Даниил Хармс - Я думал о том, как прекрасно все первое !
Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея Алексеевича Алексеева.
<1934 - 1936>
87. ПРАЗДНИК
На крыше одного дома сидели два чертежника и ели гречневую кашу.
Вдруг один из чертежников радостно вскрикнул и достал из кармана длинный носовой платок. Ему пришла в голову блестящая идея - завязать в кончик платка двадцатикопеечную монетку и швырнуть все это с крыши вниз на улицу, и посмотреть, что из этого получится.
Второй чертежник, быстро уловив идею первого, доел гречневую кашу, высморкался и, облизав себе пальцы, принялся наблюдать за первым чертежником.
Однако внимание обоих чертежников было отвлечено от опыта с платком и двадцатикопеечной монеткой. На крыше, где сидели оба чертежника, произошло событие, не могущее быть незамеченным.
Дворник Ибрагим приколачивал к трубе длинную палку с выцветшим флагом.
Чертежники спросили Ибрагима, что это значит, на что Ибрагим отвечал: "Это значит, что в городе праздник". - "А какой же праздник, Ибрагим?" - спросили чертежники.
"А праздник такой, что наш любимый поэт сочинил новую поэму", - сказал Ибрагим.
И чертежники, устыженные своим незнанием, растворились в воздухе.
9 января 1935
88. ГРЯЗНАЯ ЛИЧНОСТЬ
Сенька стукнул Федьку по морде и спрятался под комод.
Федька достал кочергой Сеньку из-под комода и оторвал ему правое ухо.
Сенька вывернулся из рук Федьки и с оторванным ухом в руках побежал к соседям.
Но Федька догнал Сеньку и двинул его сахарницей по голове.
Сенька упал и, кажется, умер.
Тогда Федька уложил вещи в чемодан и уехал во Владивосток.
Во Владивостоке Федька стал портным: собственно говоря, он стал не совсем портным, потому что шил только дамское белье, преимущественно панталоны и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись Федьки, прямо при нем поднимали свои юбки, и Федька снимал с них мерку.
Федька, что называется, насмотрелся видов.
Федька - грязная личность.
Федька - убийца Сеньки.
Федька - сладострастник.
Федька - обжора, потому что он каждый вечер съедал по двенадцать котлет. У Федьки вырос такой живот, что он сделал себе корсет и стал его носить.
Федька - бессовестный человек: он отнимал на улице у встречных детей деньги, он подставлял старичкам подножку и пугал старух, занося над ними руку, а когда испуганная старуха шарахалась в сторону, Федька делал вид, что поднял руку только для того, чтобы почесать себе голову.
Кончилось тем, что к Федьке подошел Николай, стукнул его по морде и спрятался под шкап.
Федька достал Николая из-под шкапа кочергой и разорвал ему рот.
Николай с разорванным ртом побежал к соседям, но Федька догнал его и ударил его пивной кружкой. Николай упал и умер.
А Федька собрал свои вещи и уехал из Владивостока.
21 ноября 1937
89. ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОГО
МУДРОГО СТАРИКА
Я был очень мудрым стариком.
Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле твоем", и он убежал бы от меня счастливый и радостный.
Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.
Все преклонялись передо мной! И не люди, даже звери, даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шел по лестнице.
В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума - и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом. Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те электричеством измерили мой ум и просто опупели."Мы никогда ничего подобного не видали", - сказали они.
Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колосальность моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла: точно не помню.
Память - это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать над своей памятью.
Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.
Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать. Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку.
Да, конечно, я был феноменален!
Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше ростом, а во-вторых, - глупее.
Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут что-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе.
- Что вам от меня нужно? - спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.
- А ты чего не оборачиваешься, когда тебя окликают? - сказал он.
Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
- Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
- Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:
- Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? - И с этими словами он сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.
- Вот, - сказал он, - я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. - И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.
Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
- А где же ты был до сих пор?
- Там, - отвечал мне брат и показал куда-то рукой.
Я задумался: где это "там", но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
- Смотри: в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата нигде не было.
Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся.
