Лев Гинзбург - Избранное
В 1945 году выплыла из гестаповских архивов фамилия "Эйхман". Кто-то вспомнил: он отвечал за "еврейский вопрос". Потом, на Нюрнбергском процессе, об Эйхмане подробно рассказал Вислицени. Стали искать - след его петлял по Западной Австрии, исчез где-то в Германии, затем вновь возник и вновь потерялся, думали, что уже окончательно...
На суде Эйхман говорил о том, как он в 1945 году решил покончить с собой.
- Вы должны понять мое настроение в то время. Рейх, которому я верил, рушился...
Недальновидный чиновник, он искренне полагал, что "все кончено" и что "дело" навсегда провалилось. Те, кто был прозорливей, удержали его от рокового поступка.
Пятнадцатилетняя история розысков Эйхмана - это печальная история поощрения нацистов, история предательства по отношению к живым и мертвым.
Словно в каком-то дьявольском ревю странствовал по континентам "бухгалтер смерти", поддерживаемый незримыми и грозными силами всемирной реакции.
Гаулейтеры в роли мирных коммерсантов, гестаповские следователи в мантиях профессоров юриспруденции западногерманских университетов, лагерные офицеры на посту начальников полицейских участков, шлюхи из гитлеровского "Фрауенбевегунг" - "женского движения" - в качестве сотрудниц американских штабов - вот то "население", среди которого поначалу "затерялся" разыскиваемый разведками преступник. Его прятали австрийские и немецкие фашисты, переправляла через государственные границы подпольная организация эсэсовцев, он находил убежища в монастыре урсулинок и в обители капуцинов, и его дорога из Европы в Америку шла через Ватикан.
Прошлым летом, когда Эйхмана наконец поймали, в Риме для обсуждения текущих событий встретились отец Борман и отец Даллес. Эти отцы - дети. Преподобный отец Мартин Борман - сын Мартина Бормана, заместителя Гитлера по партии, преподобный отец Эвери Даллес - сын покойного Джона Фостера Даллеса, государственного секретаря США. Борман и Даллес замешаны в "деле Эйхмана". Ватикан превратил "безбожного" Карла Адольфа Эйхмана в католика Рикардо Франциска Клемента.
Антикоммунизм и "холодная война" объединили вчерашних противников. В зале Нюрнбергского суда Геринг напыщенно сказал американскому конвойному офицеру:
- Вы еще положите в мраморные гробы наши останки...
В воспоминаниях одного из участников охоты на Эйхмана содержатся горестные свидетельства. Он пишет о том, как в конце сороковых - начале пятидесятых годов Эйхман увильнул от своих преследователей в Австрии. (Это был разгар "холодной войны", и нацисты обзавелись тогда новым "секретным" оружием.) "Это секретное оружие, - сказано в воспоминаниях, - носило политический характер: нацисты объявляли своих преследователей коммунистами... Во многих австрийских городах нацистское подпольное движение имело своих агентов, которые обезвреживали противников нацизма, выдавая их американцам как коммунистов. Это секретное оружие осталось у нацистов и после ухода оккупационных войск. Тот, кто против нацистов, тот коммунист! Еще и сегодня всевозможные варианты этой мысли можно встретить в дружественной нацистам печати".
Перед тем как выступить с обвинительной речью, генеральный прокурор Израиля Гидеон Гаузнер посетил иерусалимский "Музей истребления". Он провел там в полном одиночестве восемь часов, рассматривал страшные экспонаты. Уходя, Гаузнер оставил в книге отзывов следующую запись:
"Именем этих убитых я призову к суду человека, который должен ответить за все, что я здесь увидел..."
"Именем убитых" - беспощадная формула, она исключает компромиссы. Перешагнув грань бытия, выйдя за пределы "земных" условий и условностей, мертвые завещают живым особый долг, который не терпит ни полумер, ни уверток.
Большинство из шести миллионов убитых, от имени которых выступил на суде Гаузнер, никогда не знали Эйхмана и даже не слышали о его существовании. Изнывая в лагерных бараках, в каменоломнях, в гетто, умирая на цементном полу газовых камер, они посылали проклятия своим палачам. Они говорили: будь проклят комендант лагеря и его помощник, будь проклят лагерный врач, солдаты охраны, староста блока, надзиратели, капо - все они, вместе взятые, и каждый в отдельности! Будь прокляты их друзья, которые с ними пили вино, бабы, которые с ними спали! Будь проклят их Гитлер, их Гиммлер, их генералы, их министры, их судьи, все их государство, будь проклято во веки веков! И, говоря так, они проклинали фашизм и проклинали тем самым никому не ведомого тогда Эйхмана.
