святослав. — Эти голуби вывезены из наших городов. Быстро полетят они к дому и принесут на родину радостную весть о нашем счастливом возврате.
Высоко вспорхнули освобожденные голуби; долго кружились по воздуху в какой-то нерешительности: куда лететь? вились, вились и вдруг дружно стали опускаться на мачты.
— Не к добру! — закричали воины. — Что-то путь застлало! Не понесли доброй вести!
Невольно побледнела Райна; вздохнул Воян; Святослав посмотрел на Райну и задумался; невесело села дружина на корабли. Поплыли вверх по Днепру. Тяжелы что-то насады, дружная песня не ладится, не придает силы веслам.
Белобережье, русское место и замок при переправе через Днепр, по пути из Руси в Корсунь, разорены Печенегами. Прошли мимо; подъезжают к порогам, стражи приблизились к лесистому острову близ малого порога… Вдруг зашипели стрелы по воздуху, из лощин по берегам Днепра с криком и гамом нагрянули несметные силы Печенегов, заступили берега, сыплют стрелы.
— Возьмите окуп и идите прочь, — так велит им сказать Святослав.
— Возьмем и с головами вашими! — отвечают они. Только за Райну трепещет Святослав. Велит отступать.
Великокняжеский корабль, как и прочие насады, не крытый, чертог под золоченой кровлей и златоткаными завесами не ущитит от стрел. Воины оградили его своими щитами.
Святослав на корме, Воян уговаривает Райну не страшиться.
— Не за себя боюсь я! — отвечает она.
Под тучами стрел отчаливают ладьи. Печенеги следят берегом. Но кони их утомляются; насады быстро мчатся по течению Днепра.
В Белобережье решается Святослав выйти на берег и ждать помощи из Киева.
Но едва успели занять разоренный замок Белобережья, возвышавшийся на крутизне над Днепром, и завалить ворота, Печенеги обложили его со всех сторон.
— Здесь не страшны они нам, — говорит Святослав, — недалек отсюда Киев.
Отчаянных посылает он тайно пробраться мимо Печенегов и дать знать Ярополку, чтоб торопился со всей дружиной киевской к Белобережью.
Проходят дни, а помощи нет. Припасы выходят.
— Возьмите какой хотите окуп, — велит сказать Святослав Печенегам, — возьмите все сокровища мои и идите прочь.
— Ты наше сокровище! — отвечает Куря. — Отдавайся, возьмем тебя и пойдем.
Святослав в нетерпеливом ожидании помощи грозно произносит уже имя Ярополка, сына своего.
Проходит месяц; припасы на исходе; воины едят уже конину, изнемогают, но не ропщут: Святослав терпит одну с ними участь. Только гостей своих угощает он остатками хлеба и припасов.
Воян как будто не горюет; а Райна молчит и качает головою.
Вдруг является гонец из орды, облегающей город.
— Заключим мир, белый царь, — говорит он.
— Что требуете в окуп, все дам, — отвечает Святослав.
— Окуп невелик, пустой окуп, да на том стоим теперь. Золота не надо: за золото продали мы твою добычу.
— Добычу всю отдам.
— Спасибо за всю, а ты добыл в царстве болгарском красную девицу. За ней приехала погоня, наняла нас за дорогую цену выручить ее. Так ты и отдай ее нам и ступай себе с богом.
— Гоните его! — вскричал Святослав.
— Гоните, пожалуй, — говорил Печенег, уходя, — да я чем виноват, я не свое говорю. Ты, белый царь, увез любовницу у болгарского воеводы Самуила; а он с войском пришел выручать ее; да и нас нанял. Вольно тебе было прогонять нас, как шел в Болгарию: пригодились бы.
— Сын Ярополк! — грозно проговорил Святослав. — Чтоб ты погиб, как гибнет отец твой!
— Слышишь, Воян, — тихо сказала Райна, — Самуил и здесь меня преследует!
— Не страшны тебе здесь его преследования, — отвечал Воян.
— Если я погибну, никто ничего не потеряет; а если погибнет Святослав, погибнут братья мои и Болгария… Правда, Воян?
— О, сохрани его бог! — отвечал Воян. — Без его заступления или комитопулы, или Греки положат конец Болгарии!
— Я готова идти в окуп, другого нет спасения! — проговорила тихо Райна.
— Полно, Райна, печалиться! — сказал Воян. Райна не отвечала ни слова.
Настала ночь осенняя, ясная ночь; серебряный лик луны, отражаясь в Днепре, дробился на волнах. Вокруг стен раскинут город юрт, повсюду разложены огни, меткие стрелки печенежские дозирают под самыми стенами; только что чья голова покажется на ограде замка, тетива запоет, стрела зажужжит черным жуком, а Печенег кричит: "Бар!" — есть!
Около полуночи на кровле белой теремной башни, возвышавшейся над самым Днепром, показался кто-то облеченный тенью набежавшего облачка.
"Бар!" — крикнул Печенег. Облачко пронеслось, луна осветила башню: на вершине ее как будто легкий призрак под белым покрывалом склонился на перилы.
— Эге, Кардаш! — вскрикнул Печенег. — Да это белая голова!
— Да, белая, белая! Смотри, это девица под фатой сидит, пригорюнилась.
— Эй, смотрите, девица или дух какой-нибудь!
— Пугнем!
— Нет, постой, сказать ноину,[42] убьем без спросу, так еще беда будет.
— Сказать так сказать!
— А как уйдет!
— Не уйдет! — сказал Печенег, стоявший дозором против башни.
— А ты что за порука?
— А мне что, я сказал так, да и только.
Собрались толпы Печенегов, смотрят на диво; идут толки, шум, рассуждают, будить ли своего ноина.
