Валерий Попов - Очаровательное захолустье
- Нет! Только с чемоданом колготок! - твердо ответил я.
Любка была в преступном, на мой взгляд, мини: могла бы одеться и поскромней.
Андре, осунувшийся от слишком бурных переживаний последних дней, пока снимал только бабочек, порхающих средь гостей.
С дальнего мыса вспорхнул скромный вертолет министра в сопровождении двух "барракуд". Кортеж приближался... и вот - с пушечным грохотом вылетели из окон ржавые щиты!.. Узнаю эти крепкие руки! Слепые грянули "Встало солнышко" в переводе с "Битлз".
Вертолет опустился прямо на нашу крышу. "Барракуды" кругами сновали в небесах. Сутулясь под замедляющимися лопастями, к трапу кинулся Крот. По ступеням молодцевато сбежал, с черными бровями и в белом костюме, министр ресурсов Шпандырин, и они с Кротом обнялись.
- Ну, этого вы знаете - наша общая совесть! - Крот подвел его к нам.
Шпандырин взмахнул руками:
- Ну как же! И моя тоже! - и обнял Луня.
- С Фалько вы, я думаю, сталкивались?
- Сталкивались! И еще будем сталкиваться! - боевито сказал министр.
Похоже, наш моральный климат нравился ему.
- Упаду для верности? - взволнованно шептал мне Петр.
- ...Погодь.
- Эх, погощу я у вас, пожалуй, недельку! - сладострастно почесываясь под костюмом, сказал министр.
- И этот сюда! Что там у них - медом намазано? - Я с изумлением глядел на домик-пряник.
Тут у Вани заверещал телефончик, он поднес его к уху, и было слышно не только ему: "Проверить, все ли слепые слепые!" Он кинулся к бандуристам.
- А это наш замгенерального по экологии, контр-адмирал Дыбец!
- Очищаем бухту! - отрапортовал тот.
- А это замгенерального по связям с общественностью, писатель Попов.
- Тот самый? Что написал "Ой, не кори меня, мати"? - Министр буквально расцвел. Пришлось сознаться: за деньги, обещанные Кротом, и не в том сознаешься... Вот я и зам!
- По голосу совести нашего уважаемого, - забубнил я, указывая на Луня, решили отдать Пень-хауз оркестру слепых...
Моей бы совести точно не хватило на это! Ход Лунем.
Министр благосклонно кивал... Недолго длилось это блаженство - секунд приблизительно двадцать, но какой-то "терем справедливости" я тут воздвиг.
У Любки заверещал телефончик, и она, поднеся его к уху, с отвращением, как лягушку, передала мне.
- Что там? - испуганно произнес я.
- Не знаю. Видимо, землетрясение, - проговорила она.
...Я медленно поднес трубку к уху. Голос жены:
- Приезжай в темпе - отец в больнице!
Вот я и не зам. Связь неожиданно оборвалась, и в трубке захрипел Зорин: "Проверить - все ли слепые слепые?" Я вернул аппарат.
Прощай, море! Прощай, Ярило! Прощайте, бабочки! Вечно меня кидает почему-то сверху вниз!
...Ярило, впрочем, я видел еще раз, когда самолет пробил облачность и ухо сидящего далеко впереди, в бизнес-классе, японца вдруг налилось солнцем и стало алым, как тюльпан.
И вот - снижение. И спинки пустых кресел (кто же улетает с югов в такую благодать?) с легким стуком попадали вперед друг на друга, как костяшки домино.
ГЛАВА 14
- В реанимацию входить запрещается. Но вы можете поговорить с ним - у него мобильный телефон.
- Откуда?
- ...Принесли.
Спасибо, ребята!
Я набрал нарисованный на бумажке номер. Гулкий, очень далекий (не через Пень-хауз ли связываемся?), но вполне внятный и яростный голос отца:
- Одну руку отвязали, слава богу! Ты скажи - почему они меня тут привязанным держат? И голым, абсолютно?!
- Почему он привязан? - обратился я к медсестре.
- Чтобы не вырывал капельницу.
- А почему голый?
- Так положено в реанимации. Чтобы любая точка на теле была мгновенно доступна.
- ...Слышишь? - спрашиваю я у отца.
- ...Слышу, - недовольно хрипит он.
Потом он лежит уже в палате. Я сижу рядом. У другой стены - такая же трогательная пара: отец и сын. Их любовь - в отличие от нашей, сдержанной, бурлит, не вызывая никаких сомнений в ее существовании:
- Отец! Ну почему ты так пьешь?
- А ты почему так пьешь, сын?
Обуреваемые этой нежной заботой, они приканчивают бутылку. И это - после инфаркта! Палата лишь на две койки, и не общаться тут нельзя. Тот отец наливает остатки и протягивает моему отцу:
- На, выпей!.. Ты что - не русский человек?
- Я русский человек. - Отец усмехается. - Но предпочитаю следовать указаниям врача.
Вдруг у него под подушкой что-то крякает. Отец изумляется, подняв брови, потом, вспомнив, достает мобильник. Недоуменно слушает, потом тыкает телефончиком в мою сторону:
- Тебя.
