Лев Гинзбург - Избранное
У д-ра Бера своя точка зрения на события. "Внешней стороне" - крови, ожесточению и жестокостям войны - он противопоставляет сторону внутреннюю, тот "огонек", который теплится в душе каждого человека. В послесловии к сборнику говорится:
"Собранные здесь записи как бы подводят нас к обрисовке вечных свойств человеческой натуры... Детство, родительский дом, брак, семья... Неизмеримое в своей бесконечности интимное начало становится силой, которая противопоставляет себя абсурдности войны".
Над пожарами, над пепелищами, среди лязга железа и грохота пушек звучит в книге флейта Генриха Линднера.
22 июня 1941 года в составе немецкой пехоты солдат Генрих Линднер форсировал Буг, видел, как отбивалась осажденная Брестская крепость, но Линднера занимало другое: именно в тот день он получил от товарища, приехавшего из Пльзена, в подарок флейту. В минуту передышки Линднер достал из своего ранца чудесный инструмент, заиграл. В письме он сообщает: "Флейта сразу же заставила меня забыть войну и все прочее... Я готовлю маме приятный сюрприз, думаю, что и ты удивишься, насколько эта флейта лучше моей старой..."
Флейту Генрих Линднер пронес по дорогам войны - странствующий флейтист в шинели гитлеровского солдата, с автоматом в руках.
Горела, истекала кровью Белоруссия - Генрих Линднер не замечал ничего, шел по сожженной земле, шепча слова из полевого молитвенника: "Не войну я пришел возвестить вам, но мира", потом из задавленной войной, горем, снегами Смоленщины писал о том, как уютно зимой в теплой избе и как ласково звучит его флейта. Лишь к лету сорок второго года у Линднера стали появляться зачатки зрения. "У войны, - пишет он, - кроме наших побед есть еще и другие стороны... Здесь разыгрываются трагедии, которых никто не замечает потому, что так "приказано". И еще потому, что русский, собственно, человек "второго сорта", истреблять которого считается делом "гуманным"... Здесь почти не осталось семей - только дети и вдовы..."
Прозрение пришло слишком поздно. Линднера убили в начале 1943 года, и те, кто его убил, не знали ни о флейте, ни о запоздалом сочувствии, ни об иронических кавычках. Был он для них не флейтист, а оккупант в шинели гитлеровского солдата.
Собрав немецкие и японские документы, подобные письмам Генриха Линднера, д-р Бер хочет внушить читателю мысль о том, что, даже служа неправому делу, человек может оставаться человеком, если у него в душе сохранились добрые чувства: вера в справедливость, сострадание, внутреннее изящество.
Но добр или зол, хорош или плох соотечественник Линднера - Герберт Хинтерлейтнер, который, придя вместе с армией захватчиков на землю древней Эллады, размышлял в своих письмах об архитектуре Акрополя и сочинял терцины на античные темы, но ни разу не задумался над тем, что не кто иной, как он, Хинтерлейтнер, распинает и мучит "прекрасную Грецию", которой в данной ситуации нет никакого дела до его эстетических воззрений? Да и о чем говорят письма Хинтерлейтнера? О торжестве "прекрасного" или о тупой невозмутимости мещанина?
Велика ли цена "гуманности" барона Мейнгарта фон Гуттенберга? В книге напечатаны его письма из Польши: легкое сочувствие к "туземцам", сетования на излишнюю суровость войны - роскошь, которую мог себе позволить завоеватель в порыве минутного благодушия.
Для д-ра Бера основной приметой, определяющей принадлежность того или иного "отдельно взятого" человека к "роду", служит спасительное "интимное начало". Фотография из семейного альбома, письмо к жене, к любимой - пропуск в человеческое сообщество. Слова "любовь", "бог", "милосердие" - пароль.
Но так ли это? Являлось ли "интимное начало" противоядием против озверения и жестокости? Вспомним "сентиментальных" эсэсовцев, которые хранили на сердце фотографии белокурых младенцев! Какого фашистского солдата уберегли от участия в преступной войне святочные песни, рождественская елка во фронтовом блиндаже?
Была любовь к детям, доброта польского педагога и писателя, автора замечательной книги "Король Матиуш Первый", Януша Корчака, который разделил со своими воспитанниками - еврейскими детьми из варшавского "Дома сирот" их горькую участь и добровольно пошел вместе с ними на смерть, и "доброта" немецкого солдата Эбергарта Лиеса, который, находясь в Вязьме, больше всего тревожился о "религиозной нравственности" своих детей, ничуть не стыдясь того безнравственного и кровавого дела, в котором он принимает самое непосредственное участие.
