Петр Краснов - Largo
Она замолчала. Петрик слушал ее, не проронив ни слова. Он ею любовался. Она подошла к нему, сидевшему в кресле и долго смотрела ему в глаза.
— Я вижу, Петрик, что все-таки вы кое-что читали. И наверно помните, как в "Войне и Мир" Толстой описывает, как к княжне Марье в Лысых горах приходят ее Божьи люди. И князь Андрей их видит. Я бы хотела, чтобы вы посмотрели моих божьих людей.
— У вас бывают монахи и странники?..
— Не совсем так. Мои божьи люди в Бога не веруют, но они до некоторой степени монахи и странники поневоле. Посмотрев их и послушав, вы станете многое иначе понимать.
— Это… социалисты?
— Вы посмотрите и послушайте… И Портос будет. Приходите ко мне в среду. Совсем просто. Послушайте… подумайте… Как те Божьи люди — так и мои божьи люди — люди простые, немудреные, но сколько в них силы и правды!..
Она быстро подошла к двери, ведущей в столовую и распахнула ее. Там за накрытым столом, где бурно кипел самовар, сидела, ожидая их, Глашенька.
XXVI
Кто была Агнеса Васильевна и кто такие ее божьи люди? Имеет он право отказываться от свидания с ними — раз только он желает продолжать волнующее знакомство с этой девушкой.
От нее пахнет туберозой. Ее глаза в темном обводе век кажутся громадными и сияют, отражая огни ламп. Подлинно: — лампады! Какой свет несут они? И может он входить дальше и глубже в ее жизнь и может он, как офицер, знакомиться с ее божьими людьми?… Что бы сказали об этом в полку и как отнесся бы к этому барон Отто-Кто? Петрик выспрашивал об Агнесе Васильевне Портоса. — "Славная девочка", — сказал, широко улыбаясь, Портос. Он что-то про нее уже узнал, нанюхал своим большим, красивым носом… "Может быть", — думал Петрик, — "я дурака валяю. Это своего рода снобизм… Эта Толстовская памятка, отпечатанная, как прокламашка на гектографе… и сладкий дымок тонкой папироски в маленьких, тонких и длинных пальчиках… Игра, чтобы увлечь… Она усердно подливала коньяк в его чайный стакан, и себя не забывала. Она, как видно, любила жизнь… Что же, что ее квартирка на пятом этаже — она живет не бедно… Откуда у нее средства? Прошло уже два месяца, что он знаком с нею. Он почти каждую неделю у нее, сидит до поздней ночи по субботам, — и ничего не узнал, что кроется под ее красивым черепом. Кто она? Нигилисточка?… Быть может, совсем нет, — Портос знает тот ключик, которым отпирается ее сердечко, все еще замкнутое для Петрика.
Чай с коньяком его, возбуждал, запах туберозы кружил голову. Глаза-лампады сияли. Он, Петрик, свободен как ветер, и та, кто заколдовала его — чужая жена. И… "не пожелай жены ближнего твоего"…
Агнеса Васильевна посматривала на Петрика и точно читала в его душе его мысли, как в раскрытой книге. Он ничего не мог прочесть в ее душе, хотя и смотрел, не спуская глаз в ее переливающиеся огнями лампады.
— Теперь совсем о другом, — вставая, сказала нигилисточка.
Они прошли в ее кабинетик. Она села в угол тахты, Петрик в кресло.
Она взяла с круглого столика книгу и раскрыла ее. Свет лампады с красным абажуром падал только на нее. Вся комната была в тени. Огни продолжали играть в ее глазах.
Петрик любовался тонкими, длинными пальцами маленькой, красивой руки. Каждое движение ее в мягкими складками облегающем платье было красиво. Низ лица был закрыт книгой. Над обрезом переплета был чистый лоб и тонкие темные брови. Яркий свет падал на него и Петрик видел чуть заметные ниточки морщин. Тени от локонов безпокойно бегали по лбу при движении головы. И сладкий запах туберозы шел от волос.
— Это Блок, — сказала низким грудным голосом Агнеса Васильевна. — Вы слыхали?..
— Никак нет… — встрепенулся Петрик.
— Стыдно… После Пушкина… Я лично не признаю Пушкина… После Пушкина — это величайший поэт. Вот посмотрите это… Прямо для вас:
"Всадник в битвенном наряде,
В золотой парче,
Светлых кудрей вьются пряди,
Искры на мече.
Белый конь, как цвет вишневый,
Блещут стремена…
На кафтан его парчовый
Пролилась весна…"
Агнеса Васильевна прочла стихи по-своему, нараспев. Музыка была в ее голосе и в стихах. Они показались Петрику прекрасными.
— Да… очень хорошо, — прошептал он. — Белый конь, как цвет вишневый… Прекрасно!
— А вот это — еще лучше.