Но что бы сказали убитые, если бы они вдруг узнали, что пятнадцатилетние поиски, дерзкое похищение Эйхмана, кропотливое следствие, экскурсия прокурора в "Музей истреблениям, стеклянная клетка, - что все это потребовалось только для того, чтобы из огромного аппарата служителей смерти осудить одного лишь "главбуха", не потревожив при этом живущих и поныне действующих идеологов, политиков, генералов смерти, ее промышленников и финансистов?
...Мне хотелось бы закончить разговор о "деле Эйхмана" вот чем.
В годы, когда фашистский кошмар был реальностью, когда понурые колонны смертников шли - через всю Европу - в крематории и газовые камеры, находилось немало людей, которые помогали обреченным, выражали им свою солидарность, рискуя жизнью, прятали их на чердаках и в подвалах своих домов. В Амстердаме многие голландцы добровольно переселялись в гетто, чтобы разделить горе и смерть со своими соотечественниками-евреями. Даже сам датский король, говорят, носил в знак протеста на рукаве повязку с желтой звездой.
Но была еще и высшая солидарность, наиболее активная и действенная помощь жертвам Эйхмана. Движимые этой высшей солидарностью, благороднейшим чувством интернационального братства, шли от берегов Волги на запад, на выручку всем, кто томится в лагерях смерти, в гетто, в гестаповских тюрьмах, шли, истекая кровью, солдаты Советской Армии, дети всех народов, населяющих Советский Союз. Они выбили топор из рук палачей и спасли тех, кто уже перестал надеяться на спасение.
Мы не должны этого забывать, мы, которые сами были участниками великого освободительного похода. Есть долг перед павшими, перед живыми и перед самим собой - оберегать плоды своей победы, не дать осквернить все то, что было отвоевано и спасено ценой крови, ценой пепла...
ДИТЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
В многоголосицу жизни вплетен шепот мертвых: шорох дневников, шелест последних писем. Через семнадцать лет после войны мертвые все чаще напоминают о себе; в разных странах у самых разных людей возникает потребность вновь и вновь обращаться к завещаниям павших. Неспокойный мир нуждается в предостережении.
Мы адресаты: торопливое, в ночь перед атакой, письмо с фронта, надпись на стене камеры, последний крик на краю могильного рва обращены к нам, к живущим...
В Мюнхене вышла книга "Голос человека": письма, заметки, стихи, дневниковые записи людей, погибших во второй мировой войне. Двести два автора - граждане тридцати стран, солдаты враждующих армий, жертвы бомбардировок, узники тюрем и концентрационных лагерей, осужденные на смерть, и самоубийцы, убитые в первых боях и умершие от ранений и контузий уже после войны, люди с громкими именами и рядовые, безвестные участники событий: немцы, русские, англичане, китайцы, французы, поляки, американцы, японцы, евреи, индийцы, чехи, финны, датчане - род человеческий...
В сборнике двести два автора составляют как бы единое целое. Это "дитя человеческое", вобравшее в себя боль, страдания и надежды всех наций. В единый "голос человека" сливаются голоса миллионов.
В осажденном Севастополе пишет свой фронтовой дневник Евгений Петров. Смерть обрывает фразу...
Горит над Средиземным морем самолет Антуана Сент-Экзюпери...
В Афинах, в немецкой тюрьме, ведут на казнь греческого патриота Элефтериоса Киоссиса: "Привет тебе, Греция, мать героев!"
Род человеческий.
В голосе человека - твердость и вера.
"То, что произошло, ничуть не лишило меня радости, она живет во мне и ежедневно проявляется каким-нибудь мотивом Бетховена. Человек не становится меньше оттого, что ему отрубают голову". Юлиус Фучик из тюрьмы в Берлине.
"Социализм, во имя которого я умираю, придет... Будь и ты борцом, люби справедливость". Иван Владков, Болгария, письмо сыну.
Голос человека - слабый стон, крик о помощи:
"Восемь дней я в оковах. Одиночная камера... Мучат проклятые цепи. О господи боже, за что ты покинул меня? Мои дорогие сестренки, Мина, Мими, помните бедную Лоранс, она вас любила... Неизвестная француженка, тюрьма, 1942 год.
У человека - острое зрение, "зрячая совесть".
Английского солдата Алана Луиса в сорок третьем - сорок четвертом годах послали служить в Индию. Он сравнивал величие Востока с "маленьким, замкнутым и суетливым западным миром", приглядывался к населению, слушал разговоры бенгальских крестьян: "В народе затаено глубокое чувство вражды и презрения к ним". Луиса томил стыд. В письме домой он писал: "Я хотел бы приехать сюда учителем, врачом, кем угодно, но только не солдатом. Быть в Индии солдатом - это нехорошо, низко".
![Лидия Гинзбург - Агентство Пинкертона [Сборник]](/uploads/posts/books/13908/13908.jpg)