Всеволод Крестовский - Деды
X. У государя
– А что, граф Харитонов-Трофимьев не приехал еще? – спросил государь при утреннем докладе петербургского коменданта.
– Никак нет, ваше величество!
– Жду его с нетерпением. Как только приедет, доложить мне тотчас же.
– Слушаюсь и не премину исполнить, – почтительно поклонился комендант.
Это было сказано накануне того дня, в который граф Илия со своим деревенским караваном въехал в северную столицу. Караульный офицер еще на заставе сообщил Черепову высочайшую волю, о которой комендант сейчас же по получении царского приказания оповестил караул московской рогатки.
Граф Илия еще с Москвы, по рекомендации старика Измайлова, решил пристать в Петербурге на первое время в Демутовой гостинице, куда и был препровожден Череповым, который, не теряя лишней минуты, помчался в ордонанс[175] с репортом о прибытии графа. Это было в исходе третьего часа. В гостинице Демута, почитавшейся в то время лучшей в Петербурге, граф Харитонов-Трофимьев занял несколько лучших нумеров под себя и свою услугу. Еще далеко не успели перетаскать в его помещение чемоданы, вмещавшие наиболее нужные вещи, как вошедший Черепов доложил о приезде петербургского коменданта.
– Не далее как вчера государь император изволил интересоваться вашего сиятельства приездом, – начал гость после взаимной рекомендации и первых приветствий, которые со стороны графа Илии сопровождались извинениями, что, не успев переодеться, принимает его в чем есть, то есть в дорожном длиннополом сюртуке вроде шлафрока[176]. – Н-да-а, – продолжал генерал тягуче-размеренным и несколько гнусливым голосом, – его величество повелел мне тотчас же, как приедете, известить его, и я несказанно счастлив, что благодаря вашему немедленному приезду могу столь скоро удовлетворить воле моего государя. Конечно, император пожелает, чтобы вы ему представились в самом непродолжительном времени, быть может даже завтрашнего дня утром, но… извините, откровенный вопрос: имеете ли вы соответственную форму?
При этом комендант указал жестом на воротники и лацканы своего генерал-майорского мундира.
– Я имею только ту форму, с коей был уволен от службы, – сообщил ему граф Харитонов-Трофимьев.
– Н-да-а, но я обязан предупредить ваше сиятельство, что приказом, отданным на сих днях, при пароле[177] вы уже зачислены на действительную его величества службу, в состав генералитета, а потому имеете представиться в установленной форме одеяния.
– Но как же, если сие, как вы говорите, может воспоследовать завтра? – возразил Харитонов.
– О, это ничего не значит! – поспешил заверить генерал. – Я тотчас же пришлю к вам образцового закройщика из лейб-гвардии Преображенской швальни[178], и наши портные наутро оденут ваше сиятельство как нельзя наилучше. Тем более, – продолжал он, – что государь император, отечески входя во все нужды и экономию военнослужащих, а наипаче[179] преследуя вредные излишества всяких роскошеств, соизволил повелеть, чтобы господа военные, от генерал-аншефа[180] и до прапорщика, имели токмо один форменный мундир, каковой завсегда и носили бы; а дабы то было отнюдь не обременительно, то вместо прежних богатых мундиров повелел строить оные из недорогого темно-зеленого сукна, подбитые стамедом[181], с белыми пуговицами, и столь недорогие, что мундир не стоит более двадцати двух рублей.
Затем комендант стал рассказывать о некоторых переменах и новых порядках, о том, как ныне даже генерал-поручики и генерал-аншефы, украшенные Георгиевскими звездами, не исключая и самого графа Николая Васильевича Репнина, генерал-фельдмаршала и лейб-гвардии Измайловского полка батальонного командира, обязаны каждое утро ходить в манеж, учиться там маршировать, равняться, салютовать эспонтоном и изучать новый строевой устав, плутонги[182], эшелоны, пуэн-де-вю[183], пуэн-д’аппюи[184] и прочее.
– Но к чему же все сие потребно генерал-аншефам и фельдмаршалам? – в некотором недоумении неосторожно спросил граф Харитонов.
– О, не судите так, ваше сиятельство, не судите! – возразил ему комендант с некоторым жаром неподдельного, по-видимому, увлечения. – В основании сего лежит идея сообщить в распущенные войска свежую силу, научить всех без изъятия тому, что каждому воину знать надлежит, научить их прежде всего слепо повиноваться и стройно действовать массами; и когда недреманная бдительность и грозная взыскательность обратятся у нас в натуральную привычку, то это заранее приуготовит наши войска к победе и послужит к наивящей[185] славе Отечества! Таково мое искреннее и глубочайшее убеждение, – заключил он, подымаясь с места и берясь за шляпу.