К чести немецкого народа, существовали тысячи и десятки тысяч немцев, которые совсем по-другому понимали свою человеческую миссию и воспринимали принадлежность к роду человеческому как обязанность бороться не на жизнь, а на смерть против фашистского варварства, за свободу и счастье своего народа и всех людей на земле. Лозунгом этих немцев были слова "Интернационала" "Воспрянет род людской!". И для того чтобы род человеческий воспрял, они бесстрашно шли на муки, на лишения, на отказ от личного благополучия. Нет, они не были аскетами. В их предсмертных письмах самые нежные слова обращены к близким, к родным, к товарищам по борьбе, но вся их жизнь была озарена светом той высшей любви, о которой иные "добрейшие" персонажи д-ра Бера не могли даже подозревать.
"...Пламя, которое озаряет наши сердца и наполняет наш дух, как яркий светоч, ведет нас по полям битвы нашей жизни". Эрнст Тельман, тюрьма Баутцен, 1944 год.
"...Я верю в жизнь... бесконечно люблю людей... Об этой-то любви к людям я и говорила в своем последнем слове. Никогда до этого мне не было так ясно, насколько я люблю Германию. Я ведь далеко не политик, и я хочу быть только одним - Человеком". Это голос молодой работницы Като Бонтьес Ван-Беек, приговоренной к смерти имперским военным судом за сотрудничество с коммунистическим подпольем.
"...Сегодня моя голова... скатится в песок и пребывание мое на этой земле будет закончено. Как и многие другие, я буду "вписан в сердца людей", на долю которых выпало так много страданий!.. "Все люди станут братьями!" Да, ради этого я, собственно, жил, за это я боролся с юных лет. И хотя моя жизнь кончается таким вот образом, я все же благодарю судьбу за то, что прожил свою жизнь именно так..." Коммунист Вильгельм Бейтель, 27 июля 1944 года.
Разве д-р Бер не заглядывал в книгу "Воспрянет род людской" - краткие биографии и последние письма борцов антифашистского сопротивления", изданную в Германской Демократической Республике за три года до выхода его сборника? В этой книге он мог бы найти ответ на многие "проклятые вопросы", которые томили его флейтистов и философов. Он прочел бы точное определение "мирового зла".
"...До тех пор пока существует капиталистический общественный строй, будут и войны, подавляющие всякого рода гуманные устремления человеческого общества и приводящие к чудовищным разрушениям материальных ценностей".
Так говорил перед гамбургскими судьями немецкий механик Бернгард Бестлейн, гильотинированный 18 сентября 1944 года в Бранденбургской каторжной тюрьме.
За семь дней до Бестлейна в той же тюрьме был казнен электросварщик Георг Шредер. В последнее мгновение он успел написать короткую записку, завет живущим: "Бойтесь стать бесхарактерными людьми!"
Эти слова не дошли до Генриха Линднера, Себастиана Мендельсона-Бартольди, Альфреда Рабофски, но почему д-р Бер не захотел, чтобы их услыхали живые, нынешние?
Бесхарактерность - сестра трусости и предательства, - обывательская пассивность привели ко множеству бед, дорого обошлись человечеству. В сборнике д-ра Бера, однако, эта бесхарактерность (когда речь идет о немцах) возводится подчас в добродетель, в средство "внутреннего сопротивления" злу.
Линднер, Гуттенберг, Хинтерлейтнер и другие глубоко ошибались, полагая, что находятся "над" схваткой, "вне" схватки. Самая их гибель на войне опровергает это убеждение, и оппонентами тут выступают осколок и пуля, которые не пожелали считаться с "внутренней позицией" авторов. Впрочем, "политика" так или иначе проступает сквозь самые, казалось бы, абстрактные строки, и, когда, укрывшись в окопе на берегу Донца, немец Гюнтер фон Шевен, верный своему "интимному началу", пишет на родину о доме, о "милом Рейне" и вдруг восклицает, что ведет войну "против чудовищного явления материализма", мы начинаем понимать, с кем имеем дело, и недоумеваем, зачем потребовалось д-ру Беру такое письмо в книге, призванной раскрывать людям глаза на роковые ошибки минувших лет.
Мертвые не ушли из жизни бесследно, у каждого из них есть наследники: у Гюнтера фон Шевена, убитого на Донце, и у Бернгарда Бестлейна, казненного в Бранденбургской каторжной тюрьме. Мы знаем, как живут и что делают сегодня наследники Бернгарда Бестлейна, Вильгельма Бейтеля, Георга Шредера в Германской Демократической Республике, знаем также о делах и настроениях наследников Шевена в Западной Германии.
Какое же наследство предпочел д-р Бер? Кого ставит он в пример современникам? От повторения чьих ошибок предостерегает?..
![Лидия Гинзбург - Агентство Пинкертона [Сборник]](/uploads/posts/books/13908/13908.jpg)