Агнеса Васильевна стала читать со страстным вызовом:
— "…Опять с вековою тоскою,
Пригнулись к земле ковыли,
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали…
Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной
Не знаю, что делать с собою"…
Небрежным движением Агнеса Васильевна бросила книжку в угол тахты. Гибко вставая, выпрямилась, потянулась тонким станом и, заламывая руки над головою, распевно, повторила:
— "Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной
Не знаю, что делать с собою"…
Полшага отделяло ее от Петрика. У его головы был ее тонкий, трепещущий стан. Сильнее был запах тубероз. Точно вся она была им пропитана и благоухала, как нежный цветок. Петрик несмело протянул руку, охватил ее стан и потянул к себе, побуждая ее сесть ему на колени. Неожиданно сильным движением она вырвалась из под его руки и отбежала в угол комнаты, к окну.
— Какая… — с отвращением воскликнула она, — офицерская пошлость!
Петрик быстро встал. Лицо его покрылось густым румянцем и горело, как от пощечины. «Пoшлость» он бы снес… «Офицерская» — стегнуло его по лицу, как хлыстом. Ноги его обмякли. Глаза налились кровью. Он схватил рукою тяжелую медную папиросницу и она задрожала в его руке…
Агнеса Васильевна побледнела и, овладев собою, холодно сказала:
— К вам это не идет, Петрик… Предоставьте такие поступки… Портосу…
Петрик оставил папиросницу и поднял глаза на Агнесу Васильевну.
— Что… Портос?.. — глухо сказал он.
— Жеребец в мундире… А в вас… Вам я больше верила…
— Простите меня… — сказал Петрик. — Я вас, выходит, не так понял.
Он пошел к двери, низко опустив голову.
— Петрик? — окликнула Агнеса Васильевна. Он остановился, не оборачиваясь и стоял спиною к девушке.
— Петрик, постойте… Может быть, это я сама виновата.
— Вы меня, — тихо сказал Петрик, — могли оскорбить… Я то оскорбление заслужил… И прошу простить меня… Вы оскорбили офицеров… Вы задели самое святое во мне. Будь вы мужчина — я бы знал, что делать… Вы девушка… Оскорбление остается на мне.
— Будь вы мужчина — вы бы… что?… ну… говорите… что вы сделали бы со мной?..
— Я бы вызвал вас на дуэль…
— Вызывайте! Я готова драться.
— Это не шутки, Агнеса Васильевна, это очень серьезно.
— Ну, а если бы вас, скажем… ударила бы по лицу женщина?…
— Я должен поцеловать ту женщину.
— Целуйте меня!
— Поздно… Момент… упущен… И я не знаю, что мне делать…
— Простите меня, Петрик, — тихо и серьезно сказала Агнеса Васильевна. — Я, правда, не знала, что есть такие люди, как вы…
Петрик вышел в прихожую, взял саблю, пальто и фуражку и, не надевая их, пошел на лестницу. Ему казалось унизительным и неприличным при Агнесе Васильевне поднимать полы кителя и протягивать на рейтузы поясную портупею.
Агнеса Васильевна стояла посередине комнаты. Она провела рукою по лицу и рассеянным движением поправила на лбу волосы.
"Ах, вот как!" — быстро подумала она. — "Есть, значит, что-то высшее и у них, за что они готовы отдать все… Портос… Портос, конечно, знал бы, что ему делать — и валялась бы я на этой самой тахте под ним, как уже валялась, не в силах обуздать своей похоти и не чувствуя надобности стеснять себя в своих желаниях… Желала ли я сейчас Петрика?.. Да, желала. И возьми он меня не трепетною рукою, а сильно и властно и… опять летела бы я в бездну, как летала не раз, шептала бы: — "не надо, не надо!.. а сама обнажалась бы"…
Она выбежала на лестницу. Площадкой ниже, нахлобучив фуражку на самые уши, Петрик неловко вздевал пальто. Погоны кителя цеплялись и мешали ему. Агнеса Васильевна ловко поддела ему пальто, обняла смутившегося Петрика и поцеловала его в губы.
— Так до среды. — шепнула она ему. И быстро убежала и закрыла за собою дверь.
Петрик спускался по каменным ступеням. Мягко звенели шпоры его высоких сапог.
Что-же это было такое? Упущенная возможность?.. Или?..
Сладкий миг пролетел…
XXVII
Валентина Петровна была недовольна Петриком. Она хотела «кататься» на лошади, как каталась она по полям и лесам окрестностей Захолустного Штаба. Хотела, чтобы свежий весенний воздух холодил ее разгоряченное лицо, чтобы ее кавалер удивлялся ее удали и прекрасной посадке, чтобы прохожие любовались ею. Ездить — в Летнем саду, по набережной, на островах… Робкая и красивая подходила Петербургская весна и тянула на волю. У Валентины Петровны была заготовлена прекрасная, модная, короткая амазонка, у нее был теплый английский редингот из сукна, темно-серый с черными, едва приметными полосками, и вместо котелка она, по совету Портоса, купила прелестный треух. Он чрезвычайно шел к ней. Был даже вопрос о том, чтобы сшить разрезную юбку и ездить по мужски, но этот вопрос был оставлен до будущих дней.
