Даниил Хармс - Я думал о том, как прекрасно все первое !
Обзор книги Даниил Хармс - Я думал о том, как прекрасно все первое !
Хармс Даниил
Я думал о том, как прекрасно все первое !
"Я ДУМАЛ О ТОМ, КАК ПРЕКРАСНО
ВСЕ ПЕРВОЕ!"
Даниил Иванович Ювачев (1905 - 1942) еще на школьной скамье придумал себе псевдоним - Хармс, который варьировал с поразительной изобретательностью, иногда даже в подписи под одной рукописью: Хармс, Хормс, Чармс, Хаармс, Шардам, Хармс-Дандан и т.д. Дело в том, что Хармс полагал, что неизменное имя приносит несчастье, и брал новую фамилию как бы в попытках уйти от него. "Вчера папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, меня будут преследовать нужды. Даниил Чармс. 23 декабря 1936 года" (дневниковая запись).
Он происходил из семьи известного народовольца Ивана Павловича Ювачева, приговоренного в свое время к смертной казни, замененной пожизненным заключением, отбывавшего ссылку на Сахалине, где с ним познакомился Чехов. Даня родился уже после освобождения отца, когда Ювачев вернулся в Петербург. В эти годы начала века отец Хармса стал автором мемуарных и религиозных книг - послужил прототипом для героев Льва Толстого и Чехова... Так что корни Хармса - вполне литературные. Но известно, что Иван Павлович, не одобрял сочинений сына, - столь не похожи они были на то, что он сам почитал в литературе.
Хармс-писатель сформировался в 20-е годы, испытав влияние Хлебникова и заумника А. Труфанова, и обрел единомышленников в кругу поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ - Объединения Реального Искусства). "Кто мы? И почему мы?.. - вопрошали они в своем манифесте. - Мы - поэты нового мироощущения и нового искусства... В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет,очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства. В поэзии - столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики", и так далее. Обэриуты нашли себе приют в стенах ленинградского Дома печати, где 24 января 1928 года состоялся их самый большой вечер,"Три левых часа". Хармс - вместе с Н.Заболоцким, А.Введенским, К.Вагиновым, И.Бахтеревым и другими - читал на первом "часу" свои стихи, восседая на шкафу, а на втором "часу" была представлена его пьеса "Елизавета Бам", одним из постановщиков которой был сам автор. ОБЭРИУ очень увлекло Хармса, и он (вспомним возраст) разрывался между обэриутскими занятиями и... возлюбленной. "Кто бы мог мне посоветовать, что мне делать? Эстер несет с собой несчастие. Я погибаю с ней вместе, - восклицал он в дневниковой записи 27 июля 1928 года. - <...> Куда делось Обэриу? Все пропало, как только Эстер вошла в меня. С тех пор я перестал как следует писать и ловил только со всех сторон несчастия. <...> Если Эстер несет горе за собой,то как же могу я пустить ее от себя. А вместе с тем как я могу подвергать свое дело, Обэриу, полному развалу. <...> Господи, помоги! <... .> Сделай, чтоб в течение этой недели Эстер ушла от меня и жила бы счастливо. А я чтобы опять принялся писать, будучи свободен как прежде!"
Однако помогли разрубить этот узел спустя несколько лет совсем другие - внешние и недобрые силы. Желая положить конец выступлениям обэриутов в общежитиях, клубах, воинских частях и т.д. ленинградская молодежная газета "Смена" поместила статью "Реакционное жонглерство" (9 апреля 1930 года), имевшую подзаголовок: "Об одной вылазке литературных хулиганов". Тут прямо говорилось, что "литературные хулиганы" (читай: обэриуты) ничем не отличаются от классового врага. Автор статьи воспроизводил, очевидно, реальный диалог "пролетарского студенчества" с обэриутами: "Владимиров (самый молодой обэриут Юрий Владимиров. - Вл.Г.) с неподражаемой нагластью назвал собравшихся дикарями, которые попав в европейский город, увидели там автомобиль.
Левин (прозаик, обериут Дойвбер Левин. В.Г.) заявил, что их "пока" (!) не понимают, но что они единственные представители (!) действительно нового искусства,которые строят большое здание.
- Для кого строите? - спросили его.
- Для всей России, - последовал классический ответ".
А в 1931 году Хармс, Введенский и некоторые их друзья были арестованы и сосланы на год в Курск.
Позади остались две единственные "взрослые" публикации Даниила Хармса - по стихотворению в каждом - в двух сборниках Союза поэтов (в 1926-м и 1927 годах). Больше Даниилу Хармсу, как, впрочем, и Александру Введенскому, не удалось опубликовать при жизни ни одной "взрослой" строчки.
