Фридрих Горенштейн - Искра
- Папа,- кричал Антоша,- мы сегодня в классе решили Ленина оживить.
Слова эти неприятно прозвучали для Ореста Марковича и даже его несколько напугали, как напугало бы человека любое внутреннее размышление, которое вдруг произнесено вслух. Не в мозгу, а среди вот этих глупых домов и деревьев и ставшее глупым в устах младенца, да еще собственного сына. Впрочем, удивительного тут ничего не было. Антоша слышит разговоры в доме, размышления и споры Ореста Марковича с Юткиным. А дети любят играть во взрослое, чем более подражать отцу. Но как-то неловко при посторонних слышать сокровенные свои мысли, которыми играет ребенок, выбалтывая их как семейные тайны. Вокруг уже было многолюдно. Младшеклассники с ранцами в сопровождении родителей выходили из школы. Мать одного из мальчиков, дородная женщина с лисьим воротником, услыхав слова Антоши, засмеялась и сказала:
- Вот хорошо бы было. А как же вы это сделаете?
- Очень просто,- бойко ответил Антоша, - нальем в мавзолее на Ленина много лекарств, и все.
Женщина с лисьим воротником посмотрела на Ореста Марковича, как смотрят взрослые друг на друга, когда дети болтают милую чепуху, и Орест Маркович вынужден был в ответ улыбнуться, а чего это ему стоило, сын узнал уже в автомобиле. Всю накопившуюся горечь Орест Маркович излил на свою маленькую копию, на свою маленькую головку, с таким же, как у папы, пробором в рыжевато-серых волосах, и когда Антоша плакал, то Оресту Марковичу казалось, что это он сам вопит, размазывая по лицу слезы и сопли. Настроение было решительно испорчено, и все Оресту Марковичу не нравилось ни в себе, ни в сыне. Хотя сына он наказал, накричал на него за порванный ранец и чернильное пятно на штанишках, а вот за что хотелось наказать себя, было не ясно, и это особенно тревожило. Приехав домой, Орест Маркович, как чеховский фон Корен Лаевского и как Ленин меньшевиков, продолжал терзать свою жертву, не идя с ней ни на какие компромиссы и желая с ней раскола, по крайней мере, до вечера. Уже и жена, мать Антоши, по наущению мужа отхлестала мальчика ремнем, уже Антоша приходил два раза в кабинет просить прощения, а Орест Маркович все не унимался, не оборачиваясь даже к сыну и глядя перед собой на ленинский портрет. Подлинную причину своего гнева Орест Маркович не решался почему-то сказать даже жене, и от этого ему было перед собой стыдно, а от стыда досадно. Чуть утихло лишь к обеду, но, когда сели за стол, жена вдруг начала рассказывать свой сон.
- Видно, оттого, Орест, что вы вчера с Юткиным допоздна говорили о Ленине, спорили и ругались, мне приснилось, будто иду я по улице, и возле молочного магазина вдруг Ленин навстречу... Представляешь, Орест? - И жена засмеялась. -Знаешь, идет навстречу точно такой, каким его изображают в кино. Он меня увидел и почему-то обрадовался, точно знает меня давно. И я обрадовалась и удивилась, даже спрашиваю: "Откуда, Владимир Ильич, вы меня знаете?" - "А мне,- отвечает,- о вас очень много ваш муж рассказывал". И в этот момент выскакивает из молочного магазина какой-то жлоб и Ленина топором по голове. Я как крикну в ужасе: "Скорая помощь"! "Скорая помощь"! - И она засмеялась.
- Что же здесь смешного,- сказал Орест Маркович и раздраженно отодвинул тарелку,- что смешного, если топором по голове?
- Так это ведь во сне,- сказала жена, удивляясь его гневу,- во сне я кричала от ужаса, а теперь это мне кажется смешным. Я не понимаю, почему ты сердишься.
- А если б при мне дедушку Ильича ударили топором по голове, я бы заплакал,- сказал Лейкин-младший, очевидно желая польстить отцу и тем заслужить поощрение.
- Ах, оставьте меня оба в покое,- сердито сказал Орест Маркович, он встал из-за стола и начал рыться в ящиках буфета. - Где у нас таблетки от головной боли? - крикнул, уже не сдерживая себя и сдавшись на волю своему гневу.- Что у нас творится в доме? Какое-то дерьмо круглосуточное.
- Дурак! - крикнула ему вслед жена перед тем, как он захлопнул двери кабинета.- Такое при ребенке говоришь. Интеллигенция!
Скандал был полный, дома оставаться было мучительно, но и бродить без цели по сырой, холодной Москве не хотелось. Правда, сегодня вечером Лейкин был приглашен в гости к художнику Волохотскому. Но до вечера было еще далеко. К счастью, зазвонил телефон, и судьба, чтоб как-то уравновесить события, голосом редакторши известного московского журнала сообщила приятную новость: очерк "Вулкан на Каменноостровском проспекте" принят к публикации.
- Но кое о чем надо еще поговорить. Когда вы можете, Орест Маркович? Сейчас? Чудно.
