Иван Истомин - Первые ласточки
Сенька понял, что праздновать придется единожды, и заскучал, зевнул даже.
— Елення, идите сюда! Быстро-быстренько! — позвал Гриш и начал легонько наигрывать.
Сразу появился Илька, а за ним Елення и Ичмонь.
— Завтра новоселье и свадьба Романа с Сандрой за одним столом! Каково?!
— Ой, беда-беда! — хлопнула Елення себя по бокам. — Новоселье и свадьба? А венчались?
— Нет, не будет венчания! Сандра согласна! — отрубил Куш-Юр, улыбаясь.
— Вот это да-а!.. — засмеялась Елення. — Совсем по-новому!..
— Мы тоже по-новому, — похвасталась Ичмонь-Верка. — Ведь по-новому, Семэ?
— Пойду скажу, чтоб готовилась Сандра к свадьбе. У нас есть чем угостить.
— И нам не надо готовиться — с вонзевого лова привез осетрины, балыка и прочего разного. Только испечь разве шаньги. — Гриш заиграл громче, а у ног его сидел Илька и затаенно слушал, глядя на отца.
Куш-Юр, попрощавшись, пошел из ограды. За ним, только в другую сторону, потянулись Германец и Ичмонь, взявшись за руки. Гриш крикнул им вслед:
— Погодите немного, в решете сур вынесу! — и засмеялся. Засмеялись и другие.
Елення засуетилась. А Гриш уселся на ступеньку крыльца и заиграл вовсю, с прибаутками, веселя ребят.
Назавтра состоялось новоселье со свадьбой.
4Гриш вернулся с осеннего лова и, управясь мало-мальски с домашними делами, собрался было разобрать старый дом, чтобы пристроить три стены к Сенькиной избенке. Но Сенька раздумал.
— Нет, это елунда, — лепетал он, сидя на крыльце Гриша. — Заводить так заводить новый дом, как у тебя. Куплю лошадь и буду возить себе лес. Избенка еще телпит год. Сколо зима, подделжат слеги. Есть деньги. Вот только найти коня холошего. Гажа-Эль, помнишь, сказал на свадьбе Куш-Юла и Сандлы: «Я отказался от этой тлухлятины, а ты залишься на нее. Купи коня, пока дает деньги Паласся. Вози лес, а желебца продай. И будет новый дом…»
— Что-то я не слышал на новоселье-свадьбе такие слова. — Гриш стоял перед старым, ушедшим в землю домом.
— Конечно, не слышал, — хмыкнул Сенька. — Ты только кличал: «Голько! Голько!», а мы лазговаливали да дули вино…
— Ну смотри, тебе жить. Верно, трухлятина…
А перегораживать Обь и ловить рыбу до загара Сенька согласился. Возили на Карьке жерди и ждали, когда встанет Обь.
В один из дней, ранним солнечным утром, лежа в кровати, Сандра прошептала мужу, что она, кажется, беременная. Вот тут шевелится, мол. Куш-Юр пощупал — верно. Оба обрадовались — значит, Сандра не хабторка, как при Мишке-Караванщике, нашла себе настоящего, любящего друга, Романа. Дочку или сына родит — все равно. Сандра будет матерью. Вот вам и наказание от Бога за житье с неверующим человеком.
Узнала об этом хозяйка квартиры Марпа. И Елення. Пошел по селу слух, что Сандра беременная. А Куш-Юр ходил, счастливо улыбаясь.
Глава 11
Костер
Варов-Гриш, Гажа-Эль, Сенька Германец и другие селяне, одетые в малицы и кисы, но без ремня, стало быть, не по-рабочему, столпились на южной окраине села. Велел Куш-Юр собраться именно здесь. Это место, самое высокое в Мужах, в стороне от домов, выбрал обдорский человек Будилов для установки радиомачты, для строительства каменной моторки и почты.
— Место подходящее. — Варов-Гриш стоял на высоком яру, над застывшей Обью, освещенной слабым солнцем. — Во-он видно все! Как вы думаете-гадаете?
— Никак не думаем. — Гажа-Эль стоял рядом с ним. — О, сельсовет идет!..
Куш-Юр неторопливо поднимался по отлогому склону, внимательно разглядывая гору: крупные горбатые кочки, словно бородавки на ровной плоскотинке, взъерошенные кусты, невысокие елки и редкие кедры…
— Привет, миряне-зыряне! — Куш-Юр издали махнул рукой.
— Вуся… Привет!.. — ответили вразнобой.
— Ждешь, ждешь его, — добродушно заговорил Варов-Гриш, — а он возле молодой жены и в ус не дует…
— Ничего подобного. Я встал рано, да заходил в сельсовет. — Куш-Юр, подходя, откинул на затылок пыжиковую шапку. — Фу-у, торопился, думал — уйдете… Ну как? Хорошее место?
— Плохое, — Гажа-Эль сморщил лицо. — Никуда не годится, якуня-макуня. Лучше поставить мачту ко мне во двор…
— Ага, нечистая сила! Понравилось? — Куш-Юр зашагал вперед. — Лучшее место не найти! Будилов — молодец! Вот сюда, направо, поставим каменный домик-моторку. Кирпичи каленые, на пристани пока, перебросим на лошадях… Вот здесь, налево, к яру ближе — почта и телеграф. А вот туда, южнее — радиомачту. Все будет вместе.