– Куда же вы так скоро! – любезно остановил его граф.
– Не могу и не смею долее: служба, – неуклюже поклонился петербургский комендант, слегка пожимая протянутую ему руку. – Спешу к моему государю исполнить его священную волю и доложить о приезде вашего сиятельства, – пояснил он в заключение и тотчас же откланялся.
– Папушка, что это за урод был у тебя? – спросила у графа вошедшая Лиза, которая из смежной комнаты успела в дверную щель высмотреть гостя в ту минуту, когда он уже удалился.
– Как урод, мой друг! – с некоторым укором возразил ей отец. – Это здешний комендант, господин Аракчеев, лицо очень близкое к императору.
– Пусть так, но все-таки он препротивный, – утверждала девушка. – Ужасно мне не понравился, хотя я и одну лишь минуту одним глазком его видела, – такое злое и неприятное лицо, и если б ты знал, как он мне не по сердцу!
– Очень умный и, кажись, весьма обходительный человек, – возразил граф, на которого в глубине души тоже не совсем-то приятное впечатление сделала своеобразная фигура Алексея Андреевича.
Аракчеев сам по себе никогда не был исключительным человеком относительно вельмож и тузов своего времени, даже в начале своей карьеры. Но визит к графу Илие был сделан им в том рассуждении, что неравно государь при докладе спросит, виделся ли он уже с графом и каково нашел его? Выслушав донесение Черепова о благополучном прибытии графа Харитонова-Трофимьева, Алексей Андреевич сообразил, что государь в данную минуту находится еще где-нибудь на верховой прогулке, и нашел, что его комендантское достоинство не пострадает нимало, если он предварительно доклада воспользуется временем этой прогулки, чтобы заехать на несколько минут в Демутов трактир – оказать честь и решпект новоприбывшему почтенному старцу – давнишнему любимцу государя. «Таковое с моей стороны внимание, вероятно, будет приятно и его величеству, в угождение коему всю жизнь и все существо мое посвящаю», – заключил свое размышление Аракчеев, отправляясь к графу Харитонову.
Через час по отъезде его из Демутова трактира приехал туда в придворной карете дежурный флигель-адъютант[186] и объявил, что государю императору угодно немедленно же принять графа и потому пускай граф едет, не стесняясь, в чем есть, то есть в кафтане или в прежнем своем мундире.
Граф Илия спешно оделся, навесил на грудь ордена, жалованные ему еще Елизаветой и Петром III, прицепил шпагу и поехал во дворец вместе с флигель-адъютантом.
Вечерний прием докладов далеко еще не кончился у государя, когда граф Илия был введен в приемную, примыкавшую к кабинету его величества. Здесь с портфелями и папками под мышкой дожидались несколько приближенных лиц, министров и статс-секретарей, которые шепотом разговаривали между собой, обращая порой боязливые взгляды на запертую дверь кабинета. Из старых знакомцев своих граф Илия заметил здесь графа Н. И. Салтыкова, графа Александра Строганова и Льва Нарышкина. Первые два раскланялись с ним молча, но очень вежливо, и по этому поклону можно было заметить, что обоим им несколько неловко в душе за свою прежнюю холодность к опальному приятелю их молодости, который теперь вдруг подымается на высоту милостью монарха и, быть может, будет играть очень видную и сильную роль в государственной и придворной жизни. Зато открытый и добродушный Нарышкин сразу же подошел к нему на цыпочках с выражением самой искренней радости и удовольствия.
– Сколько лет, граф!.. Сколько лет не видались! – взволнованно и шепотом говорил он по-французски, горячо пожимая руку Харитонова. – Да, граф! Достойное поведение и честный образ мыслей (верный или неверный – это все равно, лишь бы честный!), судя по вашему примеру, не всегда пропадают на земле втуне[187] и бесследно!.. Вы снова в нашей среде, после тридцати лет забвения и немилости, и снова такой же, как и были, каким вынуждены были покинуть нас… Вы здесь нужны, граф, а главное – пример ваш нужен, нужен именно теперь, когда и «время переходчиво», как говорится по-русски, и «люди переменчивы». Вы один из немногих, которые не переменились.
