Юрий Никонычев - Грезы Скалигера
Дорога все становилась уже и круче. Тело мое стало задыхаться и тяжело кашлять. В сплевываемой слюне алела кровь.
- Юлий, ты устал?
- Кто спрашивает меня?
- Твоя мать, Юлий.
- Мамочка, где ты?
- Подними голову, сынок. - Я задрал голову и в ослепительно ярком небе увидел прекрасное лицо матери.
- Мама, я не перестаю любить тебя. Отец сказал, что ты умерла в серафических слоях околоземного пространства. Я не понял его. Объясни мне что это такое?
- Это невозможно объяснить, это надо пережить.
- И ты, мама, не хочешь говорить со мной.
- Взгляни на свои руки... - Я взглянул и увидел, что более половины тела отца покрылось острым золотым оперением и с каждым моим шагом оно покрывалось им все больше и больше.
Через десяток шагов тело отца конвульсивно задергалось, потом
спрыгнуло с моих вытянутых рук и побежало само по пыльной разбитой дороге, размахивая голыми руками и ногами, похожее на страуса в золотом оперении.
В полном одиночестве, обескураженный и усталый, я стоял на дороге, которой не видно было конца. Я заплакал.
- Сынок, не плачь. Ты все сам скоро поймешь.
Я еще раз задрал голову и опять в ослепительно ярком небе увидел прекрасное лицо матери, а рядом с ним счастливое выражение отца, превратившегося в золотую птицу.
- Сынок, мы теперь навсегда вместе. Навсегда.
- Не исчезайте ! - панически закричал я. - Я не могу жить без вас, возьмите меня с собой.
Но почерневшее небо отстраненно встретило мои крики.
5
На старой пожелтевшей фотографии на фоне винной палатки и изможденного от городской липкой пыли облезлого дуба стоим мы с братом: оба в кургузых светлых кепочках, мешковатых пальтишках с фабрики "Большевичка", чему-то счастливо улыбаемся, и у каждого в лацкане торчит ватный ком белоснежной розы. Когда я прочитал на обратной стороне фотографии надпись, то сразу вспомнил, что улыбались мы не по своей воле, не от детского счастья, а оттого, что дворовый художник Стенькин, снимавший нас по просьбе матери, угрожающе показал нам свой квадратный кулак и сказал, что если мы не улыбнемся, то он за себя не отвечает, не отвечает за свою хреновую жизнь и за наше безоблачное детство, но отвечает перед искусством и поэтому размажет наши бараньи мозги по стенке. Мы улыбнулись, а потом уже, когда Стенькин довольный съемкой, пошел к палатке соображать на троих, мой младший брат заплакал, рассопливился и за неимением носового платка я вытирал ему нос своей пышной белой розой.
Здоровый стриженый Стенькин стоял у палатки с подвыпившими мужиками, задирал проходящих женщин, а одну, тонкую и красивую, в светлом плаще, остановил и после недолгого с ней разговора повел в свою комнату, где я однажды был и кроме картин, подрамников, разбросанных холстов и старого, обитого зеленым плюшем, дивана ничего интересного не обнаружил.
Послала меня к нему родная тетка, белокурая хохотушка с маленькими детскими пальчиками, которые вечно были заляпаны фиолетовыми чернилами. Она училась в финансовом техникуме и часто из-за города, где жила с нашей бабушкой, приезжала к моим родителям и оставалась на день-два, а то и на всю неделю. В Стенькина она влюбилась сразу и позировала ему бесплатно в обнаженном виде.
- Юленька, - сказала она мне однажды, нежно гладя мои вихры своими фиолетовыми пальчиками, - проберись незаметно к Стенькину и изрежь картину, где я лежу голой на плюшевом диване.
- Теть Клав, он же меня убьет, если застанет.
- А ты сделай так, чтобы не застал.
- Не-ет ! Я не пойду.
- Ну поднимись-ка ! - Я встал со стула. Мы были с ней почти одного роста: я - высокий стройный подросток двенадцати лет, она восемнадцатилетняя студентка техникума со смеющимися карими глазами и крупной грудью. Тетя Клава прижала меня к себе. - Тебе хорошо ? - спросила она резким холодным тоном.
Я молчал. Мне не было хорошо, но мне было непонятно и любопытно. Ее тяжелая грудь упиралась в меня, а руки ловко и быстро забрались под рубашку, а потом в брюки. Я вздрогнул от холодного цепкого прикосновения.
6
Когда Стенькин в который раз куражился перед мужиками и проходящими мимо женщинами у винной палатки, я по водосточной трубе пробрался через окно в его комнату. Картину, изображающую голую женщину на плюшевом диване, я не нашел, зато в столе увидел кипу порнографических фотокарточек, от которых еле смог оторваться. На одной из них я узнал тетю Клаву: в черных чулках и пионерском галстуке, голяком сидящую на дворницкой метле. Эту фотокарточку я аккуратно засунул за пазуху.
