Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
Говорил он о нем, что светит там луна ночью и днем, что ни зверь и ни птица человека там не боится, потому что правит там всеми людьми и зверьми, не ведая чисел и срока, премудрая царица Сорока!..
*****
Одно только все так же, как и наяву до этого было: Феклуша вышла на прибережный песок из дубенской воды и надеет не спеша голубой сарафан с золотыми пуговичками по переду и, одеваясь, смотрится в реку: белее тумана лицо у Феклуши, глаза синей васильков и румянец на щеках как верхняя корка на куличе, на которую чуть пахнуло из ладно истопленной печи первым жарком.
"Неужли ж я такая… красивая?" - сама себе не верит Феклуша.
Загляделась Феклуша на свой куличный румянец и совсем не заметила, и совсем не слыхала, как к ней близко подъехал с дороги и тпрукнул коня богатырь.
У коня белоснежная грива, передняя нога одна колесом и круто под белой пушистой гривой выгнута шея, как в половодье вода у плотины.
Не успела Феклуша сказать своего девичьего "ах", как богатырь с русыми кудрями в скобку подошел к ней, взял ее за дрожащую руку и прижал к холодноватому золоту лат… Но хоть и одет он как богатырь, а видать… самый заправский мужик: горшечная скобка, с кудрей капит розово-лампадное масло, только на руках ни засадины ни мозолинки, и до того у него очи сини, что и взглянуть забудешь, как утонуть побоишься!..
- Здравствуй, красавица! Али ты на кого другого меня променяла? Али… я огляделси?
Феклуша смотрит на него одним глазком и молчит.
- Кто ты, красная девица? Кто?.. Скажи-ка мне свое имячко. Вот уж без малого тридцать годов езжу я по белому свету и нигде не вижу людей… в настоящем их виде… одни колдуны да колдуньи, и все такие кривые и мерзкие хари, - не сотвори креста, самого набок своротит… Кто ты, красавица? Кто?..
- Феколка с… Боровой! - отвечает ему тихо Феклуша.
- С зверовой Боровой, где хлеб даровой, а вода и подавно. Здравствуй, царевна Дубравна!..
- Царевна… живет у нас… под плотиной… а я мельничья… дочка Феклуша!..
- Береза не елка, а ты… не Феколка!.. Здравствуй, царевна Дубравна! Али ты никак меня не узнаешь?..
- Кабы знала я да ведала, ох, три дня бы не обедала, - шепотком отвечает Феклуша. - Здравствуй, князь Сорочий - синие очи!..
За милую душу, крепко богатырь прижал Феколку к чепраку на коне, и конь повернул к ней свою под белоснежною гривою шею и громко, на весь чертухинский лес и на все дубенские плесы, заржал.
"Что как батюшка проснется али узнает… Митрий Семеныч?.."
Но почему-то и при этой мысли Феклуше не сделалось страшно.
*****
Что дальше случилось и как все это случилось, Феклуша сама не может понять.
Слышит она сквозь соловьиный последний утренний свист соловьиный ласковый голос:
- Красота ты моя и отрада!..
Пошло все кругами перед Феклушей, и в середине под самым сердцем зажгло и в горло хлынуло такое тепло от чужого дыханья, и такой теплый ветерок с далекого поля дует в лицо и шаловливо задирает подол, что, кажется, скоро и совсем перестанешь дышать и рукой не достанешь до голых колен, у которых золотым радостным звоном звенят золотые пуговицы и шелестит сарафан, взбитый в синюю пену… Посередине Феклушу всю разломило, и на щеку катится из-под полузакрытых ресниц, как первая капля дождя, большая слеза…
- Погляди на меня хорошенько и запомни навеки… Через десять лет я вернусь. Жди меня терпеливо и через десять лет приведи ко мне сына, которого ты понесешь.
При этих последних словах почудилось Феклуше, что она с большой горы валится вниз, в груди совсем захватило дыханье, и в горле словно что-то застряло, колени, как крылья ширяющей птицы, взметнулись, руки упали, отбитые вниз, глаза замутились, ничего больше Феклуша не видит, ничего больше Феклуша не слышит… только, как первый весенний гром прогремел, промолотил конь хрустальным копытом по горбатому мосту через Дубну, и по всему поречью за ним на тысячу голосов прогремело…
*****
Должно быть, от этого стука конских копыт и проснулась Феклуша: на мосту и в самом деле стояли чубарые кони, над коренником золотилась на восходе крутая дуга, на дуге привязан на сторону за язычок большой колоколец, чтоб зря до время не болтал перед дальней дорогой, по обороти чилинькали мелкие бубенчики, нельзя кореннику ногой переступить, как они уж сполохнутся и на самые разные лады прозвенят…
Спросонок чуть разглядит Феклуша, как пристяжки помахивают по сторонам головами и все разом тянутся к Петру Еремеичу, который перегнулся с веревкой в руке за мостовые перила и ведерком в Дубне черпает им свежую воду.
