Юрий Никонычев - Грезы Скалигера
- Теперь ты погиб безвозвратно, Скалигер, - сказала мне Фора, когда я натянул брошенную мне перчатку на левую пламенеющую ладонь.
13
- Бедная одинокая женщина, - сказал я Форе и сильно прижал ее к себе.
- Ну дай поспать еще, Скалигер, - лениво протянула Фора, - ты меня просто замучил.
- Я видел странный сон: будто ты маленькая, и я тоже, и мы вместе с тобой лежим не в постели, как сейчас, а на крыше сарая.
- И ты меня трахаешь, - буркнула Фора.
- Грубая ты женщина, С тобой толком поговорить нельзя.
- А ты не говори, ты люби меня, Скалигерчик, - Фора повернулась ко мне лицом. Ее полные чувственные губы, тяжелый прохладный живот действовали на меня неотразимо.
Я познакомился с ней еще до смерти отца, случайно заглянув в галантерейный магазин в поисках лезвий. Она сразу бросилась мне в глаза своей влекущей пышностью и цветущим здоровьем, и странным для страстного тела и томного лица бесцветным взглядом, наполненных как бы дистиллированной водой, глазниц. Она как будто бы ждала меня и на мое неуклюжее приветствие ответила быстро и согласно. Вечером того же дня мы уже встретились в моей комнате, где, ни слова не говоря, быстро разделись и отдались друг другу.
- Где ты блуждал, Скалигер? - спрашивала Фора, прижимаясь.
- Ты хочешь спросить, - где я был, когда тебя не было?
- Вот именно.
- Я рождался и умирал. Рождался и умирал. И так каждый день.
- Ну а сейчас ты родился или умер?
- Я постарел.
Фора не поняла меня. Она долго рассказывала о себе, а я запомнил только одно: она говорит не то, что думает. Мне было все равно. Мне хотелось одного: спокойного отношения к себе. И Фора мне именно это и дала. Она почти каждый вечер после работы приходила ко мне в комнату, готовила ужин, потом раздевалась и ложилась в постель. Мы почти ни о чем не говорили, и я блаженствовал.
- Я думал, что такие любовницы, как ты, перевелись.
- Что ж тебя удивляет во мне? - спрашивала Фора.
- Твоя неприхотливость и внешнее равнодушие.
- Я этого добиваюсь с трудом. Ты мне стал очень дорогим. Я не хочу, чтобы ты бросил меня.
Я и не думал ее бросать. Мне было с ней хорошо. За день до смерти отца Фора сказала мне:
- Твой отец скоро должен умереть.
- Скоро? Когда?
- Завтра в шесть утра. Ты не должен идти к нему.
- Почему?
- Я не знаю. Я чувствую, что не должен.
Я Форе не поверил. Но все же пришел к отцу в восемь. На мой звонок в дверь никто не открыл. Чувствуя что-то неладное, я пошел к соседям по лестничной площадке, перелез через их балкон на балкон отца, открыл фрамугу и увидел его лежащим на боку с приоткрытым ртом, посиневшими губами. Тело его было похоже на тело маленького старого мальчика. Слезы подкатили к моим глазам. Я сел рядом с ним на постель и зажал лицо руками.
- Отец! Дорогой мой отец!
Никто не ответил мне на мой сдавленный крик.
14
- Такой красивый! Прямо краше, чем живой был, - ласково приговаривала пожилая крутобедрая соседка по лестничной площадке Ангелина Ротова, со слезами на глазах прощаясь с моим отцом.
- Милый, такой милый! - повторила она, приглаживая пухлой ладонью упруго-проволочную прядь его враз обесцветившихся волос.
Когда отца стали накрывать крышкой гроба, я заметил как он неожиданно и быстро ухмыльнулся и хотел было что-то сказать, но наглухо надвинутая крышка и стуки молотка, вбивающего в нее гвозди, лишили его последнего слова. Я не находил себе места в опустевшей двухкомнатной квартире родителей. Перебирал фотографии, разные записи, пожелтевшие рецепты и со всей очевидностью понял, что я стал сиротой на земле. И осознание этого чувства даже придало мне какую-то неизъяснимую легкость и неведомое до сей поры мужество перед жизнью.
Мои родители ушли навсегда из этого мира и я не смогу им уже причинить никакого вреда ни своими неудачами, ни болезнью, ни смертью.
Человек боится смерти не потому, что его уже не будет в земном мире, а потому, что, когда его не будет, будут еще жить без него близкие его и тосковать по нему. Когда круг близких людей оставляет мир, и нет более никого, кому бы ты смог поведать свои боли и радости, твое существование на земле становится для тебя утомительным и недорогим.
Комок плоти твоего рода переходит в иной мир и ты не можешь его уравновешивать в мире земном, тем более, когда остаешься почти одинок. Ты должен последовать за целой большей его частью, которая втягивает тебя в воронку небытия. Какие сны в том смертном сне приснятся? Чему ухмыльнулся умерший отец? Сомнительному комплименту Ангелины Ротовой, или, может быть, тому, что увидел внезапно перед собой, когда гробовая крышка оборвала нить света, которая все еще связывала нас живых и его, - мертвого? Эйфория обрушившегося сиротства вскружила мне голову: я плакал и смеялся, я кричал и пел один, в пустой двухкомнатной квартире родителей, покинувших меня навсегда за одиннадцать месяцев.