— Хорошо!.. — единогласно одобрили мужевцы.
Куш-Юр потребовал, чтобы к новому, 1926 году к приезду Будилова это место очистить, убрать елки, кедры и кусты, снести кочки и выровнять.
— Значит, первым делом надо приготовить место, а потом уже загородить, как водится, Обь и возить лес. — Оглядевшись, Куш-Юр удивился: — Почему я опять не вижу ни Озыр-Митьки, ни Квайтчуня-Эськи? Вот нечистая сила! Яран-Яшка ведь должен был сказать вчера.
— Во-он идут Яшка и Терка, — кивнул Сенька Германец. — Остановились что-то.
— Идите сюда!.. — Куш-Юр увидел у них в руках топоры. — Вот здорово — как раз надо расчистить площадку. Чего же тянетесь-то? А Озыр-Митька да Эська где?
— Юнгу! Нету! — затряс головой Яран-Яшка.
На них были подпоясанные рабочие малицы, а на ногах тобоки.
— И мы тоже работали, да пришлось идти, — буркнул Терка, не глядя ни на кого. — Ну, где расчищать-то? А то уйдем…
— Нет, не уйдете. Сегодня надо расчистить все это место, — указал Куш-Юр.
— А пошто ни у кого топоров нету? И без пояса? И в кисах, а не тобоках? Э-э, так не пойдет, — Яран-Яшка собрался уйти.
— Куда! — закричал Куш-Юр. — Взять топоры нетрудно и переобуться тоже. — Он обратился к народу: — Ну-ка, живо сбегайте за топорами! И переоденьтесь, а то пришли, как на именины.
Все засмеялись, окидывая взглядом друг друга. Но сбегать быстренько не смогут, некоторые живут далеко, да и время подходит что-нибудь похлебать. Могут после обеда расчистить это место.
А когда после обеда собрались сызнова на расчистку, то никого не было от Озыр-Митьки и Квайтчуня-Эськи.
Мелкие кедры, ели и кусты срубили, стащили в одно место и подожгли. Далеко виден костер, в вечерних сумерках он освещал открытую площадку, на которой должна подниматься радиомачта и здание югыд-би.
Глава 12
Пеганка-Поганка
Гриш стегнул коня вожжой — ехал он перед Новым годом за последним бревном, обещанным для югыд-би. Карько тянул порожние сани не так резво, угадала теплынь — конец декабря, а прилипают сани, вот и приходится легонько постегивать.
На высоком кедре шевельнулось что-то живое. Видно, белка вышла жировать.
«Ах, не взял пищаль, — подумал Гриш. — И нет Бельки. Вот несчастье-то стряслось у меня…»
Случилось это перед выходом на зимний промысел, поздней осенью. Уже место расчищено для электростанции, и Обь перегорожена, и добыты первые налимы да нельмушки, и подступила пора охоты. Встал Гриш на лыжи, а Бельки нету дома. Он кричать, звать ее. Услышал голос Иуда-Пашки, своего соседа с южной стороны. Тот стоял на своей конюшке, рядом. «Твоя собака сдохла. Валяется у меня в ограде за амбаром. Я собрался на охоту, приманку приготовил для лисиц со стрихнином, вынес на улицу, чтоб заморозить. А ночью сорока-воровка взяла да и уронила. Собака твоя съела дохлую рыбу и сама сдохла. И сорока сдохла тоже. Убери собаку и сороку заодно…»
Иуда-Пашка, черноволосый, черноликий и угрюмый от нелюдимости, был ровесник Петул-Вася. Домина у него громадная, домина-усадьба — с высоченной оградой, крепким тыном. Он считался старовером и боялся, чтоб ненароком не осквернили, не опоганили его веру. Иуда — это не прозвище и не кличка, а имя покойного отца. Иуда-Пашка — значит Павел Иудович. Но в селе большинство людей считали — его зовут Иуда потому, что он иной веры, черный человек, предатель, и остерегались. А Иуде того и надо — не зря построил нераскрываемые, как секретный замок, ограды.
Гриш на чем свет проклинал Иуда-Пашку. Собирался привлечь к суду за убийство Бельки, но остановился — охотникам разрешено было пользоваться ядом.
«Вот несчастье-то, — вздыхал Гриш. — Пропала собака. И умная была — не говорила только». Похоронил он Бельку, даже шкуру не снял — кто с друга шкуру снимает. Надо заводить новую собаку!
Впереди, на дороге, в светлеющем сумраке увидел Гриш здоровенную лошадь. В порожних санях маячила маленькая фигурка ездока. Кто-то усиленно махал вожжами и кнутом, но лошадь не трогалась.
«Однако, Сенька Германец, — догадался Гриш. — Ну да, он».
Накануне Сенька был у Гриша и хвастался, что наконец-то купил здоровенную лошадь. Грива и хвост черные, ноги снизу тоже черные, но сама пегая, оттого и кличут Пеганкой. Нездешняя лошадь, Ма-Муувема, а тому досталась из Каша-Вожа. Но он, Ма-Муувем, согласен обменять Пеганку на его, Сенькиного, жеребца. Ма-Муувему срочно, к Рождеству, нужен жеребец. На айбарць — на махан[15] надо, а для того остякам нужен неезженый конь.