- Слушаю, - солидно говорю я.
Некоторое время там тишина - потом голос Любки:
- Поскольку замгенерального по связям с общественностью теперь я, а общественность теперь - это ты, то я связываюсь с тобой и сообщаю, что тендер мы выиграли.
- Ура, - произношу я.
- Но чуть было не проиграли.
- Почему?
- Сразу после твоего ухода Андре с крыши кинулся.
- ...Погиб?!
- Нет, слава богу! Зорин спас.
- Зорин?.. За ним кинулся? С парашютом?
- Нет. Это уж ты преувеличиваешь! Просто заранее Андре за ногу привязал.
- Внимательны вы к нему.
- Так он же сын Есенина и Зорге!
И вот отец уже, упрямо шаркая тапками, идет по длинным больничным коридорам, пристально - и как бы недоуменно - разглядывая то одно, то другое. Подходит к залитому солнцем окну, сморщившись, разглядывает цветы в горшках. И, продолжая свою почти столетнюю сельхоздеятельность, цепко хватает какой-то лист и с яростью разглядывает его, вывернув, как ухо провинившегося.
- Не может быть такого растения! - отпихивает лист.
И он, видимо, прав! Потом вдруг, повернувшись, смотрит на меня:
- Ну а как ты - сделал там, что намечал?
- Ничего я не сделал!
- ...Турок ты, а не казак, - ласково говорит папа.
Мы привозим его из больницы домой, кормим, и он укладывается отдохнуть. Я заглядываю в светящуюся щель: читает, почти вплотную поднеся книжку к глазам. Молодец.
Потом мы на кухне ругаемся с женой.
- У тебя после этого юга морда... как красный таз!
- А у тебя... как губка!
- Значит, мы созданы друг для друга?
На радостях мы дарим одному таракану жизнь.
СЕКОНД-ЭНД
Думал, когда вернулся сюда: на берегу Невы всю душу распахну! Однако дело не бойко идет. Етишин погиб: отсек-таки клерк-злодей ему голову листом писчей бумаги - и на этом все кончилось. Из вещей написал только "Песнь кладовщика", но кладовщик почему-то за ней не явился. Хотелось бы написать что-то более накипевшее, да слова не идут.
Однажды забрел на заседание "Ландыша", но Сысой, сильно за это время заскучавший, накинулся с воплем:
- И ты смеешь к нам приходить?! После всей той коррупции?
Да, я коррумпировался. Но как-то мало.
И я вышел. Лунем ему не стать никогда. Специально прошел мимо дома Луня на Крюковом канале. Думаю, встреться мы сейчас с ним, нашли бы друг для друга немного доброты. Все-таки душа у него есть, хотя и хитрая. И вспоминается он почему-то тепло: может быть, по сравнению с нынешними?..
Что еще? Был тут в доме культуры моряков на встрече общественности с Фалько. Говорил-то он горячо и потом, пожимая со сцены руки, пожал и мою, но явно не узнал при этом. Кто я ему? Пересекались однажды... Таких у него полно. Да и невозможно, наверно, различить отдельные лица в толпе? Конечно, хотелось бы это проверить - но где ж я возьму толпу? Только старина Зорин меня узнал, помахал. Есть и удачи. В ГНИИ чумы, где я вел литературный кружок, с нового года возобновилось финансирование. Так что я теперь снова на коне. К сожалению, на зачумленном.
Написал басню "Мышь и батон", где батон все-таки побеждает.
Крот здоровается со мной на лестнице бегло: забыл, видимо, своего замгенерального!
Однажды только погутарили с ним. Я вышел из дома очень рано: чумовики почему-то любят литературой заниматься до начала рабочего дня. И у парадной стоял Крот, ждал машину. Было еще темно, но на тонком снегу кто-то уже отпечатал черные следы через двор наискосок.
- Знаете, - Крот сладко потянулся, - а я часто вспоминаю те дни. Очаровательное захолустье! Ветеринары, коровы...
Это же мой проект! Я еще могу! - я обрадовался. Тут подъехал "БМВ", оставляя два темных следа.
- Но предпочитаю работать более скучно, - сухо закончил он и уехал...
Любка вышла замуж за Андре, и теперь у Есенина и Зорге есть внук. В кого-то удастся?
Однажды вдруг позвонил мне Фрол и замогильным голосом спросил: не могу ли я написать ему речь на открытие берлинской выставки русских икон и пиломатериалов? Свести их, так сказать, вместе с присущей мне... Я отказался. О чем жалею. Может, все-таки можно было свести, за большие деньги?
По телевизору я гляжу, как он гуляет по странам и континентам, но не завидую ему: на него порой смотреть страшно.
Приехал вдруг Петр со своим сыном-красавцем Славкой, показывать нам его (явно гордится), а ему - Петербург. Петербург ему вроде нравится, а мы нет.
- Господи! Ну и родственнички! - читается в его взгляде. Точно так в юности я глядел на родственников там.