Я вышел на балкон. Дул порывистый октябрьский ветер. Вдалеке подковой горела реклама и бенгальскими огнями искрилась бетонная громада района-новостройки. С седьмого этажа я видел, как внизу колебались от резких низовых струй воздуха красно-желтые кустарники, отражаясь мальчишечьими кострами в фиолетовых зеркалах луж. Плотный красочный мир выталкивал меня из себя. Я перелез через ограду балкона и прыгнул вниз.
- Тебя там не ждут, - сказала мне Фора.
- Где там? - спросил я.
- Там, куда ты хотел попасть, не дождавшись своего срока.
- А где же я сейчас?
- На крыше сарая.
15
Я осмотрелся: передо мной стояла Фора в оранжевом спортивном костюмчике, а я, в самом деле, лежал на толевой крыше сарая. Шаболовка гремела трамваями, майский свежий воздух был наполнен запахом расцветающей сирени и пением и щебетом птиц. Фора подала мне руку: "Подымайся". Я протянул ей свою кисть в лайковой черной перчатке и, как только она взялась за нее, меня тут же пронзила нестерпимая боль.
- Мамочка! - заорал я.
- Юлий, я здесь. А ну слезайте с крыши. Идите есть.
Внизу во дворе стояла мама в голубой футболке и белой юбочке, загорелая и красивая. Она протянула ко мне руки и я, чуть спустившись с крыши по шаткой лестнице, прыгнул в ее объятия. Фора последовала за мной.
- Где тебя носит, Юлий?
- Мама, мы с Форой ловили жучков и бабочек.
- Какие вы еще глупые!
- Мы не глупые, мы - маленькие, - возразила Фора и принялась с аппетитом есть фасолевый суп.
- Да-да, конечно, - поспешно согласилась моя мама и вышла на кухню.
- Почему ты возражаешь моей маме? Она же не знает, кто ты в самом деле.
- Прости, Скалигер. Я тоже должна сейчас уйти.
- А как же я?
- Ах ты мой хорошенький, - дверь в комнату приоткрылась и в нее проскользнула и села рядом со мной на скрипнувший стул дочь Анфисы Стригаловой - тощая чернявая девица Капитолина.
- А где же Фора ? - воскликнул я.
- Ты чего, белены объелся? Здесь никого не было.
Я прикусил язык. Капитолина доела мой фасолевый суп и посадила к себе на коленки. Они были у нее острыми, как колышки.
- Мне неудобно. Мне больно, - хныкал я, ерзая в ее руках.
- Ах, бедненький. Ах, попочка толстенькая бо-бо. А ну-ка, давай я подую на бо-бо.
Она стянула с меня штанишки и стала горячо дуть. А потом принялась целовать, цепкими ладошками стискивая ягодицы.
- А теперь мне. А теперь меня, - шепотом пробормотала она и всунула мне в руку большой желтый дверной ключ. - Мне вот здесь бо-бо, - сказала она быстро, указывая пальчиком на ярко-сопливое черненькое местечко между смуглых ног, сняв сначала серые несвежие трусики.
- Сними варежку, дурак! - закричала Капитолина, когда я сунул ключ в пылающее жаром отверстие.
- Не могу.
- О! Сильнее, сильнее! - стонала Капитолина, вся извиваясь своим полувзрослым телом.
Из отверстия текла пахучая липкая жидкость, и я все быстрей вращал свой золотой ключик, открывая неведомые мне доселе дверцы девичьей страсти. Приглядевшись, я увидел, как под сводами багрово-алой пещеры сидят молодые и старые мужчины, переговариваются между собой и с удивлением смотрят на витиеватую бородку вращающегося ключа.
- Выходите! Вы свободны!
- Как тебя зовут, наш освободитель?
- Юлий Скалигер.
- Приветствуем тебя! - хором произнесли они и потянулись к выходу из пещеры. Прыгая из нее, в полете они принимали нормальные размеры и быстро покидали комнату, где мы с Капитолиной, в конце концов, остались опять одни.
- Что ты сделал? - рыдала Капитолина. - Ты оставил меня без мужчин, без ласки, без любви.
Он лежала передо мной и из отверстия веяло мертвым холодом. Я снял с левой руки лайковую перчатку и сунул в него багровую ладонь.
- Я люблю тебя, жизнь, - прохрипела Капитолина и испустила дыхание.
- Скалигер, ты плохо кончишь, - сказала мне невесть откуда появившаяся Фора. - Сначала Семен Кругликов, теперь Капитолина. Кто следующий?
Я ничего не ответил и закрыл глаза.
16
В чем мое счастье? Почему я вечно недоволен собой и жизнью? Почему только в жизни других мне заметны радости и наслаждения? Тщетно я ищу ответа на эти вопросы. Да и нужны ли мне они? Жизнь каждого существа, как нить в огромном спутанном клубке человеческих существований, которую нельзя ни вытянуть, ни потянуть с тем, чтобы не нарушить покой и свободу тебе подобных. Проползаешь ты среди бездн трагедий, расщелин драм, комедиантствуя и приспосабливаясь, прежде всего не к себе, а к другим, чтобы они случайно, в гневе ли, в нетерпении ли, не оборвали