- Ну как? - нетерпеливо спросила меня тетя Клава, дожидавшаяся под окном.
-Все в порядке, -соврал я. -Картина уничтожена.
Спустя полчаса я стал настоящим мужчиной.
На метле было не очень-то удобно летать. Я сидел сзади и держался за полные упругие плечи тети Клавы. Ее белокурые длинные волосы от теплого ветра налипали на мое лицо и я никак не мог их стряхнуть, боясь освободить хотя бы одну руку, чтобы не упасть. Внизу стоял поддатый Стенькин, рядом с ним гогочущие мужики, сопровождавшие шумными возгласами каждую женщину, которая шла вместе со Стенькиным в его комнату. Тетя Клава ловким манером перемахнула вокруг метлы и уже сидела ко мне лицом. Каким оно было счастливым!
- Юленька! Ты не забудешь меня, когда станешь взрослым?
- Но это же так нескоро.
- Какой ты глупый. Ты будешь стареть не сам по себе. Твоя старость скрывается в твоих близких и знакомых.
- Что же мне делать?
- Тебе нельзя никого любить. Никого.
- Как же я без вас всех: без мамы, папы, брата, тебя, бабушки?
- Ты будешь умирать с каждым из нас. Твое детство уже умерло во мне. Держись, - сказала весело тетя Клава, - я буду тебя раздевать.
Она скинула с моих плеч рубашку, стянула брюки и все это комом бросила вниз. Затем сняла со своей шеи галстук и повязала его мне.
- Будь готов!
- Всегда готов, -ответил я и выставил кривым углом локоть.
Внизу мою одежду с любопытством рассматривал Стенькин и, изредка вскидывая свою стриженую голову в выси небесные, плевался в сторону двух летающих молодых людей.
- Клавка, - кричал он, - спускайся. Все, что я у тебя увидел отсюда, возбудило во мне желание творить.
- Держи карман шире!
Стенькин широко распахнул карман своего вельветового пиджака, и тетя Клава с метлы нырнула в него.
7
Когда я бежал легкой трусцой семидесятипятилетнего умершего моего отца по осеннему асфальту от умирающего учителя, я думал только об одном: как бы не опоздать уйти из-под власти смертного тлена знакомого мне человека. Бежал я долго, до тех пор, пока одеревеневшие ноги отца, несущие меня, не отказались двигаться дальше. Я сел на Гоголевском бульваре на заляпанную дождевыми каплями давно не крашенную скамью и жадно закурил.
Подул легкий сырой ветер, что-то невнятное прошуршала листва серых деревьев и сиреневая горстка пепла упала на мои колени. Я стряхнул ее левой рукой в лайковой перчатке.
- Папаша! Закурить не найдется?
Я посмотрел равнодушными бесцветными глазами на юное существо в черной курточке из искусственной кожи, поймал на себе ее лукавый взгляд кошачьих желтых глаз.
- У тебя что? Желтуха? - спросил я.
- Папаша, в твоем возрасте вредно заниматься медициной.
- Какой я тебе папаша, - возмутился я, - мне всего-то двадцать пять.
- Посмотри на себя, старый хер! - и существо протянуло мне маленькое измызганное зеркальце.
То, что я увидел, меня не удивило: бесцветные глаза, бледное лицо. Легких ключиц в маленьком зеркале увидеть не удалось. Правда, бледное лицо было испещрено множеством морщинок.
Я вернул зеркальце и протянул пачку сигарет нахальному смеющемуся существу с накрашенными желтыми глазами.
Черная курточка, как я назвал эту юную девицу, уселась рядом со мной, закурила и, закинув ногу на ногу, спросила:
- Выпить хочешь?
- У тебя что - все с собой?
- Нет. Но ты дашь денег и я быстренько сбегаю. Вон, видишь -ларек.
Черная курточка отсутствовала минут двадцать. Я успел за это время выкурить три сигареты, трижды выругаться и трижды проклясть свою доверчивость. Она появилась неожиданно, обхватила мою шею ладошками и пьяно протянула:
- А это-о я.
В руках у нее был набитый доверху продуктами и заморским питьем большой пакет из плотной бумаги.
- Ты что? Ларек ограбила?
- Нет. Просто там оказался мужчина не равнодушный к женской красоте. Ведь я красивая? - спросила Черная курточка.
- Твои глаза, как два лимона. . .
- То-то,- оборвала она мои комплименты. - Пошли ко мне домой. Там и выпьем.
Мое бледное лицо теперь уже со множеством мелких морщин выразило крайнее неудовольствие.
- Ты боишься?
- О, если бы это было возможно!
Пока я раздумывал, идти или не идти, Черная курточка, неожиданно взвизгнув, прыгнула ко мне на колени и спрятала лицо на моей груди, укутанной черным шелковым шарфом.
- Он идет! - с ужасом проговорила она, указывая рукой в сторону Арбата.