Феклуша схватилась за голую грудь и вскочила на ноги, кой-как натянула на себя станушку, и, когда нагнулась поднять с земли сарафан, из-под станушки на желтый побережный песок упала еловая шишка, повыше колен осталась смола и на смоле розоватые ее шелушинки, как первая девичья кровь.
Покраснела Феклуша, вспомнивши сон, накинула поскорей сарафан и, подобравши в обе руки подол, побежала к воротам.
*****
По мельничному двору расстановисто ходили белые кахетинские куры, возле телеги с оглоблями, завязанными кверху на чересседельник, кружился на одном месте черный с отливом индюк, распустив с носа бахромистую розовую кисть и надувшись перед телегой каждым пером: на телеге, пощипывая перья, индюшка равнодушно расставила лопаточкой хвост, а из небольшого окна, в которое домовой на улицу ходит, корова Доенка вытянула вниз рыжую голову с белым яблоком по средине рогов и большим языком достает у стены молодую крапиву.
По всему было видно, что ни Спиридон Емельяныч, ни Маша еще не вставали.
Феклуша не торопясь пошла на крыльцо. Дверь была так же чуть приоткрыта, как оставила она вчера ее за собой, потому что думала скоро вернуться.
Заглянула Феклуша за дверь, и почему-то для себя непонятно она почувствовала большую радость, что никто не заметил, как вернулась домой, и вчерашняя встреча с отцом на плотине, и разговор с ним, чудной и непохожий на всегдашние их разговоры, теперь Феклуше кажутся сном, про который, не дай бог, если узнает Спиридон Емельяныч.
С крыльца Феклуша обернулась и на минуту осталась в двери, держась за широкую скобку: с крыльца видно далеко Дубну, и она кажется теперь Феклуше еще синей и роднее; в том самом месте, где вчера она искупалась, на желтом песке лежал ее кумачовый платок, а вкруг него бегали кулички-песочники. Виляя хвостами и поминутно кланяясь друг дружке головками, будто поздравляя с чем-то друг друга, тихо посвистывали они в свои тонкие камышовые дудочки, по голосу схожие с теми, какие делают у нас чертухинские подпаски по весне из рябины. Далеко-далеко, где поворачивает Дубна на Гусенки, низко над нею нагнулся русоголовый месяц, глаза у него закрыты, губы словно что шепчут сквозь утренний сон, и облако под ним похоже на белого коня с пенною гривой, какого видела Феклуша во сне.
"Надо Маше сказать… не снимет ли вода с нее худобу![15]" - подумала Феклуша и, улыбнувшись молодой и счастливой улыбкой, скрылась за дверью.
ТЮРЯ
Не знаю, как вы, а я большой лихвы в красном слове не вижу.
Что из того, что Петр Кирилыч к тому, что и в самом деле с ним, как потом увидим, случилось, немного, может, прибавил, потому что едва ли… едва ль кто поверит рассказу про этих самых русых девок с Дубны и даже в самом лешем Антютике усумнится и заподозреет, что это просто перерядился хитрый мельник Спиридон Емельяныч, чтобы половчее да позанятней сбыть с рук залежалый товар - свою Непромыху, от которой по невзрачности ее у парней садилась вереда на глаза.
Теперь проверить все это трудно… Может, и так, а может, и этак -ревизию тут не наведешь, а рассказать все как было, немного привравши, -невеликий грех: не человека убить!..
Поди сейчас на Дубну, и просиди хоть ради проверки подряд десять ночей, и пропяль все глаза как дурак - все равно ничего не увидишь!
Теперь уж и мельницы нет, и плотины после нее не осталось, от большого леса на берегу торчат только пни да коряги, и сам Боровой Плес теперь похож на большой и нескладный мешок с прорехой в том месте, где раньше с запруды вода выгибала крутую лебединую шею.
Только, должно быть от подводного терема, в котором некогда жила дубенская царевна Дубравна, из воды большие сваи торчат. Али, может, и от плотины, хотя вернее, что и не так, потому что лес в воде под песком больно взводист, чист да кругол, таких бревен и в старое время валить на запруду было бы жалко!..
Ну да много спорить не стоит!..
От плотины так от плотины; теперь все равно этих самых русых девок не встретишь, ихнее время прошло, как пройдет, видно, и наше, а если и услышишь где-нибудь в стороне версты за две кукушку, так не вздумай за нею считать: наврет, непременно наврет, ты за нею со счету собьешься, а тебя, может, как раз где-нибудь по дороге домой и прикокошат!..