Очерк был написан Лейкиным в излюбленном им диапазоне - "между Чеховым и Лениным". Издатель Чехова А. С. Суворин, конкурент А. П. Лейкина, незадолго до революции изрек: "Я скорее поверю в появление на Каменноостровском проспекте огнедышащего вулкана, чем в возможность революции в России". А в 1917 году Ленин произнес речь с балкона дворца Кшесинской на Каменноостровском проспекте.
Очерк в редакции понравился, но редакторша кое-какие моменты попросила исправить. Так, например, у Лейкина было сказано, что Владимир Ильич, хорошо знавший и любивший Некрасова и Тургенева, часто использовал их образы для обличения политических противников. Многих дурных людей Ленин называл Ворошиловым. Чуть что, говорил: "Да это ведь Ворошилов".
- Но у меня речь идет о Ворошилове из тургеневского "Дыма".
- Знаете,- сказала редакторша и посмотрела в лицо Лейкину своими кругленькими птичьими глазками,- дым рассеется, а Ворошилов останется. Подумают о Климентии Ефремовиче. Зачем это нам с вами?
Редакторша была пухленькая курносая женщина, жена писателя, публикующегося, но не очень известного, и в разные времена любовница нескольких очень известных, обладавших высокими должностями. Теперь она постарела, поблекла, но свои люди, журнальный актив и члены редколлегии, ее звали не по фамилии, не по имени-отчеству, а просто Пуся. Пуся попросила также вычеркнуть фразу "Любимое дерево Ленина - липа" и цитату: "Ленин - мессия, который вывел пролетариат из египетского рабства".
- Кто автор цитаты? Вы не указываете автора, и цитата может быть использована для нехороших намеков.
Цитату Лейкин согласился вычеркнуть. Автором цитаты был Карл Радек. Впрочем, Лейкин вычеркнул и "липу", и "Ворошилова", чтоб дать возможность Пусе пустить очерк в ближайшем номере. У Пуси было острое чутье старой охотничьей суки, и она вынюхивала даже незначительные мелочи. Говоря о большой схожести Владимира Ильича с отцом своим Ильей Николаевичем, Лейкин перечислил высокие лбы обоих, рыжеватые бороды, лысые головы и короткие ноги. Оба не выговаривали "р". "Короткие ноги" она попросила вычеркнуть, а возле "р" поставила красную птичку, на усмотрение зам. главного редактора. Кстати, зам. главного редактора скоро сам заглянул в кабинет.
- Работаете? - спросил он.
- Мы уже заканчиваем, Евсей Тихонович,- мармеладно пропела Пуся,- хочу вас познакомить с автором ленинского очерка - Орест Маркович Лейкин. Обещал нам и очерк о прадеде А. П. Лейкине, который работал с Антоном Павловичем Чеховым.
Лейкин пожал протянутую начальством руку. Рука была большая, сытая, мягкая, словно пузатая, и лицо зам. главного редактора было добродушно-сытым.
- Могу вас подвезти на редакционной машине,- сказал зам. главного Лейкину,- вы домой?
- Нет, мне еще надо по делу.- И сказал куда.
- Ничего, я подвезу,- сказал зам. главного,- я люблю те места. Там с возвышенностей вид замечательный на Москву.
По-ноябрьски рано темнело, и сырая Москва в сумерках выглядела более уютно, городские огни светили по-домашнему. Ехали и молчали.
- Мне здесь,- сказал наконец Лейкин,- мне здесь выходить.
Зам. главного вышел вслед за Лейкиным, вдохнул сырой воздух и, посмотрев вокруг, пропел умиленно:
- Москва предпраздничная, Москва октябрьская,- потом подумал и добавил: Москва кумачовая.
У Волохотского Лейкин застал большое общество, и это его покоробило, поскольку Волохотский сказал, что приглашает "избранных". Но хуже всего было, что среди "избранных" оказался Паша, Павел Часовников, черносотенец, антисемит и монархист, что не мешало ему участвовать в производстве многих революционных и даже ленинских фильмов. Впрочем, художником он считался неплохим, и Юткин даже собирался пригласить его на фильм, о чем Лейкин уже с Юткиным спорил. Когда-то, еще до ссоры с Часовниковым, Лейкин был у него дома, чтоб посмотреть коллекцию фотографий, нужных для работы. Одна такая фотография увеличенного размера - царская семья Николая II - висела у Часовникова на стене, и он рассказал, что картины, написанные по этой фотографии, весьма бойко и за приличные деньги покупают "монархисты". Кто были эти "монархисты", Часовников не сказал. Возможно, среди них даже попадались лауреаты Ленинской премии. Сам Часовников несколько лет назад выдвигался на Ленинскую премию вместе со съемочной группой очередного революционного фильма, но не получил ее,- правда, может быть, по моральным соображениям и за пьянство. Пил он часто, иногда был выпивший, иногда пьян, а трезвым встречался редко. Однажды Лейкин видел, как Часовников выходил пьяный, громко матерясь, из магазина подписных изданий, держа локтем свежеизданные тома собрания сочинений Лескова. Сейчас Часовников тоже был пьян и, увидав входящего Лейкина, запел: "Я к Владимиру Ильичу, здравствуйте! И лечу, вот так кричу, здравствуйте!"
![Фридрих Горенштейн - Шампанское с желчью [Авторский сборник]](/uploads/posts/books/126255/126255.jpg)