Стремился ли Хармс к публикации своих "взрослых" произведений? Думал ли о них? Полагаю, что да. Во-первых, таков имманентный закон всякого творчества. Во-вторых, есть и косвенное свидетельство, что он свыше четырех десятков своих произведений считал готовыми для печати.
Но при этом - вот сознание безвыходности! - не делал после 1928 года никаких попыток опубликовать что-то из своих "взрослых" вещей. Во всяком случае о таких попытках пока неизвестно.
Больше того, - он старался не посвящать своих знакомых в то, что пишет. Художница Алиса Порет вспоминала: "Хармс сам очень любили рисовать, но мне свои рисунки никогда не показывал, а также все, что он писал для взрослых. Он запретил это всем своим друзьям, а с меня взял клятву, что я не буду пытаться достать его рукописи". Думаю, однако, что небольшой круг его друзей - А.Введенский, Л.Липавский (Л.Савельев), Я.С.Друскин и некоторые другие - были постоянными слушателями его сочинений в 30-е годы.
А писал он - во всяком случае стремился писать - ежедневно. "Я сегодня не выполнил своих 3-4 страниц", - упрекает он себя. И рядом, в те же дни, записывает: "Я был наиболее счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили мне что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине, совесть была спокойна, и я был счастлив. Это было, когда я сидел в тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли я опять туда или в положение, подобное тюрьме, я сказал бы: нет, НЕ ХОЧУ".
И тут же: "Человек в своем деле видит спасение, и потому он должен постоянно заниматься своим делом, чтобы быть счастливым. Только вера в успешность своего дела приносит счастье. Сейчас должен быть счастлив Заболоцкий".
"Довольно праздности и безделья! Каждый день раскрывай эту тетрадь и вписывай сюда не менее полстраницы. Если ничего не пишется,то запиши хотя бы по примеру Гоголя, что сегодня ничего не пишется. Пиши всегда с интересом и смотри на писание, как на праздник. 11 апреля 1937 года". ("Голубая тетрадь" N% 24).
Эти записи относятся к середине 30-х годов, когда сочинение для детей, в которое Хармса и других обериутов (Введенского, Владимирова, Дойвбера Левина...) вовлек Маршак, шло у Хармса все натужнее, все труднее. Начав с сотрудничества в журнале "Еж" (с 1928 года), а затем "Чиж" (с 1930-го), с того,что в одном номере журнала могли появиться и его рассказ, и стихотворение, и подпись под картинкой, Хармс к середине 30-х уже писал для детей все реже и реже, от случая к случаю. И можно лишь удивляться, что при сравнительно небольшом числе детских стихотворений ("Иван Иваныч Самовар", "Врун", "Игра", "Миллион", "Как папа застрелил мне хорька", "Из дома вышел человек", "Что это было?", "Тигр на улице" ...) он создал свою страну в поэзии для детей и стал ее классиком. Нет, я не разделяю точку зрения, будто детская литература была для него "отхожим промыслом". Слишком честным и талантливым человеком был Даниил Хармс, чтобы писать только для денег. Да и сами детские стихи Хармса говорят за себя: они из того драгоценного металла, что и стихи "для взрослых". Детская литература с конца 20-х годов до конца жизни была, что немаловажно для писателя, его лицом, его визитной карточкой,именем наконец.
Но жил он, внутренне жил тем, что творил не для детей. Это - с самого начала - были рассказы, стихотворения, пьесы, статьи и даже любая строчка в дневнике, письмо или частная записка. Во всем, в любом избранном жанре он оставался оригинальным, ни на кого не похожим писателем. "Я хочу быть в жизни тем же, чем Лобачевский в геометрии", - записал он в 1937 году.
Мир удивился,узнав Даниила Хармса. Впервые прочитав его в конце 60-х - начале 70-х годов. Его и его друга Александра Введенского. До тех пор мир считал родоначальником европейской литературы абсурда Эжена Ионеско и Сэмюела Беккета. Но, прочтя наконец неизвестные дотоле и, к сожалению, еще не опубликованные у нас в стране пьесу "Елизавету Бам" (1927), прозаические и стихотворные произведения Даниила Хармса, а также пьесу "Елка у Ивановых" (1939) и стихотворения А. Введенского, он увидел, что эта столь популярная ныне ветвь литературы появилась задолго до Ионеско и Беккета. Но ни Хармс, ни Введенский уже не услышали, как их чествуют.
Слом, разлад, разрушение устоявшегося быта, людских связей и прочее они почувствовали, пожалуй, острее и раньше других. И увидели в этом трагические последствия для человека. Так все ужасы жизни, все ее нелепости стали на только фоном, на котором разворачивается абсурдное действо, но и в какой -то мере причиной, породившей самый абсурд, его мышление. Литература абсурда оказалась по-своему идеальным выражением этих процессов, испытываемых каждым отдельным человеком.