Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Евреи были антипатичны Самгину, но, зная, что эта антипатия постыдна, он, как многие, скрывал ее в системе фраз, названной филосемитизмом. Он чувствовал еврея человеком более чужим, чем немец или финн, и подозревал в каждом особенно изощренную проницательность, которая позволяет еврею видеть явные и тайные недостатки его, русского, более тонко и ясно, чем это видят люди других рас. Понимая, как трагична судьба еврейства в России, он подозревал, что психика еврея должна быть заражена и обременена чувством органической вражды к русскому, желанием мести за унижения и страдания. Он ждал, что болтливый, тонкоголосый крикун обнаружит именно это чувство.
- Вы хотели немножко революции? Ну, так вы будете иметь очень много революции, когда поставите мужики на ноги и они побегут до самых крайних крайностей и сломит вам голову и себе тоже.
- Не верю пророчествам, - пробормотал Брагин, а Варвара, поощрительно кивая головой, сказала;
- Нет, это очень, очень верно!
Депсамес обратился к ней; в одной руке у него сверкала вилка, в другой он держал кусок хлеба, - давно уже держал его, не находя времени съесть.
- Каждый еврей немножко пророк, потому что он противник крови, но понимает неизбежность борьбы и крови, да!
Самгин видел, что еврей хочет говорить отечески ласково, уже без иронии, - это видно было по мягкому черному блеску грустных глаз, - но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал уши.
- И очень просто быть пророками в двуглавом вашем государстве. Вы не замечаете, что у вашего орла огромная мужицкая голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая голова революционеров? Ну, так когда вы свернете голову мужика налево, так вы увидите, каким он сделает себя царем над вами!
"Всесветные умники, - думал Самгин, слушая речи, досадно совпадавшие с некоторыми его мыслями. - Критикуют, поучают, по праву чужих... Гейне, Марксы..."
Наткнувшись на слова "право чужих", Самгин перестал слушать.
- Если общество не ценит личность, оно вооружает ее правом враждебного отношения к обществу...
Два слова, развернутые в десять, обнаружили скрытый в них анархизм. Это было неприятно. Депсамес, размахивая рукой с куском хлеба в ней, говорил Варваре:
- Евреи - это люди, которые работают на всех. Ротшильд, как и Маркс, работает на всех - нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает деньги с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, - вы это думаете?
Варвара нашла, что это очень остроумно, и засмеялась, а Брагин смотрел на Самгина, смущенно улыбаясь, беспокойно раскачивая на стуле длинное тело свое; он, кажется, даже подмигивал и, наконец, спросил:
- Можно вас на два слова?
Перешли в кабинет, и там Брагин вполголоса торопливо заговорил:
- Вы простите, что я привел его, - мне нужно было видеть вас, а он боится ходить один. Он, в сущности, весьма интересный и милый человек, но видите - говорит! На все темы и сколько угодно...
Самгин давно уже не видел Брагина таким самодовольным, причесанным и блестящим.
- Я зашел предупредить вас, - вам бы следовало уехать из Москвы. Это между нами, я не хочу тревожить Варвару Кирилловну, но - в некоторых кругах вы пользуетесь репутацией...
Он замолчал, ожидая, что Самгин спросит его о чем-то; но Клим, раскуривая папиросу, не спрашивал. Тогда Брагин продолжал, еще более тихо:
- Депсамес - не ошибается: социалисты сыграли в руку крайним правым это факт! Депсамес кричал в столовой:
- Ну, так это будет - на одной ноге новый сапог, на другой - старый лапоть...
- Вы не можете себе представить, какое настроение создалось в Москве, - шептал Брагин. - Москва и баррикады... это хоть кого возмутит! Даже простой народ - например, извозчики...
- Я - понимаю, - сказал Самгин, улыбаясь. - Баррикады должны особенно возмущать извозчиков...
- Нет, отнеситесь серьезно, - просил тот, раскачиваясь на ногах. Люди, которые знают вас, например Ряхин, Тагильский, Прейс, особенно Стратонов, - очень сильная личность! - и - поверьте - с большим будущим, политик...
- От них надобно прятаться? - спросил Клим, глядя в глупое и вдруг покрасневшее лицо Брагина, - вздернув плечи, Брагин обиженно и погромче сказал:
- Я счел моим долгом, по симпатии, по уважению...
- Искренно благодарю вас, - торопливо проговорил Самгин, пожимая его руку, а Брагин, схватив его ладонь двумя руками и сильно встряхивая все три, взволнованно шептал:
- Вы представить не можете, как трудно в наши дни жить человеку, который всем хочет только добра... Поверьте, - добавил он еще тише, - они догадываются о вашем значении...
Кивая маленькой головкой ужа, он выскользнул в столовую, а Самгин, глядя в его длинную, гибкую спину, подумал:
"Не знает, с кем идти, кому служить".
Это напомнило Макарова и неприятную беседу с ним. В столовой мягко смеялся Депсамес, а Варвара с увлечением повторяла:
- Это удивительно верно, совершенно верно! Самгин посмотрел в окно - в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз. Улицу перешла Варвара под руку с Брагиным, сзади шагал странный еврей.
Когда стемнело, явился Алексей Гогин, в полушубке и валенках; расстегивая полушубок, он проворчал:
- Какая антипатичная прислуга у вас, глазки - точно у филера.
Простуженно кашляя, он сел к столу и спросил:
- Нет ли водки?
А выпив рюмку, круто посолил кусок хлеба и налил еще.
"Как в трактире", - отметил Самгин. Пережевывая хлеб, Гогин заговорил:
- Просим вас, батенька, съездить в Русьгород и получить деньги там, с одной тети, - к слову скажу: замечательная тетя! Редкой красоты, да и не глупа. Деньги лежат в депозите суда, и есть тут какая-то юридическая канитель. Можете?
- А - подробнее? - спросил Самгин; Алексей развел руками:
- Подробнее - ничего не знаю. Фамилия дамы - Зотова, вот ее адрес. Она, кажется, родня или приятельница Степана Кутузова.
"Хороший случай уехать отсюда, - подумал Самгин. - И пусть это будет последнее поручение".
- Правда, что когда на вас хулиганы напали - Любаша ухлопала одного? спросил Гогин, когда Клим сказал ему, что едет.
Было неприятно вспомнить о нападении.
- Да, она стреляла, - сухо ответил Самгин.
- Убила?
- Он встал и пошел. А я забыл взять револьвер. Сказав это, Самгин вспомнил, что револьвер у него был взят Яковом, и рассердился на себя: зачем сказал?
- Ну, вот и поплатились за это, - равнодушно выговорил Гогин. - Любаша - у нас, и в полном расстройстве чувств, - устало продолжал он. - У нее рука переломлена, и вообще она помята. Пришла к нам ночью, совершенно угнетенная своим подвигом, и до сей поры городит чепуху о праве убивать сознательных и бессознательных. Выходит так, что ее, Любашу, убить можно, она - действует сознательно, - сама же она, как таковая, не имеет права убивать нападающую сволочь. Хороший она товарищ, ценный работник, но не может изжить народнической закваски, христианских чувств. Она там с моей сестрицей такие диспуты ведет, - беги вон! Вообще - балаган, как говорит Кутузов.
Он встал, подошел к зеркалу, высунув язык, посмотрел на него и проворчал:
- Заболеваю, чорт возьми! Температура, башка трещит. Вдруг свалюсь, а?
Он снова подошел к столу, выпил еще рюмку водки и стал застегивать крючки полушубка. Клим спросил:
- Что же теперь будет делать партия?
- То же самое, конечно, - удивленно сказал Гогин. - Московское выступление рабочих показало, что мелкий обыватель идет за силой, - как и следовало ожидать. Пролетариат должен готовиться к новому восстанию. Нужно вооружаться, усилить пропаганду в войсках. Нужны деньги и - оружие, оружие!
Он стал перечислять боевые выступления рабочих в провинции, факты террора, схватки с черной сотней, взрывы аграрного движения; он говорил обо всем этом, как бы напоминая себе самому, и тихонько постукивал кулаком по столу, ставя точки. Самгин хотел спросить: к чему приведет все это? Но вдруг с полной ясностью почувствовал, что спросил бы равнодушно, только по обязанности здравомыслящего человека. Каких-либо иных оснований для этого вопроса он не находил в себе.
- По форме это, если хотите, - немножко анархия, а по существу воспитание революционеров, что и требуется. Денег надобно, денег на оружие, вот что, - повторил он, вздыхая, и ушел, а Самгин, проводив его, начал шагать по комнате, посматривая в окна, спрашивая себя:
"Неужели Гогиными, Кутузовыми двигает только власть заученной ими теории? Нет, волей их владеет нечто - явно противоречащее их убеждению в непоколебимости классовой психики. Рабочих - можно понять, Кутузовы непонятны..."
Фонарь напротив починили, он горел ярко, освещая дом, знакомый до мельчайшей трещины в штукатурке фасада.
"В таких домах живут миллионы людей, готовых подчиниться всякой силе. Этим исчерпывается вся их ценность..."
